Дмитрий Дерябин

   
                по повести Сергея Кряжимского


1

Дерябин. Дмитрий. Спит. Его полёт 
уж скоро, скоро... День ещё пройдёт... сверкнёт... 
А там – «Дункан», «Дункан», «Дункан»,
гранёный перевёрнутый стакан...
И космос. Космос. Чёрный океан.   

Дерябин спит. Снов нет. А вот вчера,
крича, вскочил – «Как?!..» – в три часа утра.
«К а к...» Колкий занавесочный узор.
Компьютер. Кресло. Письменный прибор.
Луна, бесшумно бьющая в упор. 

Ему был сон. Закат едва остыл.
Ни звука. Ни движенья. Ни звезды. 
Чуть высвечено озеро. Лесок.
Чик!.. Страх тихонько трогает висок.
И стягивает мускулы в комок. 

Магнитный свет. ОНА! Магнитный ток.
Прыжок... Толчок... Нога идёт в песок.  
Спеши! Спеши! Спеши же, обними!
Нежизнь – и жизнь! Судьбу свою – возьми!
«Ш-ш-ш, – плыл песок, – ш-ш-ш...» вязче каши-размазни. 

Но, кажется, тут кто-то был еще.
Там,  за спиной. Нет, ближе, над плечом.
Нет, впереди. Нет, дальше, рядом с ней. 
Не дай! Вот револьвер! Стреляй! Скорей!
Гул... эхо... и – мрачней, темней, немей... 

«Как тихо!» Он стоит. Он пуст. Нет сил
понять, что   о н   е ё   с е й ч а с   у б и л.
Вернуть. Вернуть. Вернуть! Как? Нужен знак.
И шёпот (столь знакомый):
– Эх, простак!   «Как!» Знаешь сам!
– О, как же? Как же?..  Ка-а-а-к?!! 

«...Ка-а-а-к...» Колкий занавесочный узор...
компьютер... кресло... письменный прибор...
луна, бесшумно бьющая в упор. 

2 

Дерябин встал, моторно и легко.         
Весь день – его!  Безмерно далеко
те 23 часа 00 минут,
когда под старт обратный счёт начнут 
и ключ в необратимость повернут. 

Он избран! Это именно ему
доверено: в «Дункане», одному,
в глубоком сне... в «Дункане»... 40 лет...
лететь... лететь... лететь... к объекту «Зет»...
Чтоб подтвердить. Или отвергнуть. Дать ответ. 

Есть колоссальный «чёрный коридор»:
трансляция материи, повтор. 
«Сброс» – в зоне Марса. Цель полёта – «вход»:
«ЗЕТ»... Долгий, долгий, долгий гон вперёд,
хлопок, – и дома! Да, таков расчёт! 

...а физика не понята почти...
...расшиться в кванты... 
...в «чёрный цикл» войти...
...из сна не выйти... 
...сгинуть насовсем...  
...открыв глаза,   с т а т ь   н е   с о б о й...  а   к е м?..       
Так никогда не думал он. Зачем? 

Бездонно утро. Сад воздушно чист.
Печатно точен, чёток каждый лист.
Окно наружу! Бэкон, кофе, сок.
Со скатертью играет ветерок.
Как царство, день! Бери ж, поцарствуй впрок!   

Друг «БМВ» – он тут, он ждёт, готов!
Куда? А так... Вон мимо тех прудов...
Взглянуть на мир. Запомнить: крутизна,
Москва – далёкая, ссиза, голубизна, 
проспект – литая золотая прямизна... 

Лететь, вписавшись, кадр-в-кадр, в поток, 
в шум, в прямизну, в скользящий ветерок...
Ах, лёгкость, гулкость, радость... бытия!
Летит эфир, «you really love me» лья, 
и с ним – летит-поёт душа твоя! 

О, нет, не зря ты шёл сквозь жернова!
Не зря ты – сердце, нервы, голова –
пробил все тесты, кроссы, турники,
все гиблые задачки-тупики
у бесконечной грифельной доски! 

