Чеслав Милош Из азбуки

ВРЕМЯ

Время. Наш человеческий род на протяжении столетий задумывался над тем, откуда взялся мир.
Одни говорили, что он должен был иметь начало, другие -что всегда существовал. Для нас «всегда» потеряло смысл, потому что до Большого Взрыва - Времени не было, хотя безвременья охватить не могут ни наше воображение, ни наш язык. Что было до того, когда ничего не было?
Средневековые схоласты школ Шартра и Оксфорда утверждают, что было только божество.
Его  трансмутация  в физический свет  породила вселенную. Их удовлетворила бы теория  Большого Взрыва чтобы утвердительно  сказать : Вот именно.
Размышлять о  времени  - означает думать о человеческой жизни, а эта тема настолько обширна, что ее рассмотрение - означает мышление в целом.
Важны ли между нами различия по  половому признаку, расе, цвету кожи, обычаям, верованиям, мировоззрениям, по сравнению с тем, что мы все сотканы из времени, рождаемся и умираем, как бабочки-однодневки.
Невозможно, удержать "сейчас" – миг, трепещущий между прошлым и будущим, по сути являющийся либо воспоминанием, либо стремлением.
Язык взаимопонимания  изменяется во  времени так же, как и музыка. А разве живопись и архитектура не изменяют ритм пространства?
Я полон воспоминаниями о людях, которые жили и умерли, я пишу о них, но осознаю, что в какой-то момент не станет и меня. И стану вместе с ними облачком воспоминания  или туманностью среди человеческих созвездий  ХХ века. Мои современники- в нас есть общее, хотя мы жили и в разных странах,  и  различных  географических широтах - мы жили в одно время.
И в некотором смысле  это  важнее, чем любые родственные или племенные связи.

Мнемозина, главенствующая Муза.

Да, Мнемозина, муза памяти, и есть  мать всех муз.
И Эдгар Аллан  По приходящую грусть даже называл  "наивысшим накалом поэзии". Читаем стихи тысячелетней давности  - и всюду  та же скорбь  и размышления о реке жизни  от рождения до смерти.
Вместе с тем, велика тоска о выходе за пределы времени
в страну нерушимых законов и вечных вещей.

Наряду с этим желание, переступив временной предел, уйти в страну  неизменно-вечного  не знающего  смерти.
Платон и его идеи: на земле живут и умирают зайцы, лисы, кони, а где-то там на верху, существуют вечные идеи зайчества, лисоватости, коне-ватости, вместе с законами Пифагора и Архимеда, которых не отвергнуть хаотичному, искажающему уничтожающему человеческому опыту.
_____
КАМЮ

Камю, Альберт. Я наблюдал как-то за ним  будучи в Париже, когда он опубликовал свою книгу
«Человек мятежный» или « Бунтующий человек».
Он писал, как свободный человек, а оказалось, что это не дозволено, поскольку обязательна "антиимпериалистическая "  линия, то есть антиамериканская  и просоветская .  Аккурат на мой разрыв с Варшавой, то есть на 1951 год совпала мерзкая кампания в „ Les Temps Modernes ” «Тан Модерн» Сартра, в которой главными обвинителями были  Сартр и Фрэнсис Жансон *, а затем  присоединилась и Симона де Бовуар. Именно  тогда Сартр написал о Камю: "Если вам не подходит  ни коммунизм, ни капитализм, я вижу местом для вас - Галапагосские острова".  Камю относился ко мне по приятельски  и иметь такого   союзника в компании (Галлимар) Gallimard, где он работал, было важно. Камю понравилась рукопись «Долина Иссы» переводе Жанны Херш. Напоминала ему моя повесть, как он сказал мне, прозу Толстого о его детстве. Мои отношения с компанией Галлимар не были  добрыми.  В результате Литературную Европейскую премию  выдали «Подчинению власти» и еще «Пленнику разума»,но этой последней книги в книжных магазинах не было и не было достаточных оснований  предполагать, что персонал, занимающийся распространением книг бойкотировал её по политическим мотивам. По рекомендации Камю издали «Долину Иссы», но продаж, согласно их бухгалтерии, не было никаких –в  то же время мне привезли из Африки  экземпляр четвертого издания. Со смертью Камю я больше не имел у них представителя. В соответствии с договором,  я представил им рукопись «Рождение Европы» в переводе  Седира, но тогда  Дионис Масцоло, коммунист, руководящий внешнеполитическим отделом, дал сценарий для оценки Ежи Лисовскому *, члену Партии,  находящемуся тогда в Париже, в надежде, что книгу зарубят,  или как в девятнадцатом веке  по суждению об эмигрантах в имперском посольстве - она потеряется.  Лисовский написал хвалебный отзыв. Книгу издали. После этого, я предпочел уже не иметь дело с компанией  Галлимар .
 Помню один разговор с Камю. Он спросил моего мнения: считаю ли я  уместным, что он, атеист, посылает своих детей  в церковь к первому причастию? Это произошло вскоре после моего визита в Базель к Карлу  Ясперсу *, которому я задал вопрос о католическом воспитании детей. И тот ответил, что как протестант - он относится  к католицизму  отрицательно, но дети должны воспитываться в своей вере, просто чтобы дать им доступ к библейской традиции, а потом сами выберут. Примерно в таком же смысле я ответил на вопрос Камю.

