Такая нескорая Скорая помощь

Почему редко слышны слова благодарности в ее адрес?

“Ноль три” – от шести до семи тысяч раз ежедневно набирают этот номер москвичи. Проблемы у всех разные: боль, кровотечение, передозировка наркотиков, ранение, агрессия, галлюцинации – всего не перечислить. Но, несмотря на частые обращения к врачам “Скорой”, в их адрес слышны одни нарекания. И не потому, что все так плохо в этой службе. Думаю, что те, чья жизнь была спасена благодаря грамотному и быстрому действию бригад “Скорой”, приняли их помощь как само собой разумеющееся: врачи обязаны помогать и лечить. Кричат и возмущаются те, кому не повезло – с болезнью, с собственным характером, с врачом. А чаще – когда эти невезения совпали.

ПЛЕН В ВАННОЙ КОМНАТЕ

…Мало кто представляет себе суровые будни работающих на “Скорой” фельдшеров, врачей, водителей. За невысокую зарплату (начинающий врач московской “Скорой” получает чуть больше трех тысяч рублей) эти люди, часто рискуя своей жизнью (темные подъезды, агрессивные пациенты, аварийные ситуации на дорогах), все же не бросают профессию. “Привыкли. Интересная работа. А куда еще пойдешь?” – таковы их аргументы.

Я провела несколько часов вместе c врачебной бригадой моего бывшего однокурсника Игоря (десять лет назад мы вместе закончили Московскую медицинскую академию имени И.М. Сеченова). “Только, пожалуйста, когда будешь писать, не называй фамилий, – оговорил своё условие Игорь. – Что мы, герои, что ли? Лучше о проблемах наших расскажи”.

Игорь на “Скорой” больше десяти лет – пришел сюда еще студентом. Экстренность – его стихия. По долгу профессии он видит людей без прикрас, а потому его мало что может удивить. Недавно, например, на вызове он два часа просидел в ванной комнате, укрывшись от ножа агрессивного больного. Вызов был на носовое кровотечение. А пациент встретил Игоря угрозами, стал требовать ввести ему сильнодействующие препараты, называя их. Блуждающий взгляд, трясущееся тело, нервозность, несвязная речь выдавали в молодом мужчине наркомана. Агрессия больного нарастала. Он неожиданно вытолкнул Игоря в коридор, угрожая ножом. Спастись можно было только в ванной комнате.

Если бы не забеспокоившийся долгим отсутствием доктора водитель, неизвестно, чем бы закончилось для Игоря то дежурство.

“А недавно в нашего фельдшера пьяный пациент на вызове гантелю кинул – вовремя увернулась”, – рассказывает мне Игорь.

Подобные истории в послужном багаже любого врача “Скорой” нередки.

“Напишу, что увижу”, – пообещала я. И, надев белый халат, ощутила себя рядовым сотрудником бригады московской “Скорой”.

“ОН ПЬЕТ ВСЕГО ДВЕ НЕДЕЛИ”

На подстанции “Скорой помощи” постоянное движение: бригады, вернувшись с одного вызова, не успевая отдохнуть, уезжают на новые. В диспетчерской непрестанно звонит телефон. Работают компьютеры, куда заносится вся информация о пациенте: фамилия, возраст, жалобы, время, объем врачебных манипуляций. По внутренней селекторной связи женский голос объявляет:

– Тридцать четвертая!

Это номер бригады Игоря. Взяв чемодан – аптечку, он идет в машину. Я с ним.

Сегодня бригада Игоря – всего лишь он и водитель. Врачей не хватает. (Недокомплект специалистов по Москве 20–25%.) Поэтому постоянную напарницу Игоря в эти сутки попросили поездить в составе фельдшерской бригады. В затруднительных ситуациях она может “вызвать на себя” врачебную бригаду. “Но это происходит нечасто, – говорит Игорь. – Наши фельдшеры опытны”.

По дороге Игорь сообщил мне, что “едем на потерю сознания к сорокалетнему мужчине”.

Дверь квартиры, номер которой указан в наряде, приоткрыта. В комнате, напоминающей сарай, на тахте лежит без сознания грузный мужчина. Он шумно и глубоко дышит. Лицо в синяках, c запекшейся на щеках кровью и высохшей пеной. Полупьяная жена, вызвавшая “Скорую”, сквозь слезы и дым папиросы, неустанно повторяет:

– Срочно везите его в больницу!

Игорь разложил чемодан, достал тонометр, фонендоскоп. Методично осмотрел больного: проверил рефлексы, измерил давление, пульс, сделал укол и, ловко закрепив на стоявшей в углу стремянке большой флакон с раствором, собрал и поставил пациенту капельницу. Потом позвонил на подстанцию: “...Черепно-мозговая травма на фоне эпилептического приступа. Алкогольная интоксикация после длительного употребления алкоголя”.