«I know you really love...» – струит эфир.
И утрений, беспечный, летний мир
так тихо-весел! Так тебя влечёт!..
...Тут что-то плавно встроилось ещё
в текучий, лёгкий, стройный пересчёт...  

Блестящий, жадно-алый «Мерседес»
вминался, отводя бегущий лес.
Блик. Женский профиль. Блик. Мгновенный взгляд.
Чирк. Встречный, к ней. Чирк-чирк. Вперёд, назад...
Черкнули – чёрным – кровли эстакад... 

Черкнуло – словно холодом в висок!
...замедленный и тянущий песок...
...тягучая, глухая тишина...
Она... кого спасал... не спас... из сна...
Она – да-да – в одном прыжке – ОНА! 

...Рвут нервы сумасшедший марафон:
шум, солнце, бег – и тёмный донный сон,
живая явь – и блёклый эталон... 

3 

Бесшумный мячик  – скок! Тебе! Ответ?!..
«Мерс» шёл на жёлтый. Грохнул красный свет.
Ничтожное, нелепое реле!
Ушла! Сломилось солнце на крыле,
и – тихо... Тихо. Руки на руле. 

Нет, ничего не надо объяснять.
(Зелёный свет.) Спокойно. Пульс унять.
Бред? Странный след не выбраной судьбы?
Нет, нет и нет! Чему не быть – не быть!
(Отжал сцепленье.) Вычеркнуть. Забыть. 

Но твердь распалась. В ней зиял прогал. 
Пропал, как не был, солнечный запал.
...сквозили блики, блёклые шумы...
...картинки стёртой, смытой кутерьмы...
...осколки жизни... сколы донной тьмы... 

Дерябин шёл, серо, машинно, в лоб.
Нет-нет, всё ровно так, как надо. Стоп!
Не то, не то. Он чуял смутный фон.
Гнело второй какой-то эшелон.
Тут... рядом... рядом...  рядом...  дубль... клон... 

Бензоколонка. Плавный правый съезд.
Здесь! Нет миллиарда виртуальных мест!
Здесь! Вспышка-радость! Бешеный протест!
Блестящий, яркий, дерзкий «Мерседес».
Дерябин! Вот он, твой последний тест! 

Метр плавя к метру, трудно плыл асфальт.
Звенел в глуби бесстрашный алый альт.
...встал. Стенки только. Статика. Текло,
расплавившись, салонное стекло,
и стенку – током – гнуло и вело.
 
...тяжёлый, сложный, тёмный лабиринт...
...железный цикл, бессменный правый винт...      
И – властно, сладко, дико, резко – вбок!    
В цвет, в густоту, в гул жизни – за порог!   
В гремящий, жгучий, жадный кровоток! 

В её бессменно близкие глаза.
Т ы  з н а л,  ч т о  о н а  з н а л а,  ч т о  т ы  з н а л...
Но... ты не снял страховочный запас.
И ты исполнишь, Дима, свой приказ:
носком – на газ. Н о с к о м  –  н а   г а з! На газ!! 

Взвизг, сдвиг... Вопрос – её всплеснувших глаз...
Судьба мгновенно обрела каркас.
Застыла. Затвердела. Как алмаз.  

4 

Вперёд! А там... там страшный ждал финал. 
Вот он уж полчаса, наверно, гнал,
и, значит, далеко уже отнёс      
бензоколонку... и её вопрос...
пугливый бег обугленных колёс...  

Тяжёлый  чёрный «Крайслер» впереди.
Ослеп! На красный, прямо перед ним,
гремит – вразгон  (инфаркт? инсульт?), вразрез –
громадный, грубый, бесконтрольный  вес.
И – боже! – тут же – алый «Мерседес».    

Он понял: ТРЕТИЙ АКТ. Молить? Кричать?   
Отметено. Свинцовая печать.
...и – полу-видел, полу-вспоминал...    
...как медленно металл прошил металл...  
...как взвился, в алых блёстках, рваный вал...
...завис, залип, застыл... на миг... и впал...
...в кручёный, сокрушающий обвал...  

Встал «Крайслер». Постфинальная, секла
легонько, с неподвижного угла, 
сухая сыпь растёртого стекла.  

