покрываясь пылью. наверху и внизу

знаешь ли ты, господи, как это -- когда все болит внутри?
закрываешься на счет "один", взрываешься на счет "три",
и весь трясешься от диафрагмы живота до предплечий рук и отпечатков ног?
когда как конец света каждый гребаный вдох?
 когда и так не в моготу, и этак не смочь?
когда на подоконнике выкуриваешь до фильтра одну за одной ночь?
а когда каждая трещина на его проклятом потолке напоминает твой лик?
в этом ли ****ский подвох? в этом ли самый нервный тик?
контролируй меня, господи, ладно? не то однажды в приступе счастья я его задушу,
а потом прокляну тебя, слышишь, только за то, что еще дышу,
закрывая изо дня в день глаза равнодушной рукой,
проживаю ненужные жизни одну за одной,
и не загадываю совсем никаких желаний, когда ты бросаешь окурки с небес.
что же ты испытываешь там, наверху, когда снизу закапывают в ямы всех этих несбывшихся невест
в их белых платьицах? чувствовал ли ты ужас во рту,
просыпаясь в постели один поутру,
или все это выдумки, чтобы держать меня в узде?
а когда я в клочья сдираю губы, и предпочитаю покою возможность висеть,
прикладываешь ли ты светлые конечности к нимбу во лбу?
а когда я, как Гоголь, просыпаюсь в очередном гробу,
и смеюсь? работает ли тогда твой телефон наверху?
а когда я лгу? вздрагиваешь ли ты, когда я лгу?
и знаешь ли ты, что это не солидно? какой подоконник у твоего окна?
а когда ты смотришь на меня, а тут, внизу,исцарапанная в кровь стена,
вздрагиваешь ли ты брезгливо, поднося надушенный платочек ко рту?
а когда у меня так много слов, и мне кажется, будто я Сурт,
такой большой и бесполезный, как вселенная, в которой от одиночества придумывают инопланетян,
и от того же одиночества всуе еженощно поминают тебя?
а когда лето дотлеет в моих ладонях, и сентябрь сделает нас на столетие старше,
останется ли тебе, как и мне, переломаться и жить дальше?
переломаться
и жить
дальше