Расщепление

Всему, что ни происходит в этом мире, мы стараемся дать объяснение. То, что мы не можем объяснить, мы стараемся не замечать. Но за искусственным равнодушием, за маской безразличия, надетой на лицо человечества, живет тревога, постепенно перерастающая в страх. Этот страх жжет изнутри и разрушает, рвет до предела натянутые нервы и сводит с ума. И нельзя успокоится, потому что этому нет объяснения. Разум ищет ответ на вопрос и заходит в тупик.
Все как обычно и мы такие, как все, но рядом с нами, там, где мы жили столько лет, появляются растерзанные трупы. Это женщины. Они убиты зверским способом,  изнасилованы после смерти, а их тела расчленены.
И кажется, что это болезнь, которая исковеркала и отравила человека настолько, что он стал способен на такие деяния. Но это было бы все очень просто, если бы не одна заминка, один вопрос: почему?
Я был там. Это небольшой казахский поселок под названием Узун-Агач. Изможденный летним азиатским солнцем он не прячет никаких тайн. Я бродил по его пыльным, грязным улочкам в надежде понять, что же произошло на самом деле, но пыль, стены домов и возвышающееся раскаленное солнце хранили молчание. Не найдя ничего, я попросил отвезти меня в соседний поселок. Он был еще меньше и поражал бесконечной нищетой. Люди… Я испытал к ним такую жалость, какой не чувствовал до этого. Помимо всех присущих бедности напастей, они несли еще и проклятье. По-другому это назвать нельзя. Родина этих людей навсегда приобрела славу проклятого места. Проклятый поселок назывался Рабочим. Здесь родился Джумагалиев.
Ответ на свой вопрос я получил, когда поговорил с местными стариками. Нет, нет, не думайте, что они мне все рассказали, или что-то объяснили. Эти люди не спешили мне что-то рассказывать, а тем более что-то объяснять. Они вообще никуда не торопились, говорили медленно, стараясь больше молчать, тем самым, окутывая себя пеленой загадочности и мудрости. А я наивно полагал, безусловно, потому что я был слишком молод, что они мне откроют какой-то секрет, то, чего никто не знает. Но их души, впитавшие всю мудрость жизни и опыт, опаленные раскаленным солнцем, были для меня закрыты. И я было, уже совсем отчаявшись, хотел прекратить эту скучную, бесполезную беседу ни о чем, и навсегда уехать из этой пыльной раскаленной топки, как вдруг случайно взглянул в глаза старца и…
Я был поражен. Я был не поражен, я был скорее сражен, я был…  Одним словом это не выразить, не объяснить. Хотя в японском языке есть слово «сатори» - просветление. Это «сатори» осветило мое темное сознание ослепительно ярким лучом, и я понял все. Несколько минут я просидел, безотрывно смотря в лицо старику, потом, опершись на что-то твердое и холодное, по-моему, это был большой камень, я встал с пола, на котором мы сидели, и на ватных ногах пошел прочь.
Уже через несколько дней я был дома, в прохладном климате средней полосы. Но это так и не помогло мне сбросить того оцепенения, которое сковало мое сознание. Я в сто тысячный раз прокручивал, то, что увидел в глазах старца, и осмысление увиденного ломало мои стереотипы, мои стандарты, корежило трафареты, штампы, шаблоны, клише из которых было построено мое понимание жизни. Я перестал отвечать на телефонные звонки и никому не открывал дверь. Я занавесил окна, потому что не мог смотреть в них. Я пытался записать на бумаге свои ощущения, но не мог, и, всякий раз, когда ломался мой карандаш, я комкал остервенело листы бумаги и кидал их об стену. Считая себя обычным человеком, я был уверен в своей защищенности, потому что всегда находился в толпе себе подобных, но, когда я очутился один на один с действительностью, оказалось, что все мое мироощущение зиждется на одной опоре, которая рухнула в тот момент, когда осознание увиденного, настоящее понимание пришло ко мне.
Вы, наверное, уже извелись в догадках и предположениях, что я увидел. Но как вам рассказать об этом, если я так и не смог выразить всего на листе, сломав четырнадцать карандашей и испортив неимоверное количество бумаги! Я могу лишь поделиться скудными мыслями. Не подумайте, что я убогий человек, но то, что я понял, я так и не смог полностью передать словами. И потом, я очень боюсь за вас. Я боюсь, что, узнав и поняв, что я испытал, мои мысли, вы уже не будете такими, как прежде. Ваша опора не выдержит и рухнет, увлекая за собой всю конструкцию вашего понимания жизни. Подумайте, может быть не стоит этого делать, а лучше продолжить свое движение по уже гладко накатанной колее, неся на себе такой нужный груз искажений и заблуждений, непоколебимых догм и ошибок.