«Но...   п о ч е м у?!..»  Нет, знал он почему:
он твёрд был в том, что вменено ему.
Полёт. Уход. В космическую тьму.  

5 

Вплыл вечер. Он почти собою стал.
Со старым   н о в ы й   м и р  почти совпал.
Осмотр, контроль... Он шёл в своей волне.
Врач улыбнулся:  – Пульс чуть-чуть сильней...
– Готов, Дерябин? 
– Да, готов, вполне!  

Вот на кушетке, в тёмном боксе он. 
Ему положен предполётный сон.
А где-то близко, слитно, к мигу миг
– за кликом клик – за кликом клик – за кликом клик –
«Дункана» разгоняют маховик. 

И, в тёмном боксе, за стеной, лежит,
спит... нет, не спит... тихонько сторожит,
маня, моля, зовя – хоть малый сбой,
чтоб тут же заменить тебя собой,
дублёр твой, друг твой давний, Джон Маккой.  

Как отдал ты б «Дункан» ему легко 
за миг... за   м и р,  где «Крайслер» далеко
и, в колкой стычке глаз, окно-в-окно, 
тобой всё по-иному решено!
Но – пройдено. Ушло. Отметено. 

Нет, ты не выдашь тот ничтожный сбой.
Ты – первый! Твой «Дункан»! По праву твой.
И на Земле останется Маккой.

6

...Как трудно выходить из забытья!               
«Я?.. Это я, да, это, правда, я...»
Открыл глаза. Квадратный монитор
спокойно смотрит на него в упор.
Так, Дмитрий. У «Дункана» разговор.   

«Д у н к а н»:  «От старта 39 лет.»
«Час две минуты до объекта «Зет».
«Параметры (и тот, и тот, и тот) рассчётные.» 
Так что же тут не то?..
Не после «входа» поднят он, а ДО!

Сбой? Исключён! Что ж, будешь наяву
осваивать главнейшую главу.
Готов Дерябин.
...«ЗЕТ!»... 
...качнулся свет...
...скороговоркой – дикий, мутный бред   
...«Я ПОСТАРЕЛ НА 39 ЛЕТ»...

...«Я постарел на 39 лет»...
...буравил мозг безумный, мутный бред...    
...качнулось... 
...«ЗЕТ!»... 
...погас дисплей...   
...дисплей – залопотал, светясь белей, смелей:
«Мы на Земле! Мы, Дима, на Земле!»   

Как странно! Ты уверен, что вчера
«Дункан» стоял на старте, в семь утра.
И вот – венец! И враз – конец... ВСЕГО.
И в радости,  нахлынувшей в него,
был странный, горький привкус: для чего?   

«Вход в атмосферу» – буковки горят.
Толчок – привычно в кресло Дмитрий вжат.   
Огонь обшивки шире, злей, белей.
«Нагрев критичен» – выцедил дисплей
(и, правда, стало, кажется, теплей). 

Мигалка. И вдогон – сиренный вой.
«До разрушенья...» (Чёрт! Какой-то сбой!)
«05 секунд...»,  «03...» – машинный счёт. 
Чпок! – цифр нет: комок, хаос, разброд.               
Нет клавиш. Жар. Под пальцами течёт.  

«Смотри-ка, Димка!» – оклик, с шепотца.
О, талкий промельк тонкого лица!..
О, свет, с вконец расшитого торца...  

7 

Свет... мелкий занавесочный узор...
знакомый столик... письменный прибор...
Неужто – сон? И ты – не  т а м?.. Не там?!   
Не там. Ты, Дима, дома, видишь сам.
А сердце – как разодранный тамтам. 

Он смог мгновенно это превозмочь.
Вновь чёток, собран. Старт сегодня в ночь.
Зарядка, завтрак. В путь! Неясный фон,
след сна, угас. Звонок: видеофон!
Шёл экстренный – сиренный длинный тон.  

Экран был чёрен. Тот, кто позвонил, остался скрыт. 
– Что, Дима, ты там был?
– Кто это?
– Туп ты, Дима, – мрак!
Ты снова дома? Ах, какой шустряк!
До встречи, не оставлю это так!

