Дон Привидон

Дорогие друзья.
Появилось начало серии Дон Привидон. Если Вам интересно - напишите мне
pti-sin@mail.ru
Антолий Птицын, и я пришлю Вам текст

Дон Привидон

Была напечатана в Ранке на украинском и русском языках.



         Жил был котенок. Так вот началась эта история. Вернее, вот так: жил-был один котенок. Не больше — не меньше. Точно так же можно было написать: жила-была одна звездочка, или жил-был один островок в океане. Потому что островок в океане всегда ужасно одинок — клочок суши среди тысячекилометровых пространств воды. И звездочка ужасно одинока — среди космической пустоты и пространств. И котенок жил-был один-одинешенек.  И мяукал на лестничной клетке.  Котенок жил на лестнице  и сам не знал, кто он, откуда взялся, и почему он тут живет. Он просто жил-был. И мяукал. Кто знает, что такое — мяукал? Разговаривал? Молчал? Плакал? Звал кого-то? Никто этого не знает. Никто этим не интересуется. Знаете, что чувствовал котенок, когда он жил-был?
Знаете, конечно! Котенок чувствовал себя ужасно одиноко. Он слышал, но звуки ничего ему не говорили. А то, что он видел, почти ничего не меняло в его жизни. Стены стояли нерушимо, поручни съезжали вниз, а двери почти всегда захлопывались перед самым носом котенка, когда он хотел пройти туда, куда они вели. А если котенок иногда оказывался быстрее дверей, то все равно выезжал назад, наружу на лестничную клетку, отодвинутый чьей-нибудь ногой. Так вот котенок и жил, и был.
… Так продолжалось почти всю жизнь котенка на лестничной клетке — и день, и два, и три. А потом случилось так, что на лестничной площадке, где проживал котенок, столкнулись приятели котенка — двое детей из квартиры №360, которая была выше и огромный рыжий боксер. Дети вышли покормить котенка, а боксер мчался на улицу. Боксер был огромный, рыжий и злой. Котенок недаром его боялся. Боксер выхватил из рук Саши пакет с едой и зарычал. Дети ужасно испугались, и котенок ужасно испугался. Сначала котенок  прыгнул было за трубу, чтобы укрыться, но Саша заплакала, и тогда, —  и тогда, котенок выскочил из-за трубы, за которой обычно прятался и вцепился собаке в голый бок. У боксеров шерсти по бокам нет. Боксер выпустил кулек с едой, и завывая от   неожиданности и ужаса, помчался, перепрыгивая целые пролеты на улицу. А котенок сел на ступеньку и стал облизывать свою лапку. А потом облизанной лапкой умывать мордочку.
— Вот это зверь, — восхитился Володя.
— Настоящий дикий зверь, — светло улыбнулась сквозь слезы Саша.
— Назовем его Дикушей, — предложил Володя.
Тут и мама подошла. Дети рассказали ей о том, что произошло, и вопрос о том, следует ли брать котенка домой, даже не встал.
Котенка, у которого появилось имя Дикуша, просто забрали с собой.. Домой. В 360-ую квартиру. Так в жизни котенка кончилось одиночество, и началась жизнь, полная новостей, приключений, событий и торжеств. Так в жизни котенка появилось настоящее жилье.
Теперь мы знаем, как котенок поселился в квартире №360. Квартиру-то я знаю точно, а вот номер дома — забыл. Да и котенку номер дома был не важен — лишь бы он был, этот дом. Вас что, интересует номер нашей Земли в звездном атласе? Или, я извиняюсь, конечно, ваша широта и  долгота?
Для нас важно просто жить в уютных условиях, а как наше жилье обозначается на схеме, на плане и на карте города — нам все равно. Скажу вам больше —  скажу, что котенок даже не знал о том, кто он — человек или кот, поскольку это его не волновало. Может и  нам не следует переживать по этому поводу. Не следует заниматься выяснением вопроса: кто я, — Человек? Царь зверей? Или космическая  пылинка?
У нас есть жизнь, жилье — остальное не имеет значения.
Как только котенка Дикушу занесли в квартиру №360, мамочка закричала: «Всем одевать тапки!» и первая надела свои тапки, с розовыми помпончиками. И все следом за мамочкой сняли ботинки, а тапки — одели. Сначала-то котенок был ошарашен, тем, как это произошло — Саша, Володя и мамочка сняли лапы и надели другие.
Во-первых, Дикуше было непонятно, зачем нужно снимать  старые лапы, затем, непонятно зачем, одевать новые лапы. Но мамочка строго сказала:
— Всем одевать тапки!
И все повиновались.
Конечно, дом по сравнению с лестничной клеткой выглядел дворцом, и Дикуша подумал, что во дворцах должны быть всякие необычные церемонии. Во всяком случае, там, на лестнице, когда Дикуша шел спать за трубу, он ничего такого не одевал и не снимал, и ничего такого — никаких таких тапок у него не было. Да, здесь в квартире № 360 все было не так, как во всем остальном мире.
— Эти тапки, — подумал котенок, — наверное, признак жилья. Что-то необыкновенное! Церемонное! И он стыдливо поджал подушечки своих пальцев. У него тапок не было. Котенок, честно говоря, не очень понял, что же такое тапочки — съемные коготки или протезы для медленной ходьбы, но тапки, чем бы они не были, произвели на Дикушу сильное впечатление, потому что они были первым признаком жилья — дома.
Тапки сразу внушили котенку очень глубокое уважение, если не сказать почтение.
— А вот это, — сказала мамуля, — и дети засмеялись, — обувные щетки.
Котенок был в квартире на новенького и чувствовал себя слишком стесненно, чтобы показывать характер. Поэтому первое знакомство с обувными щетками закончилось с их преимуществом. Котенок слегка струхнул при виде целого выводка этих щеток. Щетки были большие, пахучие, с острой щетиной и разноцветные.
— Вот, — сказала мамочка, когда все переобулись,  и, нагибаясь, чуть  не ткнула котенка носом в одну из этих щеток, — ими надо чистить обувь.
— Ну, да, — подумал котенок, — чистить надо. Но, если у тебя четыре свои лапы, и шестнадцать, например, съемных, — то тогда только этим и придется заниматься. А жить когда?!
И потом у людей съемные лапы, — обувь, — были из грубой кожи, их, действительно, можно было чистить грубыми щетками, а у котенка лапы были нежными, мягкими. Их этими щетками чистить было нельзя. А вот домашние тапки, не в пример уличным лапам людей, были куда нежнее и легче, и мягче. Котенок их сразу зауважал. И признал предметом первой необходимости. Необходимости — да! Хотел бы и он иметь такие тапки. Действительно.
Это жилье, квартира №360, сразу произвело на котенка очень сильное впечатление. Прихожая, в которой люди меняли лапы, была полна изюминок и чудес. Кроме съемных лап, тут было на что посмотреть. Обувные щетки, между тем, осмотрев голые лапки котенка, очень обидно запахли. Сначала котенок стыдливо поджал пальцы, а потом выпустил коготки.
— Посмотрим, что будет завтра, — холоднокровно  подумал котенок. Не очень-то он испугался этих щеток. У него в жизни уже случались переживания покруче, чем по поводу неодобрения каких-то щеток.
Однажды там, на лестничной клетке, об него едва не вытер ноги жилец, забывший постелить половичок у  порога. Кстати, в этой 360-ой квартире у порога были половички с обеих сторон дверей.
Так что испытания у котенка были. Ему приходилось сидеть в закоулке за трубой в одном сантиметре от оскаленных собачьих морд, поэтому семью обувных щеток котенок миновал с завидным спокойствием. Не очень-то он их испугался.