* * *

Дверь кабинета открылась без стука и на пороге возникла перепуганная женщина:
- Дихан Ильясович, в девятой накормить не можем, не знаем, что делать, помогите, пожалуйста!
Фигура в белом халате подняла голову от книги и раздраженно ответила:
- Вы, что, первый день работаете? Или некому это сделать?
Женщина заговорила скороговоркой:
- Мы не можем накормить, он не ест, мы ему и так и сяк, с ложки пытались, а он все выплевывает, это после кофеина, а Сергей Алексеевич теряется. А как он может, он же первую неделю, а я одна на шесть палат…
Фигура прервала жестом:
- Довольно! Сейчас подойду.
Женщина быстро выскочила за дверь.
Когда в девятую палату вошла фигура в халате, находящиеся в ней люди вздохнули с облегчением, но только на секунду. У окна на койке, пристегнутое ремнями, извивалось тело. На какое-то мгновение оно остановило попытки освободиться из пут, видно почуяв чье-то присутствие, но потом с той же силой начало напрягать мышцы, вновь пытаясь порвать ремни. Жилы на теле взбухли. В двух шагах от него стоял испуганный врач, очень молодой на вид, который пытался побороть себя, чтобы не убежать сломя голову от всего происходящего.
Вошедший моментально оценил обстановку и начал действовать. Все его движения напоминали отточенный до совершенства механизм. Первым делом, отстранив растерянного врача левой рукой, он приблизился вплотную к койке. Правая рука легла на лоб бунтующего. Поняв, что температура тела позволяет действовать дальше, фигура повернулась к медсестре и властно потребовала:
- Аминазин, хлорид натрия, глюкозу!
Все уже было под рукой и медсестра, быстро попав в вену, сделала укол.
- Где зонд? Давайте зонд!
Нянечка, поняв, что от нее требуется, выбежала в коридор и тут же вернулась, неся в руках необходимые принадлежности для принудительного кормления. Приняв у нее резиновую трубку, фигура приказала держать с двух сторон вырывающееся тело, и приступило к кормлению. Когда как нянечка, довольно крупных размеров, удерживала двумя руками левое плечо больного, а, вышедший из оцепенения молодой врач правое, фигура в халате левой рукой придержала голову за нижнюю челюсть, а правой быстро ввела зонд в рот. Потом, не поворачивая головы, произнесла:
- Сергей Алексеевич, прижмите ухо к эпигастральной области и послушайте.
Врач наклонил голову к телу больного, но тут же растеряно спросил:
- А что должно быть?
Медсестра вставила резиновую грушу в шланг и нажала на нее несколько раз.
- Звук услышите, попадания воздуха в желудок. Как вас учили. Вспомнили? Амфорический, чтобы узнать, не попал ли зонд в дыхательные пути. Ну? Что там?
- Слышу…
Медсестра отсоединила грушу и вставила воронку. Человек уже не сопротивлялся. Расслабившись, он бесстрастно наблюдал над своей экзекуцией, а в замутненных глазах отражались суетящиеся люди. До его ушей еще доносились обрывки фраз, но сознание уже их давно не воспринимало. Тело тоже перестало чувствовать. Колено, которое уперлось в его грудь, больше было похоже на гору или холм, и из-за этого пропадало желание подняться. Стало легче дышать.
Люди суетятся. Кто-то ведет барана. Животное не сопротивляется. Кто-то тянет мешок с рисом. Женщины несут воду. Два каких-то оборванца, пыхтя и обливаясь потом, волокут закоптившийся чан. Дети тащат  хворост и дрова. Через несколько минут разгорается пламя. Солнце палит нещадно и безумно хочется пить. Человек припадает растрескавшимися губами к ведру с водой и как насос втягивает воду, но жажда не проходит. Старик, который руководит приготовлением пищи, с сожалением смотрит на Человека. Чай, только зеленый чай спасет его от жгучего казахского солнца…
Аромат готового плова распространяется вместе с дымом, опьяняя голодных людей. Все, кто оказался вдалеке от костра, спешат к чану. Человек, открыв глаза, приподнимается на руках, силясь разглядеть, что происходит, но какая-то странная сила животного инстинкта заставляет встать на ноги и бежать к тому месту, откуда доносится запах еды. Костер потушен и только раскаленные угли, раздуваемые легким ветром, подмигивают собравшимся в круг людям. Янтарный рис плова блестит расплавленным бараньим жиром, отражая голодные взгляды окружающих. Все молчат, соблюдая некий ритуал, и выжидающе смотрят на старика. Человек, загипнотизированный поведением толпы, не отрывает свой взор от впитавшего в себя пыль бесконечных дорог халата старца. Старик, закрыв глаза, еле слышно произносит молитву. Он неподвижен. Молчат даже дети. Молитва закончена, и старик что-то медленно вынимает из кармана. Человек силится разглядеть, что зажато в кулаке у старика, но не может. Чуть раскачиваясь, старик приближается к чану и вытягивает руку. На вершину плова падает ослепительно белый шар. Переливаясь на солнце, он кажется огромным, тяжелым, как будто внутри его находится вся суть, он слепит Человеку глаза и стремительно тает. Через несколько мгновений шар бесследно исчезает. В толпе проходит волна возбуждения, и люди оживают. Первым, запуская пальцы в горку риса, пробует старик. Затем он жестом приглашает Человека отведать блюдо. Человек осторожно берет щепотку горячего плова и отправляет себе в рот. Рис тает в одно мгновение и Человек съедает еще одну горстку лакомства…