___________________
ГЛУПОСТЬ ЗАПАДА

Глупость Запада.
Признаюсь, я страдал тем самым  польским комплексом - мне пришлось много лет, живя во Франции и Америке, скрежетать зубами; но я  должен был научиться сдерживать себя. Объективно оценить этот феномен  можно, если влезть в шкуру человека Запада и смотреть его глазами.
Оказывается, то, что мы называем глупостью, является результатом  иного опыта и иных интересов. Англия в 1938 году считала, что соглашаясь с растаскиванием Чехословакии, обеспечивает себе прочный мир, что было наивно; и эта наивность была бы непонятна, если бы не память Англии о братьях и сыновьях, погибших в окопах Первой мировой войны.
Точно так же - на мемориалах,  даже в каждом небольшом городке Франции - списки павших в 1914-1918, зачастую были  больше живого мужского  населения - и это во многом объясняет  поведение французов во Второй мировой войне и их дальнейшую политику проволочек.
Даже когда  Европа праздно наблюдала бесчинства и резню в Боснии и ежедневные обстрелы Сараево -  мои воззвания с протестами  порождали гневные письма из Франции.
Что якобы я призываю к войне, а они не хотят умирать как  их деды.
И все же глупость Запада не идентична нашему, худшему европейскому измышлению, а именно: суженному воображению.
Узость этого воображения -  расчерчивая  линиями центр Европы - говорить себе, что это не в наших интересах заниматься малоизвестными народами, живущими к востоку от нас...
Ялта (конференция) имела разные причины (платить союзникам), но по существу, определяла границы  отвоеванных земель и их неизменность для прогресса цивилизации.
Полвека спустя, не только Западная Европа ничего  не делала, чтобы предотвратить жестокость войны и этнические зачистки в Боснии.
Также через четыре года и Соединенные штаты, будучи на вершине могущества, считали Югославию находящейся за пределами  их интересов; и не делали ничего, хотя хватило бы пригрозить военной интервенцией, чтобы спасти тысячи человеческих жизней…
Суженное воображение не позволяет признать мир как систему  взаимосвязанных сосудов, а также не в состоянии выйти за пределы того, что знакомо. Когда я был в Америке после войны, я не мог никому рассказать о том, что происходило в Польше в 1939-1945 гг. Не поверили бы. Считается очевидным, что во время каждой войны пресса описывает самые ужасные вещи, что творят враги, но по окончании военных действий, это всегда оказывается только пропагандой.
Чистое зло? Вы, вправду  хотите, чтобы мы уверовали в истинность дьявола?

______________
ГОРАЦИЙ

Гораций.
Я никогда не мог понять, почему христианская цивилизация должна была выбрать языческих поэтов Рима за образец своей поэзии. Но выбрала, и строфы Горация очаровывая, одновременно призывали к соперничеству - поколение за поколением.
Кохановский является горацианистом, и не только потому, что его  ПЕСНИ  - переработки или попросту переводы этого мастера. Кроме того, философское содержание его поэзии глубоко горацианское, то есть стоико-эпикурейское. Да, но ведь польское силлабическое стихотворение сложилось под влиянием средневекового латинского стиха, который утратил прежние стопы с их чередованием коротких и длинных слогов. А как перевести Горация на силлабические строфы с рифмами, которые могут как-то уравновесить монотонность языка без сильных акцентов? Кохановскому это удавалось, и его:

Посмотрите, какой белизны снег в горах  *,

почти так же хороша, как:

Разгляди белизну алтаря, что стоит весь в снегу на Соракте. **.