Тут котенка снова подняли на руки, и он потерял из виду щеточных ежей. И потерял к ним интерес. Потом котенка подняли  вверх и показали ему трюмо. В трюмо котенок  увидел отражения Саши, Володи и мамули. Свое отражение котенок не увидел, потому что себя он тоже не видел никогда в жизни. Сашу, Володю и мамулю котенок увидел в зеркале, потому что видел их воочию, и сразу их узнал, а себя самого — котенка, которого назвали Дикушей — котенок  не видел со стороны ни разу в жизни, поэтому не увидел и в зеркале. Поэтому зеркало в прихожей не показалось котенку интересным. Так. Что-то непонятное. К тому же без тапок.
Потом, после прихожей, котенку Дикуше решили показать ванную. Дети решили знакомить его с новым жильем по всем правилам.
— Прихожая… Ванная…
Ванная произвела на котенка колоссальное впечатление. По стечению обстоятельств, в тот момент, когда котенка заманили туда, в ванную комнату, в самой ванной было замочено белье. Такого количества воды с утонувшими в ней тряпками, котенок еще никогда не видел. Он сразу понял, что пыточные,  ванные и прочие специализированные помещения его совершенно не интересуют. Котенок растопырился так, что уперся лапами в дверной проем ванной и понял, что ужасы в его маленькой жизни еще не окончены. По крайней мере, там, на лестничной клетке, все было честно: бежит собака — ты прячешься, она убегает — и все. По крайней мере там, на лестничной клетке никто не заводил его обманом в ловушку, никто не показывал ему ужасов просто так, заради знакомства, между делом.
А тем более таких ужасов, как целая ванна воды. В общем котенок уперся лапами в дверной косяк, в Сашу, в Вову и войти в ванную категорически отказался.
— Видишь, какой дикий, — уважительно сказала мамочка. Ей нравились сильные личности.
— Ладно, дети, — продолжала она, — я пока кое-что приготовлю, а вы быстренько покажите Дикуше наше жилье.
— Наше жилье, — подумал Дикуша
— А потом — на кухню. Мыть руки и кушать.
И Саша с Володей, передавая Дикушу с рук на руки как эстафету, быстро, побежали по своей квартире, показывая ее Дикуше.
— Фикус, — показали дети Дикуше какую-то лохматую зеленую болонку в кадке. Болонок Дикуша не боялся. Фикус был в кадке, а не в тапочках. И ничем не пах. Дикуша  равнодушно скользнул по нему взглядом.
— Часы с кукушкой, — показали дети часы в гостиной. Часы отстраненно тикали. Кукушка сидела взаперти.
— Кровать с шарами, — широченная, мягкая плоскость в зашторенной комнате вызвала у Дикуши некоторый интерес. Но он заметил, что эта кровать и здоровенный ящик, который ему представили как шкаф, стоят на полу безо всяких тапок, и поэтому Дикуша отнесся к ним без почтения.
Потом котенок увидел медвежью шкуру. Когда котенка занесли в комнату, где на диване лежала медвежья шкура, он превратился в саблезубого тигра, маленького, норвежского лесного саблезубого тигра.
Потому что сперва котенок не понял, что медвежья шкура — это всего только шкура, он не увидел, что шкура лежит сама по себе, без медведя. Котенок увидел медвежью шкуру, и как положено саблезубому норвежскому лесному тигру пошел выгонять медведя из своей шкуры. Из своего жилья. Котенок рассвирепел и начал рвать и метать. А беззащитная, беззубая, старая медвежья шкура — рваться и метаться. Котенок начал рвать и метать медвежью шкуру, а Саша и Володя дружно смеяться:
— Дикуша! Самый настоящий Дикуша! Дикий! — и они показали Дикуше изнанку шкуры.
Дикуша сразу понял свой промах и успокоился. Зато он еще раз убедился в том, что лучшая защита — нападение.
Еще в этой комнате, выходящей дверью на балкон, висела на стене маска африканского вождя. Папа утверждал, что эта маска — автопортрет, а когда был в хорошем настроении, — что это автоскальп.
Тапок у маски не было. Зато у маски были огромные, нехарактерные для африканских вождей рыжие усы. Папа говорил, что усы выросли уже здесь. То есть не там, откуда был родом африканский вождь. Вот эти усы внушили почтение котенку. Он их запомнил и решил, что усы — признак превосходства — не хуже тапок. Потому что у папы были усы, и что самое главное — у Дикуши тоже усы были отличные.
Котенок сразу отнес маску к разряду самых уважаемых личностей. А на всякую дребедень, вроде карнизов, штор, глобусов и бра, котенок не обратил никакого внимания, потому что откуда-то так вкусно запахло, что в животе у котенка началось урчание.
Дети подхватили Дикушу и понесли его на кухню. Это был очень важный момент в жизни Дикуши.
Да, да, да, да, да — и гостиная, и ванная, и прихожая, и фикусы, и балкон — все это не шло ни в какое сравнение с впечатлением от кухни. Правда впечатление чуть-чуть подпортила вода. В кухне тоже текла вода из-под крана. Здесь дети вымыли руки и чашки. Вода — да, слегка подпортила настроение котенку, но только слегка. А вообще кухня котенку сразу понравилась. Она его одухотворила. Особенно одно место в кухне, которое котенку показали дети. Не знаю как, но дети сумели объяснить котенку, а котенок понял, что на месте около плиты, которое ему показали, он всегда может рассчитывать найти кусочек чего-нибудь вкусненького. Для себя, для котенка. Вот и сейчас котенок сразу ухватил кусочек жареной печенки, заурчал и начал его грызть.  Котенок очень проголодался и, может быть, был не совсем внимателен и вежлив, но более близкое знакомство с кухней он отложил на потом. Так ему захотелось печеночки. А после того, как котенок перекусил, его познакомили с кухней. Сначала ему показали плиту. Котенок познакомился с кастрюлями, сковородками, мисками и доской для резки овощей. Доска для резки овощей приветливо стукнула что-то котенку. Кастрюлям котенок не очень понравился. Они недоброжелательно забренчали крышечками. Они оказались очень высокомерными, эти кастрюли, и близко знакомиться с котенком не захотели.
А холодильник вообще считал себя самым важным в семье и на котенка не обратил совершенно никакого внимания. Холодильник — он был такой важнючий, что сразу замораживал отношения со всеми окружающими. И котенка — ему, холодильнику, представили как бы за глаза. Как американскому дядюшке-миллиардеру. Это мол, — кивок, котенок, а это, — поклон, высокоглубокоуважаемый чинный  холодильник, сэр….
Холодильник что-то знал. Он даже не кивнул в сторону Дикуши, даже не зевнул. И хотя тапочек у холодильника не было, котенок  все равно проникся к сэру холодильнику глубочайшим почтением.
Котенок  оказался как бы незамеченным холодильником, хотя в предчувствии приличного знакомства котенок весь смягчился, распушился, весь стал белый, оттаявший и расслабленный. Но на холодильник в кухне гримасы Дикуши не произвели никакого впечатления, и тарелки в посудомоечной машине забренчали, надсмехаясь: «Хи-хи-хи-дзинь».
Но все равно…. В кухне было хорошо. Славно было в кухне котенку. Хоть, если принять во внимание минус в холодильной камере, котенка встретили в кухне скорее холодно, чем тепло.
Но самому котенку кухня очень, ну очень понравилась. Накормили котенка до отвала. Ни разу в жизни котенок Дикуша так не наедался. Дикуше казалось, что он и шевельнулся не сможет. Оказалось — смог. Это когда Саша закричала:
— Мы еще рыбок не кормили! Какой ужас!
То-то котенку стало интересно. Оказывается, они тут не только его, котенка Дикушу, оказывается, они тут еще какой-то ужас кормят! Пошла Саша в комнату ужас кормить — каких-то рыбок, а котенок — за ней увязался. Нужно же посмотреть самому — что это за ужас. Посмотрел котенок — действительно ужас. Плоские, хвостатые, глазастые существа в прозрачной коробочке ходили. Котенку Дикуше уже попадалась в жизни рыба. Его подкармливали иногда на той лестничной клетке, где он жил когда-то. Котенок знал, как выглядит рыба: вареные, жареные и сырые куски. И, увидев рыбу воочию, в этом прозрачном ящике, котенок подумал, что это игрушечная, не настоящая рыба.  Такая маленькая рыба ему никогда не попадалась.
