Не забирай то, с помощью чего она летает

И билась в окно птица, как вечная душа, как странник, просящий уюта. И было тихо-тихо, словно то, ради чего можно было жить, утонуло в глубине тусклых, но вечных воспоминаний. Я стоял с разбитыми о стену кулаками и смотрел на дверь, в которую она вышла.
Я стоял посередине комнаты и вдыхал ее аромат. Ее тонкий, легкий аромат, словно рядом была не она, а только что распустившийся ландыш, только что открывший свою нежную красоту миру здесь, где были только мы. В темноте. Она буквально светилась. Ее улыбка, шикарные, вылитые золотом пряди, ее чистое лицо и гладкая фигура. И я был свидетелем этого чуда, этого волшебства.
Кажется, все было как надо: остановившееся время, золотинка в бокале с пузырьками, несколько складок на покрывале, так манящих разгладить их женским телом и красный огонь вдохновения. Хотелось жить, чувствовать, существовать и быть кем-то лучшим хотя бы на мгновение.
Апрельская дождливая погода, французский маникюр и домашняя еда. Сегодняшний вечер, казалось, был небесно-прекрасным. Она, такая тонкая и изящная, такая белая и непорочная, словно ангел, смотрела своими наивно-детскими алмазами на мои губы и шелестела на ухо мягкие слова. Она танцевала, так легко и ровно, словно мотылек, разбрасывала по комнате аромат своей золотой пыльцы и улыбалась свету фонарей на мокром асфальте. Свежий вечерний ветер навевал весеннюю музыку, не умолкая, давая ритм ее полету. Ансамбли тысяч скрипок, глухой звук нажатых тонкими пальцами клавиш органа и одинокая серебряная флейта. Тишина.
И вдруг все начало быстро меняться. Резкие порывы страсти, звука, уничтожающее разум шампанское, игра, эмоциональность каждого музыканта, та самая птица, опрокинутый стул... Я толкнул мотылька к стене, опрометчиво стряхнул пыльцы больше, чем стоило, я приблизился, резко прижав одно из Ее крылышек к холодному бетону комнаты. Я допустил ошибку, которая стоила жизни. Моей жизни.
И вдруг – утро. Солнца еще не было видно, а ночные стражи уже потушили своих светлячков, по тротуару поцарапали железные набойки каблуков, а в соседних домах стало слышно, как шипят сонные чайники, давая людям тепло.
А ее уже не было. Тихо вскрикнув, вдохнув чужой воздух в свои чистые легкие, она остановила вмиг все блаженство. Она изогнулась, словно рысь, прикоснулась левой рукой в моей груди и взглянула в глаза. И вдруг я увидел стекла, такие холодные, хрупкие стекла. Я увидел, что дождь за окном пронзил своими каплями хрусталики ее глаз. Капли были не на подоконнике, как я не заметил! Они были на щеках, они были на полу, на мне, на одежде.
И остался посередине комнаты. Из глаз моих текли слезы и не смотря на кровь, я бил в стену кулаками. Я разбил кольцо на среднем пальце, я разбил надежду на ее лучшую жизнь. И каждый раз, когда я смотрел на ладони, я видел ту золотую пыльцу, которая уже не светилась так, как раньше.
И билась в окно птица, как вечная душа, как странник, просящий уюта. И было тихо-тихо, словно то, ради чего можно было жить, утонуло в глубине тусклых, но вечных воспоминаний. Я стоял с разбитыми о стену кулаками и смотрел на дверь, в которую она вышла.