Крокодил глотает камни
ВСТУПЛЕНИЕ
Мой город, проступающий озон,
сквозь хлопоты и шарканье ворон,
из сырости - который век подряд,
как о тебе красиво говорят!
На перекрестке разноликих рек
уснул в лесу заметный человек,
во сне ему навыл железный волк:
пора замкнуть пространство на замок.
Соревновались старость, зрелость, юность,
изобретая, чем бы отомкнулось
пространство - но смущает их находка:
дорогой дальней, памятью короткой.
Пока ещё парализует нежность,
хотя кругом сквозит, и мгла кромешна,
а переулки тают и таят;
ещё гуляют в парке тени туров,
и мост, пронзенный пирсингом скульптуры,
от терпкой речки не отводит взгляд.
I.
В середине зимы наконец наступила зима.
Накопившийся снег выпадал хлопотливо,
высветляя подробные дни-терема
и абстрактные ночи-стропила.
Точно оспины, утренний снег выедали шаги.
Приглушенно шуршали машины.
Под восторженный визг вырастал снеговик
кособокий, плешивый.
Зарождалась надежда на долгий и ясный мороз,
на катание с маленьких горок,
а в такой перспективе становится светел и прост
мой укромный, кромсающий город.
Но на потные окна не изморозь – плесень ползла
темнохвойной, мохнатенькой тенью,
уступая неведеньем смысла и зла
только ангельской пыли засохших растений.
II.
Нет, не достать чернил (не плакать, не писать).
Лишь ножницы – выкраивать отрезок
зимы, чей лишний день стоит в дверях, как зять –
не родственник, а все же мил и дерзок.
Куда ни тронься – грязь из-под колёс
и контролёр в салатовом жилете,
себя воспринимающий всерьёз,
еще навязчивей поэзии и слёз,
но бог ему судья, а я - свидетель.
Куда вернее тронуться в уме
и грохотать вагонами понятий,
не состыкуясь, сам не по себе,
но уж зато навзрыд целуясь с зятем.
III.
Тебя здесь вырастила мать,
рожала, маялась до срока,
а ты никак не хочешь стать
деталью местного барокко,
хоть научилась выносить
безморье, речки худосочность
и стыд - ведь город так красив
и вызывать уполномочен
любовь, а ты его никак
не приручишь, подозревая
что не в пространстве, а в веках
его взаимность нам зевает.
IV.
В реке не водится форель,
так что ж проломит лёд?
Бесстрашный оползень детей
и солнце-огнемет?
А, может, бросится с моста
лихой автомобиль?
Нисан настал! Нисан настал!
Апрель не наступил.
Иль самоучка-пиротех
взорвать возьмется лед,
рассчитывая на успех,
но только птиц вспугнет?
Еще возможен вариант –
сухой субботний день,
взяв термосы и провиант,
бьют все, кому не лень.
А вдруг все будет, как всегда?
Никто и не поймёт –
когда степенная река
сама надломит лёд.
И лишь заядлый рыбачок,
поскольку отпускной,
с собой захватит коньячок
и чокнется с весной.
V.
Готический остров, заложница свадебных фонов,
угрюмый и гордый трофей преходящих побед,
тебя здесь как будто забыл или выронил кто-то,
а кто-то нашёл и любуется на силуэт
в наружной подсветке. Какие пинакли и арки!
Деталь суверенна, при этом она вплетена
в единый узор, выводящий за светские рамки.
И вот уже вглубь темноты отступила стена,
являя таинственный мир кровеносных сосудов,
изящество ребер, дырявую бурую плоть.
Ты чувствуешь: здесь и сейчас совершается чудо,
но только к чему это чудо затеял Господь?
VI.
Шесть луковидных куполов
свежепокрашенного храма
меж стекленеющих домов
торчат упрямо.
Напыщен их зелёный цвет,
не существующий в природе.
Неприукрашен, невоспет,
неослепителен, немоден.
Золотоглавым - не чета!
Но каждый раз иззауглая
так прямодушна их тщета,
как лодка дедушки Мазая.
VII.
Под балконом - яблоня и вишня.
Летом всё - намёк на райский сад.
Ночью спишь, а ягоды неслышно,
тише диких яблочек висят.
Дотянись до ягоды с балкона
зонтиком и ветку отпусти,
чтоб она раскачивала воздух,
забывая вишенку в горсти.
VIII.
Август - осы,
август - росы,
август, никого не спасший
долгожданным урожаем,
жизнь стабильно дорожает!
Огуречный, быстротечный,
распестревшийся в вазонах,
задержаться дай мне повод!