И еще котенку стало непонятно, почему это рыба ходит в этом прозрачном ящике, и не выбирается наружу.
— Смотри, смотри, какие голодные, — закричал Володя, — За пальцы хватают.
Володя что-то сыпал в прозрачную коробку, а котенок издалека смотрел. У него лишних пальцев не было.
— Смотри, — кричал в восторге Володя, — как они туда-сюда, туда-сюда носятся.
— Подумаешь, — подумал котенок, —  голодные, наверное. Голодные всегда туда-сюда носятся…
А еще котенок сразу заприметил, что и рыбки — существа без тапочек. Так заприметил. На всякий случай.
Ящик для рыбок стоял недалеко от окна. Рыбки висели в нем очень ловко.
— Интересно, — думал Дикуша, — В чем тут фокус? Фишка? Почему это рыба ходит только в этом ящике и не выбирается наружу?
— Только воздух у них там, в ящике какой-то желтоватый. — думал Дикуша, — но почему это рыбки по комнате не ходят? В комнате не живут, как Саша, Володя или мамочка с папочкой? За что их в аквариуме держат? Может, замочили, как белье, потому что они грязные? Ванна с замоченным в ней бельем, произвела на котенка сильное впечатление.
Тут  у котенка впервые мелькнуло, что, может в этом вот аквариуме и не воздух вообще. Ведь Володя их кормит. А если бы рыбки грязные были, их бы кормом рыбьим не кормили, пока руки не вымыли. Тут перед едой руки моют — это Дикуша уже заметил. А, может, этих рыбок никто и не учил в комнатах жить, вот они и живут в аквариумах — упали случайно и стали жить, потому что выбраться не могли. Вон сомик и вьюн, — думал Дикуша, — они словно подмигнуть хотят мне:
— Помоги нам, Дикуша, помоги нам, котенок!
— Ночью все лягут спать, — подумал котенок, — и я вам помогу. Все лягут спать, и я пойду учить рыбок в комнате жить. А не в этом, как его, аквариуме….
Так успокоил свою совесть котенок, и отложил это доброе дело на потом.
— Ладно, — подумал Дикуша, —  я им потом помогу, как следует, помогу. Они, наверное, на меня надеются.
А потом, все пошли телевизор смотреть. Котенок тоже пошел телевизор смотреть. Сначала котенок подумал, что телевизор — что-то вроде аквариума. Там по переднему стеклу цветные пятна ходили, вроде рыбок. Потом понял — не аквариум. Потому что никто никого не кормил. Что-то другое. Но голову ломать котенку не хотелось. Все остались телевизор смотреть, а он в кухню вернулся.
Но, увы, честному коту, который хотел мира и взаимопонимания, трудно было рассчитывать на всеобщую откровенность и дружбу в этом новом для него мире.
И этот мир, мир жилья, оказался полон лицемерия и враждебности. Вещи вели себя по отношению к Дикуше лицемерно и недоброжелательно.
Что, в конце-концов, и повлияло на его отношение к этим вещам. Впоследствии  Дикуша не раз драл тех, кто был с ним высокомерен и чванлив. За примерами не надо было ходить далеко.
Например, чайник. Чайник иногда становился горячим, вода в нем закипала. Он булькал, шипел и плевался. Именно в таком порядке. Чайник булькал, и когда Дикуша на него шипел, он тоже шипел, а когда Дикуша хотел уладить дело миром и не шипел, чайник все равно шипел, да еще и плевался. Думаете — это единичный пример лицемерия и недоброжелательности обитателей кухни?
Да, все вещи на кухне вели себя странно.
А свет?
Свет вспыхивал в кухне только, когда в кухню заходили Саша, Володя или кто-нибудь из домашних. И ни разу не вспыхнул, когда котенок заходил на кухню один — без Саши и Володи. Разве это не лицемерие?
Разве это не означало, что кухонная челядь Дикушу вообще не причисляла к хозяевам — Саше, Володе или мамулечке. Не считала тем, ради которого стоило включаться, напрягаться или зажигаться. А кастрюли с мясом? Напрасно Дикуша несколько раз пытался найти с кастрюлей общий язык — кастрюля доводила себя до кипения и сотрудничать с Дикушей отказывалась. Даже веник не шевелился, когда Дикуша входил в кухню.
Сначала, когда Дикуша увидел веник, он его очень испугался. Он даже зашипел на веник. Впрочем, тогда, когда Дикуша увидел веник впервые, веник как раз двигался в руках Саши. Саша как раз подметала в кухне. Дикуша как раз подвернулся Саше под рук, и Саша как раз не удержалась и наподдала Дикуше веником по мягкому месту. Дикуша и Володя запротестовали. Если бы Володя сам был бы с веником, то и он может быть не удержался — сам бы наподдал Дикуше по мягкому месту. Под хвост. Но в тот момент с веником была Саша, поэтому Володя искренне возмутился и заступился за Дикушу. И Дикуша  возмутился, глядя на Володю. Просто он возмутился, улепетывая, а Володя — стоя с совком. Потом они все  трое помирились: Саша, Володя и Дикуша. А потом Дикуша стал охотиться за веником.
Все вещи вели себя лицемерно. Я уже не говорю об унитазе, который сливал воду только в присутствии людей. И о кухонной тряпке, которая торопливо затирала грязные следы за Сашей и Володей и мамулей.
Если Дикуша — пусть с самыми грязными лапами ходил по кухне один, то тряпка не обращала на него ровным счетом никакого внимания.
Котенок мог сколько угодно следить — половая тряпка даже не собиралась шевелить ради Дикуши ни единой своей обсыхающей бахромкой. Это она сразу начинала суетиться, когда на кухне появлялись люди. Про воду из водопроводного крана я уже вовсе молчу. Вы уже, наверное, догадались? Конечно! Вода из водопроводного крана ради Дикуши не желала течь ни в какую.  Он мог ходить вокруг водопроводного крана хоть целый час, но не смог бы выдавить из водопроводного крана даже капли сочувствия. Ну и что мы имеем в сухом остатке?
Лицемерие и недружелюбие. И котенок решил относиться ко всем этим лицемерам точно так же, как они  относились к нему, котенку Дикуше.
Особенно безобразно, не с моей, а с Дикушиной точки зрения, особенно безобразно вел себя холодильник.
У меня ограниченный словарный запас, а у Дикуши вообще не было слов для определения той глубины, которой можно было бы измерить лицемерие холодильника. Как это не было? Так! Впрочем, у Дикуши так и так не было слов. Дикуша был совсем маленький котенок, ему не объяснили еще, что мир имеет язык. Дикуша просто не умел разговаривать….
Да, кусаться умел, кушать умел, спать умел, а  разговаривать еще не умел.
Честно говоря, Дикуша вообще не подозревал о том, что свои мысли можно выразить с помощью звуков. И поэтому у него не было слов, но кухонные предметы сумели показать ему и без слов свое лицемерное отношение, недружелюбие и нежелание с ним общаться. Хотя холодильник…. стоил того, чтобы с ним пообщаться. Холодильник был пещерой Али-Бабы, холодильник был сокровищницей в самом точном смысле этого слова, был местопребыванием всяких явств, от вкусных до очень вкусных, и временами просто головокружительно вкусных.
Там лежали пельмени, колбаса, сыр, сметана, сосиски, масло, печенка, молоко, колбаса, сыр, пельмени… Мы что — пошли по кругу? Конечно, у каждого голова пойдет кругом. Холодильник был средоточием явств и самым высокомерным из кухонных обитателей.
Холодильник был в два раза выше Володи, который был в два раза выше Саши. Он был выше всех домашних, и что уж там говорить, в четырнадцать и четыре десятых раза выше Дикуши.