Однако бесчисленные переводы на польский, которые сделаны  на протяжении следующих веков  были, к сожалению, неудачными. Нужен был только переворот в стихосложении, который  и произошёл  в  двадцатилетие между войнами - чтобы появился  в польском языке перевод, заслуживающий название совершенного. Никогда неизвестно, что именно прочно впишется в историю литературы данного языка. Может и сам автор перевода, авангардный поэт Адам Важик, хоть осознавал исключительность своего достижения, желал бы, чтобы помнили, прежде всего, его собственные стихотворения. Происходил Важик из варшавской еврейской интеллигентности, говорящий  и пишущий по-польски, так же как поэты Александр Ват или Стефан Наперский. Настоящая  его фамилия была Вагман, и под этой фамилией его брат работал журналистом в еврейско-польском  издательстве;  необходимо напомнить, что существовала также пресса на идиш и круг литераторов, пишущих  на этом языке. Молодой Важик, родился в 1905 году, рано пробудившись интеллектуально, интересовался   современной физикой  и поступил на факультет математики в университет.
Ранее, в семнадцать лет, он опубликовал свое первое стихотворение «Гиацинт» в "Skamander".
Ещё когда учился в средней школе, я натолкнулся на него
в  номере журнала  "Skamander"  Теодора Буйницкого  и этот стих захватил меня. Также  как и в первый раз в жизни прочитанный  Гийом Аполлинер, в переводах  Важика, печатавшихся  в Литературных Ведомостях где-то в 1925 году. Однако, Важик - это, пожалуй, неизвестная мне литературная Варшава,  и я реконструирую его историю, черпая из того, что я узнал позже. Открытие  всего нового в литературе и политике характеризовало главным образом еврейскую интеллигенцию, так сказать «европейскость»
 в  "Литературных Ведомостях" и среди их читателей, и среди заинтересованных  революционной Россией, что выражалось во множестве книг, переведенных с русского: Пильняка, Сейфуллиной , Катаева, Эренбурга ( Тогда политэмигранта) и других. К этому кругу  нужно было бы отнести  и коммунистический "Литературный месячник" - под редакцией Вата.
 Литературные симпатии    влекли Важика к авангарду французской поэзии (он стал одним из лучших переводчиков), но привлекали его  и политические пристрастия  их общей среды, в которой, при всей «европейскости», велись яростные споры между  сталинистами и троцкистами. Как сам позже вспоминал, он предоставлял определенные мелкие услуги нелегальной коммунистической партии Польши. Позже, в советском Львове, ему удалось ускользнуть от подозрения в троцкизме, и остаток войны, как -то пережить в Союзе, откуда он вернулся в мундире.
Важик был низенького роста, очень некрасивый, как говорили, "Важик - уродина", однако, красивые женщины находили у него иные достоинства.
Еще до войны я познакомился с его очаровательной женой Гизой, которая  встретилась мне в Кракове во время оккупации в 1941 году.  Она умерла несколько лет спустя.
Важик появился в 1945 году в Кракове, как один "из тех из  Люблина" и помог мне и Брези получить опустевшие немецкие квартиры. Как-то, подвыпив в  доме литераторов  на Крупничей, он обнял меня и сказал: "Ты - последний польский поэт";  это подтверждает, насколько  неоптимистично он оценивал развитие Польши  во времена правления Сталина.  Однако уверился так действенно в исторической необходимости, что своими марксистскими трактатами о  поэзии снискал вскоре титул «теоретика». Позже он объяснял, этот свой этап просто:  "сумасшествие".
Наши взаимоотношения, всегда приязненные, содержали занимательный элемент игры, потому что связывало нас негласное взаимопонимание равно оценивающихся помыслов, а также уважение к ремеслу.
Его стихи и переводы (Евгений Онегин, французские поэты) указывают на высокий уровень знаний о трансформациях и возможностях польского стиха.
Переводы Горация выиграли от изменений, происшедших  в польском стихосложении за межвоенный период.
Это были:  вольное чередование рифм, широкое использование перестановок и свободный отказ от  точек и запятых, которых, в общем - то, нет и у самого Горация.
Благодаря этим изменениям, как он говорил : «Есть впечатление, что переводя белым стихом, я обрекаю себя на величайшую ответственность за формирование поэтической фразы», выбирая традиционный узор (формулу)  силлабического стиха (5 плюс 6, 5 плюс 5, 7 плюс 6), но без рифмы и твердых ударных ритмов.
Совершенствование поэтической фразы происходит  при помощи ударений внутри стоп, например : «Ода Левконое» написана строго анапестом.

* Ян Кохановский «Песни»
** Гораций  «Оды»