Никуда я теперь не поеду...

          Лето в деревне. Белая жара шиферные крыши раскалила. Сестра моя сродная Любка с огорода пришла, водой из кадки свои покатые плечи облила. В чём окучивала картошку, в том и сидит на лавочке передо мной. В видавшем виды купальнике со спущенными лямками лифчика и таких же плавках, неизвестно как налезших на её вторые, нижние девяносто. Девяносто… в прошлом. Сейчас эти девяносто уже давно перевалили, наверное, за сто сорок! Ну да, конечно, когда девушке немного не сорок лет, это уже и не удивительно. Да и чё ей стесняться, брат же я ей, хоть и не совсем родной. Скучно ей на огороде работать одной, вот она и ходит через каждые пятнадцать минут то квасу холодного попить, то тяпку попросит поострее наточить, то новости городские у меня узнать. Такая загорелая, как будто только вчера из Антальи или Ибицы.

          Я во дворе тружусь-потею, разобрал водяной насос «малыш», разложил его по запчастям на старом верстаке у сарая и мучаюсь с заменой резиновых прокладок. А то что-то он совсем качать воду перестал, только трещит без толку. В деревне я сейчас редко бываю, но если приезжаю, то родственницы загружают меня по полной программе. А я и не сопротивляюсь, мне даже приятно, что меня тут ждут и ценят как мастера и как одного из немногих оставшихся на всю нашу родню мужиков. Что поделать? Ну нестойкие у нас в родне мужики, ну не живучие. Кого водка рано подкосила, кого другие напасти. Вот наши женщины – это да! Наши женщины славятся долгожительством! Если кто и не доживает до восьмидесяти пяти, то считают – страшно не повезло. В большинстве своём почти все до девяноста и дальше дотягивают.

          Сидит Любка, раскинувшись своим нехрупким телом на всю лавку, положив одну монументальную ногу на другую не менее монументальную, пьёт домашний ледяной квас из литровой кружки, искрится помолодевшими глазами и вспоминает наши с ней детские приключения. У нас с ней разница в возрасте – всего в три с мелочью месяца. Настолько она старше меня. Всё детство мы с ней вместе провели. Без штанов вместе зажигали по двору. Нас с ней ещё в одной ванночке вместе купали. И в яслях мы вместе, и в детском садике, и в школе тоже. Только когда в армию я пошёл, тогда мы и расстались. Была она мне как родная сестра-близняшка. Ни по кому в городе я так не скучал, как по ней.

          Красавица она была в молодости! Я ею гордился! Что ты! Статная, высокая, голубоглазая. Не то что я - хиляк. Немало за ней парней побегало. Но вот что-то не сложилась жизнь. Я за это время уже успел трижды развестись и обзавестись четырьмя детьми, а она хоть и побывала пару раз замужем, но так и осталась одна. Ни мужа, ни детей. Вот и тянется она ко мне, как в детстве. Поговорить, повспоминать, посмеяться и погрустить. Не верит, что я повзрослел. Да и сама себя, наверно, до сих пор воспринимает и чувствует восемнадцатилетней. В том времени, где мы с ней расстались.

          Вчера вечером, когда я закончил делать проводку в бане, вытащила она из погреба бутылку самогонки, огурчиков, редиски, лучку нарвала в садике, яиц с салом и ветчиной быстренько поджарила. И сидели мы с ней в беседке, обвитой густым хмелем, разговаривали, сами не зная о чём. Бывает такое с ней, что и лишнюю рюмку она хватит, тогда всё, тушите свет. Будет сидеть обнимать меня и обливаться слезами, рассказывая о своей несчастливой судьбе. И я сижу, как дурак, глажу её по голове и не знаю, как её утешить. И со стороны, наверное, смешно это: сидит крупная, почти голая тётка в одном купальнике, положив голову на плечо некрупному волосатому дядьке, и поливает его слезами, да так, что майка до самых шорт насквозь промокла. Но это редко с ней бывает. Сегодня она снова жизнерадостная и весёлая.
          Тётка моя Нинка медленно выплывает во двор из дома:

          - Серёжка! Я в магазин схожу. А ты, если есть захочешь, то там на плите борщ стоит, катлетки, картошка в печи на сковородке и молоко в сенках. Наливай не стесняйся, я, наверно, не скоро вернусь, очередь, наверно, за дрожжами опять. Ну-ка, Любка, посмотри, у меня там сзади платье не морщит? – обращается она к сестре.
          - Господи! - протяжно выводит Любка. - Ну что там на твоей фигуре может морщ-щ-щить? Тут надо смотреть, как бы чего по шву не треснуло, - весело сверкая белыми зубами, улыбается та.