— Не выше, а длиннее, — поправлял сам себя Дикуша, облизываясь.
Дикуша тоже был о себе высокого мнения. Может быть, даже более высокого мнения, чем холодильник. Но разница между Дикушей и холодильником заключалась в том, что Дикушу интересовало, что находится внутри холодильника, а холодильник совершенно не интересовался тем, что находится внутри Дикуши. То есть не только кошачья внешность, которая так нравилась Саше и Володе не интересовала огромный холодильник, который стоял на кухне. Не только забавная мордочка и уши не интересовали холодильник. Холодильник также не интересовал внутренний мир Дикуши.
Холодильник не интересовало, какой он, новый жилец, котенок Дикуша: добрый или злой, романтик или сухарь, и кем он хочет стать, когда вырастет.
Огромный кухонный холодильник, внутренний мир Дикуши совершенно не интересовал, а Дикушу, наоборот, очень интересовал внутренний мир холодильника. А холодильник открывал свой внутренний мир только людям — Саше, Володе и папочке с мамочкой. И совершенно не реагировал на Дикушины танцы вокруг себя. На  сверкающие глаза, на мяуканье, на дерганье хвостом и на  мысленные кошачьи призывы открыться. Ну что — неужели это не лицемерие? Неужели такое отношение к себе можно оставить безнаказанным? — думал лесной норвежский котенок Дикуша. Котенок, конечно, знал, кем он будет, когда вырастет.
Человеком! И поселится не в спальне, а в холодильнике. А пока он еще маленький и бессловесный, он вынужден ждать, пока его пригласят. Пока ему откроют холодильник, пока ему дадут покушать, и пока ему подстелят какую-нибудь постельку-подстилку.
Зато Дикуша, хотя он и не мог высказать своих мыслей о лицемерии этого мира, мог между делом обдирать веник, пачкать кафельный пол, оценивать мысленно расстояние до абажура, который не зажигался при его появлении, и ожидать от того же холодильника какой-нибудь промах, с тем, чтобы вернуть ему по полной программе — пренебрежение, высокомерие и гордыню.
А также Дикуша мог  драть невинные шторы, обивку из мягкого кухонного уголка и обои в коридоре.
Таким был Дикушин ответ на лицемерие кухонной челяди.
Хорошо. Продолжаю свой рассказ.
Это был день, когда произошли самые важные события в жизни этого дома.
Домашние смотрели телевизор. Дикуша пошатался по кухне, проделал еще несколько безуспешных попыток наладить контакт с кастрюлей и холодильником и вернулся в комнату.
Конечно, он отмечал при своем обходе все непорядки в квартире, и наводил свои собственные порядки. Например, котенку Дикуше не понравилось, что обе шторы на окне висели одинаково — это было некрасиво.
— Например, — думал Дикуша, — если одну штору хорошенько задрать, а вторую приспустить, это будет значительно красивее. Он так и делал — одну штору задирал, а другую опускал. Но это был Сизифов труд. Потому что Саша и Володя не разделяли вкуса Дикуша и снова поправляли шторы так, как нравилось Саше и Володе — ровно.
— Страшные эгоисты, — думал Дикуша и делал что-нибудь другое.
Впрочем, взрослые обращали на Дикушу гораздо меньше внимания, чем Саша и Володя. Не знаю уж, почему. Наверное, Дикуша заслуживал большего внимания.
Все смотрели телевизор — цветные пятна на стекле, а Дикуша устал. Он был еще маленьким котенком.
— Надо отдохнуть, — решил Дикуша, и стал искать место для отдыха. Сначала он в шкаф залез. Потому что шкаф — идеальное место для мышки. При чем тут мышки? Как это при чем?  Надо же новому дому пользу приносить? Надо! А где еще можно хорошую мышку найти, чтобы ее поймать? Конечно в сухом, темном и теплом месте. Более сухого, темного и теплого места котенок не нашел. И, несмотря на то, что шкаф был без тапочек, как холодильник, котенок полез в шкаф.
Шкаф, в отличие от холодильника не был таким привередливым, и внутрь шкафа проникнуть было легко.
Поэтому котенок и решил: если он в шкафу спать будет — мимо мышь не проскочит. Он ее сразу учует и — хвать! Пользу дому принесет. Не даст по чужим шкафам лазить.
Вот и полез котенок в шкаф. В шкафу сухо, тепло, травками пахнет от моли — наверное. Вещи лесенкой висят — удобно. Полуверы, рубашки, пиджаки, пальто. Влез котенок в рукав одного пальто, и по рукаву вверх полез. Полез через рукав, плечо и во внутренний карман плюхнулся.
Карман такой большой оказался, что там не только котенок — кролик мог спрятаться.
Карман большой, котенок — маленький, в кармане уютно, как дома. Как в гамачке. Свернулся котенок в кармане пальто —  где-то телевизор бормочет, папа и мама говорят, дети смеются — а котенок глазки закрыл, согрелся и уснул. И тепло ему, и сухо, и мягко. И вот вечер наступил. Домашние вечером поискали котенка — и угадали:
— Котенок где-то спать завалился!
И вскоре сами спать легли. А котенок поспал-поспал и проснулся. Котенок проснулся, когда все уже легли спать. Когда стемнело. Он вылез, шарахнулся от теней, которые бросали лопасти напольного вентилятора и увидел освещенный уличным фонарем аквариум. Света в квартире не было. Только в прихожей неярко светило бра-ночник. Котенок сразу вспомнил, что отложил на потом доброе дело: научить рыбок жить как все. Во время первого знакомства котенок не подходил близко к аквариуму, а теперь вспрыгнул на окно, и оттуда до места, где стоял аквариум, было хвостом подать. Встал котенок на задние лапы и начал аквариум обнюхивать. А рыбки — туда-сюда, туда-сюда. Котенку все  видно. Обнюхал котенок, что же там, в том, в стеклянном аквариуме находится. А там — в аквариуме, и не воздух вовсе, там в аквариуме — вода обыкновенная. Вот в этой обыкновенной воде и живут эти сомики-вьюны. А котенок думал еще — как это они в аквариуме висят? А они в воде бултыхаются!
— Так и в телевизоре их, наверное, вода обыкновенная, — подумал котенок. — Вот, интересно только, чем домашние те цветные пятна в телевизоре кормят.
Котенок еще раз воду понюхал. Потому что у него в голове не укладывалось, как можно в воде жить? Жить в воде?
Это на котенка такое отталкивающее впечатление произвело, что котенок даже отскочил. Отпрыгнул котенок и прямо на постель свалился. Прямо на папулю.
Папуля  гаденка, то есть котенка, за шкуру ухватил и с постели сбросил:
— А ну, катись отсюда! Кыш!
Котенок на кухню умчался. Покушать.
— Что это за мир такой? — с удивлением спрашивал себя Дикуша под впечатлением увиденного, перебирая лапками как плавниками.
— Почему это рыбки в воздухе не живут, как, например, я, Саша, Володя и папочка? Очень же удобно в квартире №360 жить — не то, что на лестничной клетке. Чего же им в воду лезть?
Котенок снова воду в аквариуме вспомнил и вздрогнул. Лучше на лестничной клетке хуже жить, чем в воде. И решил котенок в окно выглянуть. Котенок зевнул, вскочил на подоконник и выглянул в окно — двор лежал перед ним как на ладони: черный брезентовый гараж, фонарь, мусорка-контейнеры с отходами и задняя стена здания заброшенной фабрики игрушек и сток канализации, который, как слышал от кого-то котенок вел в самую Привидонию. Все это было очень мрачно, особенно черный гараж. Котенок, которого испугали какие-то страшные серые тени над Привидонией, соскочил и юркнул под батарею. Тут с ним новое приключение случилось.
Он юркнул под батарею и сразу выюркнул обратно, как будто его оттуда, из-под батареи кто-то вытолкнул. Интересно было в новом жилье. Чтобы тебя выпихал неизвестно кто из-под батареи в твоем собственном доме — котенок с таким еще не сталкивался. Кто же его не пустил под батарею?  Кто его оттуда, из-под батареи выпихал?