* * *

Ветер разбудил Человека, разбив оковы сна. А был ли это вообще сон? С трудом подняв голову и  раскрыв веки, Человек попытался оглядеться. Никого. Исчез шатер, люди. Следы от костра тоже исчезли. И все бы он принял за сон, если бы не одно обстоятельство – полное отсутствие одежды. Со стороны можно было подумать, что Человек появился из пыли и грязи, поскольку лежа на земле его тело приобрело коричнево-серый цвет. Восходящее солнце беспристрастно наблюдало за тем, как Человек сначала встал на колени, потом на ноги и, качаясь из стороны в сторону, побрел по направлению к поселку. 





* * *

-  Люблю я  их. Меня научила их делать соседка, она русская. Мать меня не смотрела, отца я не помню. А здеся не житуха, вот на зоне – да, - хозяин хлопнул дверцей старого холодильника «ЗиСт», достав мясо из морозилки, - если б не соседка, ну эта, Нюра, я бы с голодухи сдох, а так… Воля - это рай, а зона – дом родной, а я между, сечешь?
Женщина кивнула и опустила голову. Ей как-то было не по себе. Она уже ничего не хотела, но уйти просто так она не могла, надо было хотя бы отведать это странное блюдо. Сначала хозяин показался ей добрым и интересным, но после того как он привел ее к себе домой, в ее сердце вселилась тревога. Его жилище выглядело крайне убого, но в поселке так жили все.  Но, после того как закрылась дверца холодильника…
- Уже готово, пойдем есть, - Хозяин снял с огня кипящую кастрюлю.
Они сидели в темной комнате и ели. Точнее ела только гостья, а хозяин дома просто смотрел на нее отрешенным взглядом. Он видел, как женщине нравиться его блюдо и с каждой минутой он испытывал все большую радость. Это его приободряло и в тоже время угнетало. Угнетало тем, что трапеза не может продлиться вечно, и он опять лишиться удовольствия смотреть, как ест женщина. И все же он готов был все отдать за эти минуты, минуты настоящего блаженства, когда он чувствовал, как изнутри его жжет пламя нахлынувшего желания. Сейчас и сию минуту он превратится в самого большого и самого сильного человека на земле, а все остальные будут у его ног. Они уже у его ног!…