          И тётка, махнув рукой, направляется к калитке. Но даже не успевает до неё дойти, как за воротами внезапно смолкает треск подъехавшего мотоцикла и во двор вплывает моя другая тётя. Тётка Верка. Это младшая сестра тетки Нинки. Такая же глобальная, высокая, большая во всех своих женских параметрах и шумная, как всегда. Ещё славна она тем, что единственная из женщин в деревне ездит на мотоцикле. Вот на машинах много кто уже ездит, а на двух колёсах только она. Удивительно смотреть, как она мчится на красной хромированной «Яве», и ветер развевает её рыжие волосы и задирает подол до самого пупа. Джинсы она носит совсем редко, только когда подмораживать начинает. Бабки неодобрительно крутят головами и иногда плюют вслед, а ей хоть бы хны. Почти одним предложением она выпуливает сразу несколько фраз:
          - Ну, здорово племяш! Что тут тебя наша Любка снова мучает своими разговорами? Найди ты ей Бога ради у себя в городе мужика! Хоть с клеймом второго сорта. Да ей уже даже и третий сорт подойдёт. А то изводится девка на колбасу. У нас в деревне, сам видишь, никого не осталось, Васька с Сашкой и те алкаши законченные, - и тут же продолжает без перерыва, - Нин, ты куда направилась, по дрожжи? Садись на мотоцикл, я тоже в магазин еду. Подвезу как раз. С ветерком!
          - Та не хочу я с тобой ездить, - отвечает тётя Нина, - гоняешь ты, Верка, как ненормальная, себе голову свернёшь и меня угробишь ни за что! Да и не умещусь я у тебя на сидушке. Сидушка узенькая, а я как раз широкая. Езжай уж сама. С тобой кататься – только причёску портить.

          И медленно так переговариваясь, они выходят за калитку. Слышно, как с кикстартера заводится мотоцикл. Как ещё некоторое время младшая сестра уговаривает старшую, но за рёвом двигателя не слышно, что она ей говорит. Но по интонации можно догадаться, что всё же она её уговорила. Некоторое время слышно, как поскрипывают пружины под тётей, взбирающейся на мотоцикл. Как надсадно ревёт двигатель, набирая обороты. И наконец, вместе с громким и протяжным криком – Ойй-йй! – он сначала резко срывается с места, а потом так же резко глохнет, не проехав и десятка метров. Мы с Любаней скорым шагом торопимся за ворота посмотреть, что же там случилось?
          А там на плотно примятой всем немалым весом нижней частью тела траве сидит, широко расставив ноги, моя тётя Нина и над ней склонилась её младшая сестра. Заглохший мотоцикл стоит метрах в пяти, склонившись на подножку. Стоит он как-то, как мне кажется, скромно и даже виновато завернув руль.

          - Ох, ты и дурра, Верка, - со стоном говорит тетя Нина. - Что ж ты как ненормальная рвёшь с места? Я же ещё путём и не села, а ты уже поехала. Я же теперь из-за тебя колготки порвала и все ляжки изнутри поободрала об номер, когда падала. Вот не хотела же с тобой ехать, не хотела. Чтоб я ещё хоть раз, чтобы я с тобой… – И она озабоченно рассматривает свои ноги с внутренней стороны, а там действительно краснеют длинные царапины.
          - Так я ж откуда знала, - оправдывается младшая тётка, я же думала, что если ты за меня не держишься, то за ручку на сидушке ухватилась. Что ж полчаса себя на мотоцикл усаживать? Чё там примащивать? Сели и поехали, вот так и получилось, - смущённо замолкает она.
          - Никуда я теперь не поеду и не пойду, с такими ногами. Нет, это же надо же так, а?! Ну первый раз за два года согласилась – и на тебе, чуть не покалечилась с тобой. Езжай теперь сама. Привезёшь мне хлеба и килограмм дрожжей, - охая и кряхтя, она поднимается с травы и, держась обеими руками за выпуклости ниже спины, идёт во двор. Мы с сестрой едва сдерживаем смех…

          - Любка! – слышен крик уже со двора. - Ты мне там с летней кухни йоду принеси и вату не забудь в аптечке.
          Любка улыбается, щуря глаза, и уходит искать йод с ватой. Тетка Верка тоже виновато улыбается мне большими пухлыми губами, снимает мотоцикл с подножки и, одним лёгким движением качнув рычаг кикстартера, срывается с места, мотнув подолом голубого платья и оставив за затихающим звуком работающего двигателя тоненький ручеёк сизого дыма. Всегда удивлялся ей, как она умудряется ездить в платье? Это же, наверно, страшно неудобно, то там подол задерётся, то тут нога оголится. Мужики, наверно, пялятся на неё… Или она специально для этого и ездит в платье? Хотя навряд ли. Мужиков-то в деревне не осталось. А те, что есть, с пьяных глаз и не увидят ничего.

          Я тоже ухожу во двор. Надо всё-таки сегодня сделать этот насос. Заменить эти непослушные резиновые прокладки, присохшие к ржавым болтам! Тишина. Лето в деревне. Солнце всё так же нещадно палит, раскаляя шиферные крыши…