Тамбурмажором по пюпитру

             Вот вы давеча, Анфиса Павловна, писали, что дескать всякий труд облагораживает душу. Мол чем тяжелее работа, тем сильно больше от неё пользы. Что движимы героическим порывом отстранили кухарку и горничную от своих, так сказать наипрямейших обязательств. И сочли бы за наивысшее блаженство работать лошадью, или волом. Признаться удивлён-с, удивлён-с без меры.
             Да, чего только не сделаешь в минуту помешательства! Иногда выхватишь метлу у Сидора, и давай двор мести, показал как надо, и дальше пошёл, счастливый и гордый! А как-же, человек звучит гордо! Особливо, ежели его величают Иваном Романычем! Так то-с!
              А недавнее как третьего дня, пожаловали сами Парамон Израэлевич Синебрюхов. И надо же было таковому случиться, что у них мерин околел. И не просто околел, а практически до смерти. А так как, Серафима я отпустил к куму на крестины его младшей снохи в Вязьму, то пришлось нам с Парамоном Израэлевичем этого самого мерина вдвоём на себе к цирюльнику тащить, по той причине, что эта собака, сволочь настоящая, не мог сделать визит, ввиду занятости обслуживания особо важной персоны. А схоранивать-то гнедого не остригши копыта и гривы не велят обычаи и уложения. В противном случае не иначе как битиём оглоблями будя наказываться. А вы говорите, Дорогая Анфиса Павловна, о великолепии в радости тружения волом! Нет, скажу я вам, преподобная вы моя. Пусть уж Сидор двор метёт, пущай Аким колет дрова, а я, мой свет, буду махать тамбурмажором по пюпитру!
             А мерин этот гадский, вдруг возьми да и оживи в цирюльне, когда этот собака ткнул его инструментом в шею. Вскочил и дал дёру. С тех пор его и не видели. Так то вот-с, Драгоценнейшая Анфиса Павловна.