* * *

Уставшее солнце опускалось все ниже и ниже, стремясь поскорее закатиться за край горизонта. Люди же, наоборот, почувствовав, что жара начинает отпускать, начинали постепенно выходить на улицы города. Чем ниже опускалось солнце, тем оживленнее становилось вокруг. В небольшом парке прогуливались две фигуры, одна была одета в белый халат врача, другая, напротив, была облачена в  сорочку с коротким рукавом и легкие серые брюки, что выдавало в ней персону нездешнюю. Даже издалека было видно, что они никуда не торопились, а если подойти поближе, то можно было услышать следующий диалог:
- Вам у нас понравилось? – спрашивала фигура в халате.
- Хорошо, я доволен. Ваше гостеприимство меня тронуло, буду вас
рекомендовать, Дихан Ильясович.
- Большое спасибо, Александр Львович.
Фигура в штатском чуть помолчав, и сделав пару шагов, заговорила вновь:
-  Вы, наверное, догадываетесь, почему я сюда приехал, ведь, так сказать, путь не близкий.
Фигура в халате поспешно закивала головой и расплылась в улыбке:
- Каждый в нашей стране мечтает посетить нашу республику…
- Да-да, каждый, - согласился собеседник, - но все же дело не в этом.
- А в чем же, дорогой,  Александр Львович? – фигура в халате
заулыбалась еще шире.


* * *

Ветра в горах почти не было. Лишь только к вечеру легкий порыв потревожил тянь-шаньские ели и исчез. Но, исчезнув, он оставил после себя Путника. Тихо насвистывая, он шел по горной тропе. В его узких глазах отражались лучи закатного солнца. Если бы вы вдруг оказались с ним рядом и спросили, куда он идет, то он вряд ли вам ответил. Он просто не знал. Путник шел навстречу неизвестности. И сейчас, как не странно, это его радовало. Дорога была нелегкая, и путник, устав, сел на камень, чтобы отдохнуть. В этот момент он по-настоящему почувствовал мир, в котором жил. Его тело отдыхало и в тоже время сливалось с природой.


* * *

В тесной темной комнатке на грязном ковре сидело трое. Вокруг валялись пустые бутылки, а запах перегара перебивал все другие запахи. В отличие от своих двух друзей Человек был не слишком пьян. Его организм был перевозбужден с того момента, как он очнулся и обнаружил себя голым. Сюда, в Узун-Агач, он еле дошел и теперь сидел на полу смертельно уставшим, возбужденным и не пьянел. Последний раз, когда он здесь был, его друзья выглядели намного лучше, теперь они спившиеся алкоголики. 
Постучали в дверь. Хозяин квартиры Джамир отодвинул от себя пиалу с водкой, встал и пошел открывать. Человек услышал женский голос в прихожей и вздрогнул. Он никак не ожидал, что здесь появится женщина. Сидя спиной к дверному проему, он обернулся, но толком ее рассмотреть ему не удалось, так как она быстро и незаметно скользнула в другую комнату. Джамир вернулся и сел на свое место, как ни в чем не бывало. Человек,  напротив, медленно встал и направился в комнату, куда вошла женщина. Перед его глазами возник ослепительно белый шар, постепенно тающий на горке плова, рука старика, вынимающий шар из кармана халата. Человек своим нутром ощутил необходимость подержать в руках этот шар, почувствовать его вес, как он тает на ладони и растекается между пальцами.
В темноте комнаты блестели испуганные глаза женщины. Человек заметил, что в руках она держит огромное блюдо, которое, отражая откуда-то падающий свет, слепило глаза. Через некоторое время заветный шар был у него в руках, переполняя душу ликованием и умиротворением одновременно. В эту минуту он возлюбил всех людей на планете, и ему захотелось поделиться своей радостью. Держа шар в руках, он вышел из комнаты к своим друзьям и улыбнулся. Несколько секунд Джамир и рядом сидящий смотрели на Человека не произнося ни слова, потом, спотыкаясь, выбежали из дома. 