В темном углу под комнатной батареей что-то шевельнулось.
Котенок ошипел. Опешил. Вот ведь — целый день…. Ну, почти целый день… Ну, долго он знакомился с жильем и думал что уже со всем, с чем можно, он уже познакомился, и вдруг, как «здрасти» среди ночи — на котенка начало шипеть место под батареей. Нормально? Естественно, что поселившись в квартире №360, котенок все жилье считал своей собственностью, а места, в которых ему нравилось — и подавно. И внутренний карман пальто, и еда на кухне, и место под батареей, было собственностью котенка — просто по определению, само собой разумеется. И вот его оттуда выпихивает неизвестно кто.  Котенок снова опешил. Шипел. И решил, как следует царапнуть того, кто шипел на него из-под батареи.
Он ударил лапой и тут же получил сильный ответный тычок. Когда дают сдачи — это никому не нравится. Всем нравятся пинки без сдачи.
Потирая лапкой ушибленное место,  а неизвестный попал котенку в нос, потирая ушибленное место, котенок стал шевелить извилинами. Внешне это выглядело, как шевеление ушами. Потом таким же способом — шевеля ушами как радаром, котенок хотел определить заодно точный объем, вес и координаты врага. Потому что того, кто сидел под батареей и давал сдачи котенку, почти не было видно. Невидимый из-под батареи толкался и шипел, и даже пах чем-то непонятным. Но его совершенно не было видно. Ни разу.
— Наверное, — подумал котенок,  — мои глаза еще не привыкли к темноте, или наоборот, черный гараж отемнил, как бы ослепил меня наоборот, поэтому я плохо вижу, — так подумал котенок и вытаращил глаза. Но это ему ничего не добавило.
Тогда он сузил глаза как щелочки и стал заглядывать под батарею, прищурившись. Это помогло лучше.
Прищурившись изо всех сил, котенок рассмотрел наконец-то какое-то существо под батареей.
Естественно, что котенок сразу посмотрел — а есть ли у этого существа тапки?
Тапок не было. Вообще это странное существо видно было только наполовину.
В темном углу под комнатной батареей что-то шевельнулось.  Когда котенок прищурился, как следует, он сумел разглядеть под батареей какое-то существо. Про это существо ему никто ничего не говорил. То есть Саша и Володя, показывая Дикуше квартиру ни словом не обмолвились ни о каком существе из-под батареи, и не показали его Дикуше. Значит, его не было, и быть не могло. А оно было. Существо выглядело так, как должен выглядеть толстый, почти бесцветный дождевой червяк. Сверху. Снизу это существо вообще не было видно, и естественно, никаких тапок на нем не было.  И тени у него тоже не было. Дикуше никто не говорил, как зовут это существо. Значит, это была не очень важная птица. Этот червяк был размером с котенка. Котенку не было интересно, как зовут это существо, котенку было интересно, как  его выгоняют.
Может веником? Или булькающей шипучей водой? Котенок на своей лестничной клетке вырос осторожным и опасливым. Он сразу подумал, что этот червяк из-под батареи мог быть чем-то опасным для домашних. Чем-то вроде мышки, боксера или сколопендры.
— Как же его выгоняют? — задумался котенок. — И что он тут делает под моей батареей?
Конечно, если бы у существа был паспорт, а котенок умел бы читать, то он непременно потребовал бы у этого странного существа документы, но животные не умеют читать, и котенок молчал и раздумывал. Животные не умеют разговаривать, и котенок молчал. Он только толкался и тискался. Червяк из-под батареи тоже молчал, только шипел иногда, и мигал. Правда, он не нападал на котенка, он просто не пускал его под батарею. Так они молчали некоторое время, уставясь друг на друга и толкаясь. Для этого червяка из-под батареи появление котенка тоже было сюрпризом. Всех в квартире, этот, из-под батареи знал, а появление котенка было для него полной неожиданностью. Хвостатый, четырехлапый котенок, появившийся невесть откуда — этого, из-под батареи не обрадовал. Он Дикушу, просто скажем, не ждал. Появился тут странный, и выдавливает тебя из-под твоей собственной батареи.
— Кто же он такой? — думал котенок, и решил про себя, — Подбатарей! Вот кто! Кто бы еще мог выгнать котенка из-под батареи? Конечно Подбатарей!
Так они и стояли друг напротив друга. Отступать ни одному, ни другому не хотелось. Оба, естественно, молчали. И все молчали.
В это время на стекле телевизора, ну того ящика, в котором теснились вечером цветные пятна, как рыбки в аквариуме — на стекле экрана телевизора появилось какое-то серебристое свечение.
Шорохи в квартире сразу прекратились. Все стало очень тихо и таинственно. Все замерло. Стекло на телевизоре осветилось миллионом крохотных серебристых точечек, вокруг экрана появилось странное свечение и оттуда, с экрана вытекла какая-то тень, которая быстро приобрела человеческие очертания. У серебристого существа, появившегося с экрана были человеческие очертания, и, что совершенно уму непостижимо — он был обут в замечательные золотые туфельки с бриллиантовой пряжкой. И улыбка у него была золотая. У таинственного существа, появившегося с экрана телевизора было все как у людей: ручки, ножки, голова, нос, улыбка и пиджачок. Он выглядел прекрасно.
Впрочем, неважно, как он выглядел, потому что котенку в первое же мгновение показалось, что это тому, из-под батареи, пришла подмога.
Ну, Дикуша и разозлился. Можно было даже сказать, что Дикуша не просто разозлился — он просто рассвирепел. А вы можете себе представить рассерженного Дикушу, от которого  сбегали в панике здоровенные боксеры. Дикуша готов был драться, драться с двоими, с троими, с пятерыми, если на то дело пошло. Но подмога — этот Серебристый человечек из светящихся точек, вполне определенно не выглядел ни злобным, ни агрессивным.
Появившееся из телевизора существо не скалило зубы, не ругалось и не показывало кулаки, а улыбалось передними контурами вполне человеческого лица.
— Привик! — вдруг совершенно неожиданно для котенка завизжал тот, который сидел под батареей, — он заговорил так внезапно, что котенок даже подпрыгнул от неожиданности. На памяти котенка никто и никогда не заговаривал. Никто, кроме людей. И то, что существо из-под батареи заговорило, котенка очень поразило.
— Привик, ура!
Существо из телевизора, которого по всей вероятности приветствовал подбатарейный, радостно улыбнулось.
— Привет, Привик!
Комната вся как-то зашелестела. Как-то озвучилась. Котенку даже показалось, что вся комната заговорила одни и те же слова:
— Привет, Привик!
— Привик, привет!
— Да, из пятен на телевизоре появляются странные существа, — подумал котенок. У него мелькнула интересная мысль о том, что из аквариума тоже может вылезти что-нибудь подобное. Ему стало хуже. И котенок посмотрел на аквариум. Но из аквариума ничего не лезло.
Зато серебряный человечек, появившийся из экрана телевизора, стал пахнуть, и это вдруг очень успокоило котенка. Потому что пах он хорошо. По-домашнему. Валерьянкой. Дикуша понял, что это не злое существо и взглянул на него повнимательнее.
Лицо человечка из телевизора улыбалось. Котенок мысленно улыбнулся в ответ и сказал про себя:
— Привет!
И очень удивился, что приветствие, которое он сказал про себя, вдруг прозвучало вслух:
— Привет!
— Привик пришел, — продолжал радостно шептать Подбатарей. А точки, которые составляли того, который появился со стекла на телевизоре, стали разноцветными, и он начал переливаться как светящаяся реклама.
Тут Подбатарей снова удивил Дикушу.
— С экрана, — ворчливо поправил он его. — А не со стекла телевизора.
Оказывается, Дикуша говорил свои мысли вслух, хоть и сам этого не замечал.