Скажем, комнату в Заречье
с белой печью изразцовой.
Скажем, пухлого младенца
и неспешную работу,
у которой будет сердце,
и просторная зарплата,
и спокойная суббота.
Август - царственные позы.
Август couldn't care less.
Я вам месяц ливней звёздных,
а не чёртовых чудес!
Август - осень.
IX.
На булыжнике узких улиц,
окосев от густых цитат,
вот бы было кино - споткнуться
и очнуться лет сто назад.
До открытия интернета,
интертекста и прочих пут,
чтоб годами искать ответа,
перечитывая Талмуд.
Чтоб ни лифта на колокольню,
ни фонтана в сквозном дворе,
только неба многоугольник -
неизменный анахорет.
В коридоры библиотеки,
в их мистический полумрак
погружаются человеки
и не выйдут на свет никак.
Неподъемным гранитным знанием
манят ветхие стеллажи,
и блазнятся такие здания
на которые мало жи-
С каждым годом всё нестерпимей
торжествующий вид камней
так прекрасно лежащих мимо
злодеяний, людей, идей.
X.
С точки зрения города, дерево - несознательно.
С точки зрения дерева, город - не-об-ходим.
Человек идёт, задевая всё по касательной,
точно спичка чиркает - яркая вспышка - дым
над промышленным городом или горящим лесом,
санаторием, крематорием, буровой.
С точки зрения города, ты - узурпатор места.
С точки зрения дерева, есть ты - и бог с тобой.
XI.
Ноябрь, как нашатырь под нос,
подносит утро-эскалатор.
Так отвратительно спалось -
то ущемлялась прядь волос,
то падала подушка на пол.
Да наводнится полость рта,
сухая от вечерних чарок!
От окон не отходит мрак,
в шкафу и мыслях кавардак,
а день натравливал овчарок.
Мороз без солнца: сам прогноз
рекомендует впасть в дремоту,
но каждый взрослый эскимос,
в три слоя шарфа спрятав нос,
идет примерно на работу.
Бессветные, как фонари
и воры, во дворе скопились фары.
Один среди квадратов тротуара
горит подгнивший мандарин.
Глухие баночки квартир,
наполненные вязким медом
тепла и тел, в любое время года
суть вещь в себе и параллельный мир.
Висят животные глаза
во тьме, как на прохладной ёлке,
и в их сверкающих осколках
все выгнуто до неузна-
XII.
Зима в Литве - этюд простым карандашом:
умеренность и вкус при недостатке цвета.
Под знаком распродаж канун чудес прошел.
На градуснике плюс. Шесть месяцев до лета.
И ни конца, ни света.
Зима в Литве - тоска и морось. Между тем,
в ней сто оттенков морока и меха:
рождественский оскал гирлянды в темноте
и пиротехники рокочущее эхо.
Зима в Литве - невроз. Размножен светофор
слепой непросыхающей дорогой.
То мрака передоз, то лампы перебор,
то недосып, то всё равно не трогай.
Зима в Литве всегда на что-нибудь сойдёт,
на утренний хардкор и вечер кока-колы,
на спорт и синема, китайский новый год,
на детский ад и взрослые приколы.
Никто не возвращается из школы.
ОТСТУПЛЕНИЕ
Там, где всё было неотделимо от дерева и воды,
жизнь зарождалась в каждой расщелине,
но впоследствии солнца не хватало на всех,
окна троллейбуса обрамляли узоры из плесени
жизнерадостные, как смех,
ударяющие под дых.
Между провисшим небом и почвой, полной червей,
трава была так щедра, что утрачивала значение,
всеядным улиткам в саду объявлялся бой.
Когда выходило солнце, то становилось весело.
Спиться там мог любой
и заслужить трофей.
Там город подобен был лесу: подробностями сиял.
Сидели в местах нечаянных робкие херувимы -
белые и бескровные, гладкие, как грибы.
Бездомные, безработные, больные летели мимо
на крыльях своей судьбы
в объятия одеял.
Там всё приживалось, кроме сахарного вождя.
Березы росли на крышах сквозь пепел и черепицу,
одуванчики - из карманов сырых пальто.
Птенчики исчезали, но оставались птицы
петь на горе крестов
про высоту дождя.
(2011, 2016. Вильнюс - Абу Даби)
___________________________________
* Иосиф Бродский о Вильнюсе, по воспоминаниям Томаса Венцловы, in: Яков Клоц, Иосиф Бродский в Литве, Санкт-Петербург: PERLOV DESIGN CENTER, 2010,c. 149.
Свидетельство о публикации №111121909426