 – Кто это, кто?
Щёлк. Дикий разговор...
Глядел в себя, сквозь зеркало, в упор.
Г а л л ю ц и н а ц и и. Да, он сошёл с ума.
Всё ж умотала эта кутерьма.
К врачам? Нет! Не сдаваться... задарма!  

Завёл мотор. Скорей на космодром!
Заняться делом. Плановым трудом.
Собраться для финального броска.
«Дункан» готов. Цель жизни так близка!
...А за окном – осенняя тоска.  

Туманно, тускло, вяло и серо. 
Идут понуро люди из метро.
Хмуры дома. Дорога нечиста.
Безлики придорожные места. 
Стоянка космодромная пуста.  

Центр управленья. Тихо, никого.
Профилакторий. Пуст. Не ждут его.    
Спасибо, монитор оповестил:
т е х к а р а н т и н, с шести до десяти.
(Сейчас придут. Уже все на пути.)
 
Техкарантин, прогон, ещё прогон...
Лишь к вечеру тут будет нужен он.
Забыл!.. Забыл?! Увидят -- не поймут!
П о с л е д н и й   д е н ь   с в о б о д ы,  что ж ты... тут?
Уехать! Да, не ждать, пока войдут!  

Будь – лёгкость в сердце, холод – в голове!
Будь ты,  с в о б о д а! Мчи, друг БМВ,
к благословенной, к каменной... К Москве!  

8 

Арбат. Начало всех координат.   
С Арбата можешь – вверх, вперёд, назад... 
Мир обнулён: ни ярко, ни темно,
ни ветрено, ни грустно, ни смешно.
Всё равновесно. Всё всему равно.  

Парят дома, без стыков, без углов,
палитрой лёгких палевых цветов,
и сам паришь над током мостовой
с престранной, завороженной толпой,
где каждый – сам, но словно и с тобой.  

Он шёл сюда всегда, когда в полёт.
Так просто... загадать, что вновь придёт.
Арбат. Тут был его надежный тыл.
Так как же так он свой Арбат... забыл?
...Сейчас уж, слава богу, поостыл.

Он шёл, настроив сердце на приём.
Арбату всё открыто было в нём...
Нет, очевидно: что-то с ним не так!
Как будто он какой-то ловит знак,
всё замедляя, замедляя шаг...  

Стоп! Спуск. Метро. Пожалуйте сюда! 
...Киоски: стёкол тусклая слюда...
Асфальтик грязноватый... Коридор    
в нестройный метростроевский простор.
И, тонкой пулькой, – чей-то взгляд, в упор.
   
9 

– Ш-ш-ш! – шепоток. – Знакомы мы. Привет.
Знакомы? Долговязый силуэт,
нелепый плащ, потрёпанный берет...
– Ах, наконец, с тобой мы тет-а-тет.
Скажи, ты вправду хочешь знать ответ?  

И странно, странно так заговорил:
– Ты знаешь, почему в тебе нет сил?  
(Плафон гудел, асфальт лениво плыл.)
Ты жизнь свою неверно проложил!
Продал, прожёг и предал. Как не жил. 

Жизнь!.. Светлый дождик… Сон, как тень от крыл...
(Асфальт расплылся в клейкий жидкий ил.)    
А голос женин: «Димка, чай остыл»!
А сын твой, Женька! Димка, ты ж не жил! 
Жизнь... «Мерседес», рассыпанный в распыл.

«Ты вот о чём!» Враз твёрдым стал асфальт. Сцедил в ответ:
– М н е   н и ч е г о   н е   ж а л ь! Уйди!
– Уйду... Божественную нить
(слова сминались) нам не удлинить...
А жжззн-то… надо… жжиззнь свою… пррожить!..  

С неясно-колким взлядом сквозь очки,
с неловким жестом вскинутой руки, 
застыл... И за киоск – как будто стёк.
Стоял Дерябин. Думать, нет, не мог.
Туда-сюда летел людской поток.  

Тайм-аут... Зона серой полосы...
Не помнил он до вечера часы.
...осколок: с перекатом, звук грозы...