* * *

Свет в палате был уже погашен. Люди спокойно спали на своих кроватях. Здесь время давно остановилось и казалось, что никогда не пойдет вновь. И только смена дня и ночи представляла некую видимость, иллюзию того, что что-то происходит и изменяется. Если бы не свет луны, в палате царила тьма кромешная. Но луна освещала часть комнаты, где стояли кровати, придавая предметам нереальные оттенки, искажая формы.
У окна сидел человек и в полголоса разговаривал с фигурой напротив. Их разговор был монологом, потому как на все что не говорил сидящий у окна, темная фигура ничего не отвечала и хранила гробовое молчание. Казалось, говорящий продолжал давно начатый разговор:
-   А он надо мной издевался, представляешь? А я видел его, я его ощущал. Клянусь, но только точно не помню. А теперь я не могу постоянно ходить, ходить, ходить, никак не могу. А он меня гонит, бежит, скользит за мной… Помню меня мать не кормила, а я весь день на фабрику смотрел – у нее трубы большие, а из них дым, такой красивый или страшный, но ровный. Я его любил. Я теперь спать боюсь, только когда свернусь, тогда засыпаю, так я к маме ближе. Видишь, а засыпать боюсь, потому что когда проснусь, просыпается оно тоже. Это какое-то чувство, оно хуже болезни. Раньше я чувствовал микробов на коже, а теперь, когда оно появилось, я перестал все чувствовать. У него нет названия, и оно убило всех микробов на мне. И каждый раз оно заползает ко мне в живот и сжимает его, пока я его не успокою…
Говорящий потер колени руками и поежился. Фигура напротив тоже немного пошевелилась, как бы пожав плечами.
-  Да, да, да, - продолжил свой монолог сидящий у окна, - я теперь стал всех чувствовать. Что не произойдет вокруг, все чую. Мне плохо… Но я могу все изменить, только оно говорит как и что мне нужно делать. Оно меня заставляет делать то, что чувствую, а я чувствую все. От всего ко мне тянутся веревки. Они обматывают меня, как, вон ту руку, вчера зажали, больно было. И все во мне билось, я бы порвал ее, она бы лопнула. Как для ханки. Но тогда это была не она. Я даже не знаю что. Надо у кого-нибудь спросить, кто по умнее… Вот хочу тебя спросить, что мне делать? Что я не делаю, оно во мне не умирает, жжет изнутри. Сейчас спит. Когда оно проснется по-настоящему, будет конец. Они говорят катастрофа. Это катастрофа – конец, а конец всему!
Если бы вот только спастись. Если с ними, то конец, а уйти от них я боюсь. Вдруг проснется оно. Оно и так убило всех микробов на мне, оно убьет и меня… Что мне делать? Что?! Ответь мне, ответь, ну ответь, пожалуйста. Я должен у тебя узнать, ты, только ты знаешь, как мне быть!
Говорящий вскочил со своего места и кинулся к фигуре напротив. Но, как только он до нее добрался, она бесследно исчезла и больше не появлялась.

               



* * *

Собеседники остановились и повернулись друг к другу. Фигура в штатском, сохраняя бесстрастное выражение на лице, начала первой:
- Дихан Ильясович, мы, в столице обеспокоены, даже прямо так серьезно обеспокоены, чего уж греха таить, случившимся. В нашей стране не могут происходить подобные вещи, тем более, необъяснимые. Если бы люди узнали об этом, то возникло бы большое недоумение. Они смотрят на нас, а мы? Мы не можем, нет, мы, конечно же, можем объяснить, что – чего, но там, - говорящий показал указательным пальцем наверх, - такие объяснения не пройдут! Нужен анализ случившегося, полный. А это только вам под силу.
Улыбка мгновенно исчезла у собеседника в халате, и он скрестил руки на груди.
- Дорогой Александр Львович, я сам теряюсь в догадках, но вы правы, вряд ли кто-нибудь сможет дать вразумительный ответ кроме меня.
- Так дайте! – воскликнула фигура в штатском.
Фигура в халате, сделав паузу, продолжила:
- Я думаю, по крайней мере, это мое предположение, что их меняет среда обитания. Мир окружающий меняет.
- Это не ответ! Мне нужен полный анализ! Полный! Иначе мы никак не поймем, и ничего не поймем!
- Хорошо, - согласилась фигура в халате, - хорошо. Вы, конечно же, знаете, что сначала все было нормально, он вел себя хорошо и ничем не привлекал внимание?
Фигура в штатском, успокоившись, ответила:
- Да, конечно, я изучил его дело еще в Москве. Убийство по неосторожности, первый срок. Характеристику читал - положительная. Биография конечно подкачала. Промышленный район, безотцовщина. А так… Стали бы его выпускать по амнистии на стройки народного хозяйства, если бы он себя вел плохо, нарушал режим?
- Нет, конечно, - согласилась фигура в халате, - но что было потом, я постараюсь объяснить.
Фигура в штатском встрепенулась и продолжила:
- Да, потом… Убил ударом ножа в горло незнакомую женщину, выпил ее кровь и на свалке надругался.
- Она была жертвой, материалом для следующих поступков, - спокойно ответила фигура в халате и не спеша направилась к ближайшему зданию.
Фигура в штатском пошла рядом.
- Поступков! Ничего себе поступок, расчленить тело и съесть!
Фигура в халате возразила:
- Но съел-то он не все, часть оставил.
- Оставил впрок! Зачем? Зачем каждый раз, перед тем как убить женщину, он кормил ее, черт возьми,  мясом предыдущей жертвы? Зачем?
- Это самое интересное. Здесь он, по-моему, не виноват.
Фигура вытаращила изумленно глаза на собеседника и, только через пол минуты пришла в себя:
- Вы хоть понимаете, что говорите?! Преднамеренное убийство с отягчающими обстоятельствами! И он не виноват?!!
- А ведь он сам готовил блюда, и они ничего не подозревали, - добавила в тон фигура в халате.


