И если кровь имела бы способность, не впитываться

Мой дед лишён был права голоса в 1928 году
И раскулачен, арестован,  нельзя голосовать эксплуататору,
Спекулянту,  научились слова карябать.
Читаю донос, а в горле ком, лишили прав,

Кулак он и изгой. Тогда  голоса и чести  лишили всех,
Мать мне рассказывала,  что  написал донос сосед,
Когда же  и соседа взяли, арестовали, и увезли,
И встретились лицом к лицу доносчик, и невинный.

Прости,  Максимыч, я виноват, напраслину,  возвёл,
Шептал разбитыми губами, не от большого ты ума
Бумагу накарябал! Завидовал тебе, что,  ты   хозяин
Крепкий, что всё горит и спорится в  руках,  и спьяну

Ложь,  состряпал!  Прости! Потом об этом бабушке моей
Рассказывал, тот,  кто уцелел и наблюдал за сценой этой!
Лишили голоса и прав,  унизили достоинство великоросса!
А в застенках били так,  что  не было живого места,  в пучине

Беззаконий канули безвестно те, кто не покладая рук трудились,
Мой дед с братьями и сёстрами жили одной общиной, вместе  пахали,
Сеяли, и  убирали.  Работали от зари и до зари, молились, и веры
Крепость  строго соблюдали!  У деда было  пятнадцать детей,

Но выжили не все, когда их выгнали, то  поселили в избушку,
В другом селе и от плохой еды, болезней умерло  четверо детей,
Младшие, а позже уже в Нарыме, ещё двое от тифа. Читаю я донос и понимаю,
Как сердце деда  жгла обида, за что?! Что сделал он новой власти?! По плану

Раскулачивали,  пять человек  иль три судьбу решали оставить жить
Иль расстрелять! Мне не понять тот ужас,  тот страх, какой испытывал
Мой дед, Не за себя, а за детей,  и за жену,  и,  что они  песчинки  ветром
Уносимые, за что?! И понимаю я, что чувствовал мой дед, какое унижение испытывал,

Что он не человек, без права голоса и обречённость! И первый раз деда пощадят,
Когда второй раз сошлют, расстреляют, позже в сорок чётвёртом,  а деду было
Шестьдесят, когда  сердце его остановилось, жизнь прервалась насильственно!
Как жаль,  нет фотографий деда моего, не сохранились, мать рассказывала,
 
Что её отец  о том, что пережить пришлось в застенках первый  раз, 
Не распространялся, отбили почки  и долго он болел!  А монстры эти вновь
Рвутся к власти им мало жертвы русской, «ЗВЕРЬ» жаждет,  алкать кровь!
История страны моей постыдная!  «Коллективизация», за этим чёрным

Словом кровь невинных морем растекалась и ужас голода,  и смерть расстрелов,
И жизнь бесценная, обесцененная  коммунизмом призрачным. Нет оправдания
Коммунистам и преступления их не имеют давности, они лишили меня деда, а мать
Отца, и мужа бабушку. А в лице России несчитано,  сколько унёс кровавый красный

Ураган утопии. И если кровь имела бы способность не впитываться и разлагаться,
То мы имели бы возможность в крови тягучей утонуть, иль выкупаться!
Не  осознать глобальной катастрофы ужас, при нашей сытости, страх этот
Помнит мать моя,   и он её преследует…

Памяти моего деда,  Бочкарёва  Прокопия  Максимовича, которого 
в силу репрессий, мне не довелось увидеть,  поздно родилась.