10

Тайм-аут... Зона серой полосы...
Не помнил он до вечера часы.
...осколки только... как лежал в траве...
...как шёл... как в мельке бликов и теней
река взлетела, в смелой ширине...  

...как к темноте наткнулся на забор
(как до смерти знаком был этот двор!
да, школа, понял, школа в Домшине),
как, в дождичком сквозящей тишине,
с л о и л и с ь   с ц е н к и   д е т с т в а   по стене.  

В  т у  ж и з н ь  его мнговенно унесло
упругое и властное крыло...
Ах, вот он, вот он, вот он, жадный ход, 
ажурный, лёгкий, взлётный пересчёт,
и шум, и гул, и блеск, и бег, и лёт!..
 
Оборвало. Да-да, пора назад.
Пошёл он через тёмный мокрый сад.
Забор, просёлок. Косо, так и сяк,
столбы стоят. И – славно ж это как! –
такси, звеняще-алое, как мак! 

...блик – дверца (лак) 
...блик – ручка (скользкий хром)
...блик – жизнь
...блик – в миг разостланным ковром
«Она!» – светло, легко в него легло.
Да: алый лак.
Да: мокрое стекло.
Да: огненно-магнитное тепло.               

«Ну, вот и всё. Окончен марафон –
тяжёлый, долгий, чёрно-белый сон.
Ты – явь! Ты – жизнь! Ты – верный эталон!»   
   
11 

Сломаем темп. Отступим. Отойдём.
Не с нами дальше Дима. С ней. Вдвоём.
С Кристиной. Долго... долго. Жизнь... почти.
Иссяк сюжет. Что ж, вскользь хотя, прочти    
пунктир – такого длинного – пути.  

Начало (за стеклом – бегущий лес). 
Он говорит: 
– У вас есть Мерседес.
Она: 
– Да... Только я его боюсь.
Он:  – Отчего ж?   
– Был сон, что разобьюсь.
– О, с тем, из сна, сейчас я разберусь!
Эй, отчего сбежал, на БМВ? 
Из-за какого глюка в голове?   

Смех брызнул и – как слил, спаял дугой.
А утром им – из жизни из другой – 
пришло: «…Дункан…», и «…Зет…», и «…Джон Маккой…» 

Он стойко перенёс карьерный сбой. 
Пристроился на фирме на одной.
И тут же, хоть не юных уже лет,
пошёл учиться в университет
(как следствие, ночной оконный свет).

Аспирантура: искромётный взлёт.
Блестящая защита через год.
Примерная шкала карьерных вех:
доцент, профессор, кафедра, физтех,
пост, имя и уверенный успех.  

Сын, Женька. Рос уверенно, легко.
Свой путь увидел сразу, далеко:
он – астронавт! И стал им – в двадцать два!
Давно летает... Новая глава –
их дочь: рожденье, первые слова...   

И мир был ясен, слажен, чист и прост.
Вставали дни в свой полный, мощный рост.
Задачи. Планы. Дело. Жар и пыл.
И дом. Кристина. «Димка, чай остыл!»
И – тихо, близко: «Димка, это ты…»

...Закончим схематический портрет.
Не передать – ни блеск, ни темп, ни цвет,
ни гул – их дней. За долгих сорок лет.

12 

Не докучал, но где-то рядом – был,
шёл с ним, фантом несбывшейся судьбы.
«Как ты, «Дункан»?»  «Лечу, лечу… вперёд...»
«...лечу...» Всё реже новости... Раз в год...
И вот – поток: «Дункан!..», «Маккой!..», «Подлёт!..»  

Тур к месту приводненья. Лайнер «Зет».
Задолго был заказан им билет.
Вело, тянуло Дмитрия опять –   
на миг – тем, кем он был когда-то, стать
(и всё, что с ним, – на миг тот – п о т е р я т ь?).  

Глубокий день. Спокойный океан.
На палубе все смотрят на экран.
Треск, рябь... Вот – кто-то, машущий рукой!
Заметней, чётче... Джон! Да, Джон, Маккой.
«Другой ты, Джон?.. Нет – тот же, не другой!»