“Он пьет всего две недели”, – обиженно уточнила жена пациента и стала требовать, чтобы мужа отвезли в ближайшую к дому больницу.

Игорь сходил в машину за брезентовыми носилками.

– Соседи-мужчины есть? Кто-то поможет донести? – спросил он, вернувшись.

Интересно, а если бы никого вокруг не оказалось? Как тогда нести, пусть даже до лифта, а потом до машины тяжелое тело? Я уже не говорю о том, что неработающий лифт в московских многоэтажках не редкость. А среди врачей “Скорой” большинство женщины.

“ВЫ ХОТИТЕ СПИХНУТЬ НАМ СВОЮ РАБОТУ!”

В соседних квартирах никто не открыл, и жена больного спустилась этажом ниже, приведя вскоре двух мужчин. Игорь разложил носилки, больного погрузили в лифт, потом в машину.

– Гони быстрее, – сказал Игорь шоферу, садясь в салон рядом с пациентом.

Он измерял давление, пульс, дважды делал уколы, постоянно удалял густую белую пену изо рта больного.

В кабине “Скорой” холодно и неуютно. Машина сама нуждается в “лечении”: оборванные провода, скрипящие сиденья, полуразрушенный салон, даже сигнализация – звуковая и световая – не работает. На такой машине не то что в Боткинскую, куда получен наряд и до которой с юго-запада столицы при отсутствии пробок на дорогах минут сорок, в соседний двор довести живым тяжелого больного – подвиг.

– Это еще не самая плохая машина, – бодро подскочив на очередной колдобине объясняет мне водитель Леша. – Рация, правда, не работает уже больше года, то есть связаться ни с милицией, ни с подстанцией невозможно. А тут еще и сирена сломалась пару месяцев назад. Но зато не глохнет. Вон вчера наши сменщики чуть с жизнью не расстались: спаслись только потому, что в пробке стояли. Иначе бы аварии не миновать: вырвался патрубок в кабине и всю бригаду ошпарило кипящим тосолом – и водитель, и фельдшер, и врач теперь с ожогами ног в Склифе лежат.

– Вези в ближайшую, – крикнул Игорь водителю во внутреннее окошко, поняв, видимо, что дальней дороги пациент может не пережить.

Мы подъехали к приемному отделению больницы.

– Теперь главное, чтобы взяли, – со знанием дела просветил меня Леша. – Наряд-то не сюда.

Медсестра приемного помогла закатить носилки в палату для осмотра и вызвала реаниматолога. Доктор внимательно осмотрела пациента, задала несколько вопросов и, выяснив, что его должны были везти в Боткинскую, стала напористо упрекать Игоря:

– Вы хотите спихнуть нам свою работу, доктор! Летальных показаний, чтобы вести его в первую попавшуюся больницу, я не вижу.

Они пререкались несколько минут. Разговор шел уже на повышенных тонах, когда в палату заглянула сестра реанимационного отделения, спросив:

– Ну, что, берем?

– А куда его девать? – ответила доктор и вышла.

“МНЕ НАДО В БОЛЬНИЦУ, ДОКТОР!”

Освободившись, Игорь отзвонил на подстанцию. И получил следующий вызов. Уже через пятнадцать минут он осматривал пациентку: женщину шестидесяти лет, которая набрала “03” с жалобами на боль в сердце.

…Эта больная была одной из тех, кто нуждается не в экстренной врачебной помощи, а во внимании и в человеческом общении. Пожилые одинокие люди очень часто необоснованно вызывают “Cкорую”. “К некоторым езжу почти каждое дежурство”, – рассказывает мне Игорь, пока мы поднимаемся на третий этаж.

В слабоосвещенной комнате душно. Стены увешаны иконами. В углу горит лампадка, на столе мерцают свечи.

“Что беспокоит?” – спросил Игорь. Пациентка неторопливо, выбирая выражения и театрально жестикулируя, стала описывать свое состояние. Она нездорова уже с месяц: нервозная обстановка на работе, домашние проблемы, а сегодня еле выстояла церковную службу.

Надо сказать, что человек, которого беспокоит острая боль, как правило, не тратит время на живописные описания – он сразу рассказывает врачу, где и как болит. Игорь прервал монолог больной, спросив ее: где боль, какая она, куда отдает. Дама приложила кисть левой руки к груди и, тяжело вздохнув, начала плакать: “Мне надо в больницу, доктор”.