* * *

Теперь Путник лег на спину и телом ощутил неровность планеты. Его легкие вдыхали все ветры, а руки обхватывали горы, поля, леса. Он часть мирозданья. Он, мельчайшая песчинка в людском океане, всем телом ощущает движение вокруг. Его руки лежат на пульсе вселенной. Удар. Его тело содрогнулось. Это эхо землетрясения в Мехико. Еще удар. Это взрывная волна в Семипалатинске вошла в его тело. Горе и слезы всех войн впитались в его кожу. Сейчас он закрыл глаза и почувствовал, как разогнался до чудовищной скорости, и уже нет спасения, не остановиться!



* * *

Гуляющие постепенно приблизились к зданию. Остановившись у входа, фигура в халате посмотрела куда – то в даль и ни к кому не обращаясь, сказала:
- Если бы он был виноват, то наш суд бы приговорил его к расстрелу, а так… Да и поймали то его как? Собутыльники его примчались в милицию. После того как он вышел к ним с головой подруги в руке, они вмиг-то протрезвели и бежали сломя голову в отделение. А так еще ловили бы сколько! Этот человек…
- Не человек это! – резко перебила фигура в штатском, - не человек!
- Нет, - возразила фигура в халате, - человек! Он – Человек! Это он, Ренат Джумагалиев, самый настоящий Человек! Вот только его поступки это уже не область психиатрии, как вы считаете, а нечто большее! Намного большее!
И фигура в халате взглянула на табличку, прикрепленную к зданию. Фигура в штатском машинально прочла надпись:
«Областной психиатрический диспансер города Алма-Аты».