Тем временем, червячный Подбатарей уже показал человечку из экрана  в сторону котенка крохотным пальчиком крохотной ручки и наябедничал серебристому человечку:
— Привик, — сказал он бесцветным голосом. — Скажи этому, пусть не лезет!
— Наверное, Привик, — имя нашего гостя, — подумал котенок. Тот, с экрана, кивнул, словно умел читать мысли. Он тоже заговорил.
— Я вижу, — сказал он, засмеявшись, и смех его не был грубым. — Я вижу, вы уже познакомились. Это хорошо. А я специально прилетел, чтобы представить вас друг другу. Нормально, да?
Дикуша удивился. Он только один день жил в этой квартире, он еще минуту назад не подозревал ни о каком Подбатарее и Привике, он понятия не имел ни о существовании этого человечка, ни о существовании этого сухопутного червя, который грелся под его батареей, и вот его, Дикушу, кто-то неизвестный в его собственном жилье, знакомит с другим неизвестным.
— Лучше бы он меня холодильнику представил, — подумал Дикуша.
Серебристый человечек ничуть не обиделся.
— Представим, — пообещал он.
— А ты кто такой? — неожиданно для себя самого воскликнул Дикуша. И отметил про себя, что те двое: с экрана телевизора и из-под батареи, ничуть не удивились тому, что он заговорил. То, что он заговорил, произвело впечатление только на него самого, и только для него самого стало неожиданностью.
Потому что тот, из экрана телевизора и не сомневался, что котенок заговорит.
Дикуша опять скосил глаза на аквариум. Серебряный пришелец не удивился тому, что котенок говорит. Да и второй тоже. Он не удивился тому, что котенок не замычал, не замяукал, не заквакал, а именно заговорил.
Хотя Дикуша вообще-то не то, чтобы заговорил — он просто стал думать так, как если бы он говорил. Но эти двое его поняли. Раньше такого с ним никогда не случалось.
А серебряный человечек в золотых туфельках, тем временем церемонно раскланялся перед Дикушей как перед важной персоной и представился по всей форме:
— Привидение, — представился он, Привидение, так меня зовут, — Светлое Привидение Полуночи.
— Привидение, — представился серебряный человечек, — Привидение, так меня называют. А для друзей я просто — Привик. Светлое Привидение Полуночи.
— А почему? — упрямился котенок, чувствуя себя немножечко странно.
— Почему, этот, — котенок указал на Подбатарея, — тебя Привиком называет? Это, во-первых, а во-вторых — котенок восхищался сам собой, — оказывается он не только говорить, он и считать научился. — а во-вторых, откуда ты взялся в этой квартире, а в-третьих — сколько вас тут еще прячется и где?
— Потому что Вас не было, — упрямо продолжал гнуть свое норвежский котенок, — когда Володя и Саша мне жилье показывали. И  никто мне вас не представлял.
— С вами, — упрямился котенок, — меня не знакомили, значит, вас нет.
Котенок говорил, говорил, — он уже привык говорить, и так разговорился, что никак не мог закончить свою мысль каким-нибудь последним предложением.
— Давай по порядку, — улыбнулся котенку серебряный человечек. Тот, которого этот, из-под батареи, назвал Привиком.
— По порядку — нас— то есть меня,  Привидения и Подбатарея действительно нет. На самом деле нет. Мы не существуем. Для Саши и Володи. Потому что Саша и Володя — нормальные дневные существа. Для Саши и Володи мы не существуем, потому что я — Привидение, а он — Привик кивнул на Подбатарея, — вообще не существует нигде в мире. Он тот, про которого говорят — ни ребенок, ни лягушка, а неведома зверушка…
Тут Подбатарей как мог приосанился.
— А ты, — продолжало Привидение, — Ты — кот, ты находишься над магией, поэтому для тебя мы существуем. Понятно?
Подбатарей согласно закивал видимой половиной туловища. Котенок, конечно, не очень понял, и Привик что-то сказал Подбатарею. Не то, чтобы по секрету от котенка, а просто котенок прослушал. Пропустил мимо ушей.
— Как ты поживаешь? — между тем спросил Привик у Подбатарея, и пожал ему очень маленькую ручку.
Котенок вышел  из секундной задумчивости, оглянулся и фыркнул.
— Очень хорошо, —  ответил Подбатарей Привику, — спасибо.
— Я услышал, — снова улыбнулся серебряный человечек — что у нас новый жилец, и решил забежать, познакомиться. Познакомиться с ним самому и перезнакомить своих друзей.
Подбатарей едва-едва заметно поморщился.
— Да, —  плаксиво сказал Подбатарей, снова ябедничая. — Вот явился неизвестно откуда и под мою батарею лезет.
—Да, сами вы неизвестно откуда, — снова начал сердиться котенок, — эй вы, залетные! А ну, кыш отсюда.
Котенок ничего не боялся.
— Я тут сто лет живу, — решительно продолжил он, — и ни о каких Привиках и Подбатареях слыхом не слыхивал.
Котенок так говорил, говорил, … и разговаривать ему очень хотелось.
Разговаривать котенку очень нравилось. Нравилось ну очень. Ну просто я не знаю — как.
— Не слышал ни о каких Привиках и Подбатареях, — распинался Дикуша, — ни от мамули, ни от Сашули.
— Не слышал, потому что не спрашивал у тех, кто знает, — сварливо сказал Подбатарей. Это мы тут сто лет живем, а ты — только один день. У кого хочешь спроси!
— У кого же я спрошу? — удивился котенок, — Саша и Володя спят, а больше никто разговаривать не умеет.
— Вот и ты разучишься, если Привика выгонишь, — пригрозил Дикуше Подбатарей.
— Это почему? — с интересом спросил котенок.
Ах, как ему нравилось говорить, разговаривать, спрашивать, отвечать, — наверное больше, чем  жареная печенка, больше, чем папе научиться играть в шахматы. Ах, как здорово было говорить! Подбатарей посмотрел на котенка снисходительно.
— Все умеют разговаривать, — сказал он, — у кого ни спроси, — и шторы, и тапочки, и даже водопроводные краны.
Фокус в том, что все мы умеем разговаривать только в присутствии нашего Привика.
Привик смущенно улыбнулся и развел руками.
— Привика нет, — продолжил Подбатарей, —  и разговоров нет, — и бесхитростно добавил. — Поэтому мы все его так любим.
— Что вы любите про Привика? — не сразу понял Дикуша, — Кто умеет разговаривать? — У кого спросить?
— Все умеют разговаривать, — твердо сказал Подбатарей, — когда Привик приходит.
Когда Привик приходит, то может начать говорить кто угодно: потому что Привик любит, когда при нем разговаривают, — и Подбатарей показал на Привика маленьким пальчиком. Привик засиял особенно ярко.
— Пойди, спроси, — настаивал Подбатарей, — спроси, сколько мы тут живем, и сколько — ты. У кого хочешь — спроси. Здесь тебе кто угодно ответит. Любой,  у кого ни спросишь: зеркало, стул, штора и маленькие диванные подушечки.
Котенок Дикуша только сейчас, в первый раз в жизни ощутил вкус беседы, и этот вкус ему очень понравился. Это был просто божественный вкус. Просто лучший вкус в его жизни. Это был чудесный вкус, настоящий, божественный вкус. Ничего вкуснее разговоров котенок Дикуша  в своей жизни не пробовал.
И если то, что говорил Подбатарей, было правдой, то это значило, что своим новым умением — умением разговаривать котенок был обязан Привику. Это было очень здорово — разговаривать. Просто очень здорово. И, если это было правдой, то знакомство с Привиком было куда как круче, чем даже дружба с холодильником.
Потому что говорить котенку было гораздо вкуснее, чем есть. Тем более, что холодильник отказывался от дружбы, а Привик, наоборот, предлагал свою дружбу.
Да, холодильник против Привика, если хотите знать, вообще ничего не стоил.