«Джон, всё нормально» – голос – «хорошо.»
«Ты в атмосфере...» Рябь-треск... Фон пошёл...
Картинка – поле пляшущих полос –
вразброс, вразнос, внахлёст, наперекос...
«Ты слышишь?» – голос – «слышишь?» Шум. Хаос.

На миг – статичный кадр. Стеклянный скол. 
Беззвучный, точный, чёткий, как укол. 
Джон. Но не Джон. Взгляд выжжен, напряжён.
Салон – измят, скорёжен, искажён.
Торец расшит... «О, Боже, нет же, Джон!»  

Экран взорвало белым. «Нет же, нет…»
И шёл, снижаясь, шёл на лайнер «Зет»
звеняще-белый, белый, белый свет.  

13 

Свет. Ясный свет. Алмазный Мендельсон.
И водопады льются в унисон...
Экран. Твой добрый, верный, старый друг.
Живёшь?  Вот – слышишь? – сердце: тук да тук. 
«Что? Где?!» И он проснулся – сразу, вдруг!  

Убогий, жалкий, жестяной уют.
Экранчик. Тускло буковки снуют.
Какой-то тощий, глупенький мирок.
«Дункан». «Дунканчик.» Пол да потолок. 
(«Да Я –  аморфный, дышащий комок.»)  

«О, горизонты, ветры и леса!
Друзья мои, улыбки, голоса!
Туда мне! Там я, настоящий Я.
Там, где Кристина. Где моя семья.
Там я – люблю, живу... ТАМ – жизнь моя!»  

Закрыл глаза. Далёко-далеко
тянулся тёмный, в блёстках, непокой.
Сказал себе, с усилием, с трудом:
– Сон это, Дима. Сон один. Фантом.
Собраться. Встать. Работать. Скоро дом.  

Вот твоё кресло. Вот твой монитор.
«Я Центр, Земля!..» – прорвался проговор...
«Я здесь, Дерябин...» И пошёл аллюр – за шагом шаг, за тактом такт, за туром тур –
в подкорку встроенных рабочих процедур.   

...Спуск... 
...Торжества... 
...Герой...
...Большие шоу... 
Мир весел, нов. А он – смешной, чужой.
С с ТОЙ жизнью насмерть спаянной душой.  

14 

Арбат. Начало всех координат.
Отсюда можно – вверх, вперёд, назад...
Под цок шажков тут время ткёт узор:
там – ровно, там – вразгон, а там – в повтор.
С чем и не ждёшь – вмиг встретишься в упор.  

Войти, как сталкер, манит вас Арбат
в косящим солнцем залитый квадрат,
чтоб, в сплаве с зачарованной толпой, где каждый сам, но словно и – с тобой,
прослышать гонг, ниспосланный судьбой.  

И в этот вечер, также как всегда,
сквозит поток – оттуда и туда...
...и школьники, и мэтр немолодой,
и негры, и художник с бородой,
и – Окуджава, медью золотой...

А это кто – престранный силуэт? 
Помятый плащ, потрёпанный берет.
Шагает шустро. Встал, как автомат. В прохожих шлёт сканирующий взгляд.
Опять пошёл. Вновь встал. Идёт назад.  

Да, Дмитрий это... Столько лет ушло!
Так много – отшумело, отмело...
Ряды-ряды-ряды – наград, легенд, 
книг, интервью, приёмов, кинолент...
Устал. Ушёл. Оставил тяжкий бренд.   

Один живёт. Совсем уже старик.
Душа тихонько источает крик...
Он каждый вечер ходит на Арбат.
И ловит, ловит, ловит, ловит взгляд...
кого и что в вечерний листопад? 

Он изучил, как, блёстками реки,
мелькают временные тупики,
как строятся, вкось времени, углы, 
то колкие, как кончики иглы, то страшные, как зубья у пилы... 

Он ищет по Арбату свой каскад,
свой в прошлое шумящий водопад.
Ему – поймать Дерябина! Того. 
Не знающего ровно ничего.
Дать только знак – вся миссия его.  

Он видит: занавесочный узор...
Компьютер... Кресло... Письменный прибор...
Луна, бесшумно бьющая в упор...    


1 октября 2002 – 2 июля 2006