Игорь измерил ей давление, пульс, сделал кардиограмму. Потом, рассмотрев флакончики с микстурами на ее прикроватном столике, понял: самый эффективный способ лечения здесь – внушение. Он строгим голосом посоветовал женщине выпить пустырник, валерьянку и корвалол, но только в строгой пропорции: “И не сразу глотайте. Подержите жидкость во рту, чтобы быстрее всосалась”. Пока больная проделывала эти манипуляции, Игорь писал. “Отпустило, доктор”, – сказала пациентка с облегчением…

Наверное, бывают обоснованные претензии к врачам “Скорой”, но за эти сутки мне открылась другая картина. Люди, по-моему, не задумываются или не понимают, что функция врачей “Скорой” – это экстренная диагностика и помощь в угрожающих здоровью и жизни ситуациях и что только необходимость срочных медицинских манипуляций является показанием для госпитализации. На нескольких вызовах пациенты требовали: “Cрочно везите в больницу!” Хотя у них не было, по сути, повода вызывать “Скорую”: достаточно было обратиться за помощью к врачу поликлиники.

И наоборот, пациенты, кому по жизненным показаниям требовалось срочное стационарное лечение, отказывались ехать в больницу: упирались, писали расписки, несмотря на предупреждения врача о возможных серьезных последствиях болезни. Лишь некоторые из них после долгих дебатов соглашались на госпитализацию .

ВЫСОКАЯ ТЕМПЕРАТУРА

“Наверное, инфекция”, – предположил Игорь, получив у диспетчера наряд на вызов к мальчику пятнадцати лет с жалобами на боль в животе и сорокаградусную температуру.

…В просторном холле подъезда стояла группа бритоголовых парней. Игорь спросил, работает ли лифт. Ребята доброжелательно ответили, и напряжение спало. “Знаешь, всякое бывает. Могут чемодан отобрать, по голове дать… Кто знает, что у них на уме”, – рассуждал Игорь, пока лифт поднимал нас на десятый этаж.

Костя заболел несколько часов назад: стала подниматься температура, его знобило, тошнило, появилась боль в животе. Температура ничем не сбивалась. Мама делала все необходимое, но когда поняла, что своими силами не справится, вызвала “Скорую”.

Худой бледный подросток односложно отвечал на вопросы. Он встал с кровати, чуть пошатнувшись. Игорь вовремя подхватил Костю, который, cделав несколько глубоких вдохов, стал падать, уложил его в постель, сделал жаропонижающие уколы. Мальчик быстро пришел в себя, но температура снизилась лишь незначительно. “Это грипп. Тяжелая форма, – объяснил Игорь родителям. – Надо его срочно госпитализировать”.

Костя отказался ехать в больницу наотрез. Родители и врач уговаривали его минут двадцать, периодически измеряя температуру и растирая спину и ноги мальчика спиртовым раствором. Потом мама Кости написала расписку-отказ о том, что она против госпитализации и что о последствиях предупреждена.

Но Игорь все же настаивал. Он запросил место в инфекционной больнице, еще раз осмотрел мальчика. Температура снова поднялась до сорока. “Что-то ногу стало сводить”, – сказал он доктору…

Костю в конце концов все же увезли в инфекционную больницу.

…А у Игоря было еще восемь часов дежурства.

Всего за эти сутки он выезжал восемнадцать раз.

Врачам “Скорой” чаще, чем кому-либо, приходится быть свидетелями трагедий, драм и скандалов. Их работа, как это ни странно, больше связана с психологической и эмоциональной неизвестностью, нежели с клинической. Они могут быть летописцами нравов общества, ибо первыми видят все его болезни.

Наша “Скорая помощь”, наверное, уже привыкла к нелестным эпитетам в свой адрес. Врачи и фельдшеры этой службы не избалованы добрым вниманием к себе. Типичные требования пациентов: “Они обязаны. Они должны”.

Лечи. Спасай. Повсюду. В уютных домах и в заброшенных квартирах, в мрачных подвалах и в пропахших бензином гаражах, на заброшенных стройках и в слабоосвещенных подъездах.

Надейся только на себя. Ибо помощи ждать неоткуда: средств защиты и связи, как правило, нет.

Жаль, что пациенты, которым врачи “Скорой” спасли жизнь, помогли справиться с болью или с болезнью, редко вспоминают об этом. Вслух.

А впрочем, такова людская натура: кричать, когда больно, а потом, когда все прошло, забыть. И боль, и все с ней связанное.

…И все же, что бы мы ни говорили о “Скорой”, чуть что случается с нами, с нашими близкими, со случайными знакомыми и незнакомыми, рука сама тянется к телефонному диску, чтобы набрать круглосуточную, круглогодичную и всем доступную службу нашего спасения – “ноль три”.


Опубликовано в "Литературной газете" № 12 24 апреля 2002 года
http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg172002/Polosy/art6_3.htm