— Верю, — неожиданно для себя произнес Дикуша. Неожиданно потому, что он был все-таки упрямым котенком.
— Верю,  — сказал котенок Дикуша и распушил свой хвост. Его чуткое ухо уловило тихие разговоры в комнатах, и он даже явственно услышал, как малюсенькая диванная подушечка, упавшая на пол, прошептала: — Конечно.
Даже если бы он все еще сомневался, то  старческое бормотание и явственные вздохи медвежьей шкуры окончательно убедили его, — да, Подбатарей не врал: в присутствии Привика, видимо, все действительно  умели говорить.
— Ладно, — великодушно сказал Привик Подбатарею, — он верит.
Он же сам видит, что разговаривать научился.
— Ты тут за ним присмотри, — повернулся Привик к Подбатарею, — а мне спешить надо. Я к вам только на секундочку заскочил. Сейчас мне некогда, я приду завтра. И тогда, мы все соберемся и поговорим, как следует. Все поговорим: и кухонные, и комнатные, и аквариумные рыбки.
— И рыбки? — охнул котенок.
Но Привик уже не стал ничего пояснять и комментировать. Обернувшись вокруг себя, Привик послал Подбатарею и котенку по воздушному поцелую и полез в телевизор. Точки-искорки, из которых он состоял, по мере того, как Привик залезал в экран, разлетались как звездочки и вливались в ленту наподобие северного сияния, обрамляя угасающий телевизионный экран.
Как только Привик исчез — котенок сразу замолчал, и шорох разговоров прекратился, и старая медвежья шкура перестала бормотать и ворчать.  И Подбатарей сразу замолчал. И посуровел. Котенку Дикуше даже показалось, что все это ему привиделось, и что он никогда не умел разговаривать. Но если Привик и исчез,  то Подбатарей никуда не девался. Он никуда исчезать и не подумал. Только стал съеживаться, мельчать, и полез обратно — под свою батарею.
Вот что произошло, когда Привик исчез. Подбатарей сразу перестал разговаривать с котенком, и только качал лысой полупрозрачной головой и печально улыбался.
Котенок еще походил вокруг Подбатарея, молча потыкал в него носом. Но Подбатарей только молчал и забивался поглубже под свою батарею. И тогда, котенок тоже решил вздремнуть. То есть котенок понял, что ничего интересного больше не произойдет, а холодильник настолько пал в его глазах, что он даже не пошел его проведать.
Все следующее утро, весь следующий день, котенку страшно хотелось поговорить. Ему так хотелось поговорить, ну как дятлу постукать по дереву или как ежику нанизать яблочки на свои иголки. Котенок шатался по квартире и даже пропустил послеобеденный сон.
Котенок шатался по квартире, заглядывал под диван, смотрел на аквариум, пытаясь понять, как это могут разговаривать рыбки.
Еще никогда в жизни котенка не угнетало так собственное молчание. Котенок ходил вокруг Саши, Володи — и пытался им рассказать о своем ночном приключении,  о Привике, о Подбатарее. Он терся об их ноги: и мяукал, мяукал, но котенка, увы, никто не понимал. Саша и Володя смеялись и не слушали котенка. Это было ужасно несправедливо. Конечно, котенок поверил Привику. Поверил, что Привик  хороший, и что Привик  не желал зла дому, в котором поселился Дикуша.
Потому что те, кто желает навредить — те лишают окружающих голоса, а те, кто хочет помочь — дают возможность и право высказаться.
Весь следующий день котенок  ждал вечера. Он целый день слонялся по комнатам, путался под ногами и заглядывал под батарею.  Он жил ожиданием.
Никогда еще в жизни котенка так не угнетало собственное молчание. Котенку страшно хотелось высказываться. По любому поводу.
Котенок готов был говорить с кем угодно, хоть с обувными щетками. Он хотел говорить, хотел, да и все тут. Котенок открывал рот и ходил за домашними.
— Что это он сегодня такой странный? — удивлялся папочка.
— Может, у него воды нет? — спрашивал Вова.
Маска африканского вождя ехидно ухмылялся.
Вода у Дикуши была.
У котенка не было слов, и он понял, наконец, почему это Подбатарей накануне ночью так радовался, когда увидел Привика. Какое же это было действительно счастье — уметь высказать свою мысль на понятном для всех языке. Какое это было счастье — уметь сказать свое слово, выслушать ответ, поблагодарить или попросить кого-то о чем-то. Теперь Дикуша это понимал. Как он это понимал. Ему хотелось поговорить, поспорить, посоветовать что-то или просто помечтать вслух. Или, — представляете себе такого кота? — или просто спеть что-нибудь вместе с кем-нибудь.
— Ишь, размяукался, — рассмеялась мамочка.
Мамочка Саши и Володи была современная женщина, и ее трудно было вывести чем-нибудь из равновесия. Мамочка, к которой приставал мяукающий котенок, не стала в отличие от папочки доискиваться причин, по которым размяукался котенок: и есть ли у него вода, воздух или рыбий корм.
Мамочка просто сняла тапочек с розовым помпончиком и запустила им в мяукающего котенка. И конечно не попала. Агу.
Итак, весь день котенок бегал по квартире, в которой жил  уже сто лет.
— Ну ладно, — покосился котенок на батарею, под которой сидел Подбатарей, — два дня.
Котенок шатался по квартире, не ел и не спал. Котенок не ел и не спал — еще бы. Такое событие, такое открытие, какое он сделал сегодня ночью, совершает один котенок из миллиона. Он, котенок Дикуша — научился разговаривать. Вернее не то, чтобы научился разговаривать, он узнал, что может это делать при определенных обстоятельствах. Эти обстоятельства назывались просто и скромно:
— Привик.
Надо было просто дождаться полуночи, и он снова сможет говорить. Он сможет говорить, слушать и понимать. Он будет общаться с себе подобными. Говорящими существами.
Правда, сейчас у котенка ничего кроме «мяу» не получалось, но ведь ночью-то он разговаривал?!!
И он, котенок, не терял надежды.
Ведь он сможет говорить сразу же, как только  в гости к ним наведается Привик. Подбатарей, с которым в течение дня пытался пообщаться котенок, был едва  виден под своей батареей и очень угрюм. Он не желал отвечать на знаки Дикуши, потому что хотел сохранить инкогнито. К тому же Подбатарей постоянно мерз. Он хотел согреться, общаться Подбатарей не хотел. В квартире не происходило ничего нового. Жизнь текла своим чередом, и постепенно котенок Дикуша успокоился. К этому времени дома уже никого не было. Все ушли. Дома было тихо, и только рыбки плескались в своем аквариуме и лезли на глаза Дикуше. Так как на глаза котенку больше ничего не лезло, он вспомнил, что еще до встречи с Привиком собирался совершить доброе дело — научить рыбок жить как все, то есть в комнатах.
И хотя лезть в воду ему отчаянно не хотелось, котенок опять вскочил на окошко, на этажерку, на которой стоял аквариум и потрогал лапкой стекло.
Рыбки плавали, делая вид, что не обращают на котенка никакого внимания.
Тогда котенок встал, облокотился одной лапкой на стекло и попробовал другой лапкой воду. И вдруг. Совершенно неожиданно для котенка вода в аквариуме забурлила.
Котенок отпрыгнул, что было сил.
Котенок Дикуша  совсем не был трусом, в этом мог бы убедиться каждый, кто помнит, как котенок защитил детей от боксера. Котенок совсем не был трусом, но одно дело трогать лапкой желтую воду, в которой носятся рыбки, а другое дело — совсем другое дело совать лапу в воду, которая булькает.