* * *
Повеявший прохладой ветер хватал с губ куски слов, причудливо
сворачивал их, сцеплял друг с другом, и в тоже время спутывал клубком, словно балованный котенок. Ему было все равно:
- Это адекв… реак… на …, что происходит …круг него. Это са… главное. Другой вопрос: каким образ… и …чему он так реагир…?
Солнце, не в силах опалить своими лучами, падало вниз, утаскивая за собой подтверждение собеседника:
- Я бы сказал, что это из ряда вон выходящее…
В последний момент, исчезающая фраза вырвалась из ослабленных лучей и вернулась назад, с противоположной стороны, унеся из плена несколько предложений:
- Из ряда вон выходящее?! С чего это вы взяли? Что тут ужасного? –
поднявшаяся пыль волчком закрутилась вокруг ног говорящих, облепив свежесказанные фразы - Война, вот что ужасно. После нее уже ничто не покажется жестоким и бесчеловечным. Если бы люди больше жили умом, чем эмоциями, было бы намного лучше. Десятки миллионов убитых, раненых, искалеченных физически и морально, замученных и истерзанных. Вот что ужасно. Вот о чем надо помнить и не повторять. А тут? Мало того, что люди быстро забывают взрывы, а потом до смерти пугаются каких-то хлопушек, так еще их больше запугивают и нагоняют страху.
- Кто?
В этот момент умирающее солнце окрасило в воздухе частички песка и
пыли в густокрасный цвет, из которых состояли фразы:
- Тот, кто хочет ими управлять. Теперь я не боюсь об этом говорить.
И вы знаете, что руководить испуганными людьми гораздо легче, чем спокойными. Для меня было очень сложно понять, что такая реакция стала для него нормальной, но еще сложнее было предположить границы его мировосприятия. И я признаюсь вам, что после того, как я понял, что границ не существует, мне стало не по себе.
Вытянувшиеся в даль две тени изрекли еще несколько слов:
- То есть как? Его окружение…
- У него нет окружения.
- Вообще?
- Вообще.
Постепенно пыль улеглась, воздух очистился и не спеша входил в
легкие, выдыхаясь обратно в виде возражений с одной стороны:
- Но пока вы его здесь держали, значит, он был ограничен стенами
этого здания.
И объяснений с другой:
- Тело, да, а все остальное, нет. Он слился с миром. Но это отнюдь не
плохо, даже хорошо. Мир ведь прекрасен. И все это не ново. Понять, а тем более предположить это было не сложно. В какой-то мере и естественно. Но это все не объясняло его поступки. Поскольку, те действия, что совершил он, не совершали другие люди, которые соединялись с миром. Только я понял главную вещь, что произошло с ним.
Последние несколько солнечных лучей ударили  вверх, в маленькое
пузатенькое облачко, выбив из него:
- Что?
Упав камнем на землю, вопрос поднял с земли пыль одновременно с
ответом:
- Мир вошел в него. Человеческий мир, совокупность деяний нас с
вами. И это страшно.
Закат таял бордово-фиолетовой дымкой, сгущаясь в небе, забирая с
собой ветер в обмен на сумерки.
- Не понял. А почему это произошло?
- Догадки, и ничего более. Но, судя по тому, как все происходит, я думаю, что нахожусь на верном пути.
- Вы мне скажете?
Ночь, затаившись и не дыша, ждала своего часа.
- Боюсь, что мои предположения не принесут вам ничего хорошего. Хотя, уже из того, что я вам сказал, вы можете сделать тот же вывод, что и я.
- Я хочу знать, я готов вас выслушать.
Сумерки сгустились, но не спешили уходить.
- Хорошо. Это – реакция того, что принято называть природой. Мы на нее нападаем, а она так защищается.
- Если честно, то я вас не совсем понимаю.
На небе проявилось созвездие Пегаса.
- Вот допустим, вы бьете кулаком что-то, а это что-то уклоняется от удара так, что в результате вы сами себя бьете тем же кулаком. Он стал Человеком с большой буквы, когда мир вошел в него и стал им управлять. А поскольку, как вы сами видите и понимаете, что человеческий мир направлен на уничтожение, то это уничтожение вылилось в его деяния.
- Убивал… Расчленял… А зачем он их ел?
- Ел… Еда… Его организм пытался выкрутиться, не брать на себя ответственности. Помните Фрейда? Чтобы разделить преступление, надо было всех связать им кровью. Ведь он ел не один, тем самым, разделяя свое преступление с другими, пусть и тайно, не важно.
- Ну, Фрейда я не читал, но до того, как вы мне это все рассказали, я думал, что все просто: шизофрения и все.
- Ну, дорогой, а как бы вы ее характеризовали? Любопытно послушать.
- Онейроидная кататония, как и написано в диагнозе…
- А что заставляет вас так считать?
- Ну, во-первых, симптоматика циркулярной и депресивно-параноидной шизофрении, а во-вторых, протекающие приступы: онейроидное помрачение сознания, депрессивный аффект…
- То, что мы поставили такой диагноз, это еще не значит, что на самом деле он имеет место! В самом деле, что нам оставалось, после того, что он натворил. Признать его невменяемым! Так всем понятно и там, наверху, и окружающим. А если его не признать душевнобольным, то, что же тогда получается, что убить и съесть может нормальный человек? Люди не поймут, да еще и усомнятся в нашей компетентности. Но сейчас гласность и я могу сказать, что вешать нормальному человеку ярлык душевнобольного нам не впервой. Еще каких-то семь лет назад… Впрочем, не будем о прошлом.
- Так вы полностью отрицаете его диагноз?
- У него один простой диагноз: Человек.



* * *

В вечно слезящихся от яркого солнца темно-карих старческих глазах отражался мир. Мир был изогнут в блестящий шар, и я смотрел на него безотрывно, словно загипнотизированный. То, что видел старец, создал я, вторгшись в пространство, исказив объем, и я понял, что просто мира нет. Мир состоит из миров каждого человека, а мир каждого человека состоит из поступков. И всякая мудрость в одночасье потеряла значение, потому как все, что существует, было в глазах старика.