Котенку уже попадалась в этой квартире булькающая вода. Совсем недавно, котенок заскочил на кухню, когда там никого не было и унюхал на плите очаровательный запах. Это был запах вареной печенки. Печенка была в кастрюле. Кастрюля стояла на плите. Плита была невысокая. Тогда котенок  немедленно вскочил на плиту. Печенка там, на плите, плавала в такой же булькающей, как сейчас в аквариуме, воде. Но, когда котенок попытался всунуть в булькающую воду коготок, чтобы вытащить кусочек печенки, то оказалось, что булькающая вода не так безобидна, как небулькающая. Булькающая в кастрюле на плите вода, в которой плавала печень так больно ущипнула котенка за подушечки на лапках, что ему пришлось не только свалиться с плиты в мусорное ведро, а еще и побултыхаться там, в мусорном ведре, в половинке выброшенного перезревшего арбуза, а потом вылизывать с себя все эти семечки, отдирать капустные листья и картофельную шелуху. Не завидуете, ага?
Приключение, конечно, хотя и интересное, завидовать тут нечему. Потому что это было не приключение. Это было только начало. Потому что потом котенка стали ловить домашние, давить ломашние, и я воздержусь от описания того, как это было. Я не люблю описывать события, у участников которых нет на них более или менее единой точки зрения.
Так вот у котенка, и у тех, кто его ловил, не было единой точки зрения на это сафари.
С точки зрения мамочки это выглядело совсем не так, как с Дикушиной точки зрения.
В общем, от угла, в котором Дикушу, ошпаренного бульоном, грязного, в арбузных семечках, листьях капусты настигли, и до ванной комнаты котенка несли в грязном полотенце, чтобы не брать в руки. А в ванной комнате, — помните, где котенок уже был — он узнал не в рекламе, а на самом деле, что такое кошачий шампунь и выслушал от домашних целую кучу оскорблений: его называли хулиганом, обжорой, грязнулей, глупцом, вонючкой и поливали водой.
Конечно, Дикуша  мог бы показать им всем, всем, кто его мыл: папе, Саше, Володе — кто в доме хозяин, но  после этих передряг с булькающей водой, падением в мусорное ведро, охотой и мытьем, Дикуша был слегка оглушен и как бы невменяем, поэтому смирен. Поэтому для домашних их выходка окончилась сравнительно благополучно.
А у котенка окончательно закрепился рефлекс: ни при каких условиях не заходить в ванную. Если бы у Дикуши был свой дворец — свой, личный, то в планировке этого дворца, ванная не была бы предусмотрена точно. Все.
В общем, приключения, которые начинались с булькающей воды, котенку Дикуше совсем не нравились. Поэтому, как только вода в аквариуме забулькала,  котенок отскочил от аквариума, так далеко, как только мог.
Я, конечно, рассказываю долго. На самом деле все происходило гораздо быстрее — вот так:
— Вжик! — и котенок отпрыгнул от булькающего аквариума и как обычно после стресса — решил отдохнуть.
Что же касается рыбок, то, несмотря на булькающую воду, рыбки плавали, как ни в чем не бывало.
— Пусть делают, как хотят, — подумал котенок. — Если им нравится жить в булькающей воде, словно печенке в кастрюле на плите, — то так им и надо.
Свалившись с этажерки, где стоял аквариум, на диван, котенок еще некоторое время наблюдал за рыбками в аквариуме и даже посочувствовал им немного.
— Конечно, я когда-нибудь сделаю доброе дело для рыбок, — решил котенок, — но позднее. Когда мне принесут такой аквариум, в котором будет нормальная вода.
Теперь вот что: я семь раз пытался этого избежать, следующего рассказа, но мне не удалось. Все линии указывают мне на то, что котенок после падения с этажерки возле аквариума вышел на балкон. Посмотреть, что делается во дворе.
Посмотреть на страшный черный гараж, на уличный фонарь и на мусорные бачки. Но Привидония, которая его так напугала накануне вечером, Привидония, которая так напугала его накануне ночью, днем выглядела обычно, хотя в любое время года на Привидонии, — в этом страшном уголке двора, было страшно. Туда стекалась всякая странная публика: вороны и крысы, воробьи, голуби и даже один волнистый попугайчик, который умел отпирать свою клетку.
На Привидонии крутились несколько очень серьезных субъектов, — так слышал Дикуша, — и, якобы, там был свой король. Король мусорных контейнеров, король Привидонии. Над Привидонией появлялись какие-то странные миражи, которые были в сто раз страшнее драных уличных котов и бродячих собак.
Миражи над Привидонией видели, конечно, не все: люди их не видели, но животные их боялись. Дикуша  был любопытным и храбрым, поэтому сегодня он непременно должен был увидеть то, что вчера его напугало. Вчера его напугала Привидония, и Дикуша решил на нее взглянуть с балкона. Но был день, и ничего особенного он не увидел. Мусорка как мусорка. Во дворе было все в порядке: не так страшно, как Дикуше показалось вчера, и Дикуша  снова вернулся домой. В свою любимую 360-ую квартиру. Сначала он хотел помочь Саше учить уроки — был уже день, Саша вернулась из школы.
Дикуша решил помочь учить Саше уроки — ведь делать ему все равно было нечего.
Но в этой семье девушки не церемонились. Дважды вежливо попросив котенка встать с тетрадки, и не трогать лапами резинку, Саша просто спихнула Дикушу со стола.
Единственное, чего добился котенок — это то, что он успел зацепить резинку, и чтобы не чувствовать себя задетым, порвал ее прямо на полу. На кусочки.
Ему никто не мешал.
Потом котенок снова заглянул к Подбатарею.  Но Подбатарей снова сделал вид, что никакого котенка он не знает, и не подал котенку никакого знака. Подбатарей молчал. Тогда котенок обошел кухню,  заглянул в телевизор, который как раз включил Вова и решил дожидаться своего часа на своем старом месте — в кармане папиного пальто в одежном шкафу. Там, где он уже привык проводить время. Котенок покушал, умылся и полез в шкаф.
Нравится это кому-то или не нравится. В шкафу было сухо, тепло и уютно. И котенок,  измученный испытаниями сегодняшнего дня и ожиданием, сам не заметил, как уснул.
Разбудил его знакомый, слишком знакомый голос. Голос Подбатарея.
— Где-то был, — услышал Дикуша голос Подбатарея. Видимо уже наступила ночь, раз Подбатарей заговорил, вернее, видимо уже была полночь.
Видимо уже пришел Привик,  и Дикуша все на свете проспал. Подбатарей заговорил и не просто заговорил, а заговорил громко, во весь голос.
— Ура! — зашипел котенок. У него от волнения сел голос. — Ура! — закричал он, выдираясь из шкафа.
Полетели галстуки, подтяжки, пуговицы, пыль и шляпы.
Шляпы из шкафа, а пыль неизвестно откуда.
Котенок грудью распахнул дверцы шкафа и  застыл.
Подбатарея было видно так хорошо, как никогда прежде. Толстое прозрачное тело: сосиска с прозрачными волосками, рожки на голове, как у улитки и очень короткие маленькие ручки. Да, очень маленькие. А еще котенок увидел глаза Подбатарея — большие, масляные и грустные, как у коровы.
— Эй, Подбатарей! — закричал котенок в восторге. — Привет, ребята!
— Глянь, — сказал Подбатарей кому-то, показывая коротким пальчиком на котенка.
— Я тебе говорил — где-то здесь, сейчас объявится. Вот он и объявился.
Котенок посмотрел туда, куда смотрел Подбатарей.  Возле телевизора, во всем своем точечном блеске стоял Привик и улыбался.
Котенок от радости не мог сказать ни единого слова, хотя и понимал, что с приходом Привика, он может говорить. Целый день он думал о том, сколько всего он расскажет, когда, наконец, сумеет говорить, и вот теперь только молчал и таращил глаза, как таракан усы.
— Чего это он? — обеспокоено спросил Привик у Подбатарея.
— Обрадовался, наверное, — пробурчал Подбатарей, — ничего особенного. От радости многие теряют дар слова.
Подбатарей повернулся в Привику.
— Слышишь, Привик, пошли скорее, рыбки хотят с тобой поговорить!
— Рыбки тоже? — удивился про себя котенок. А вслух он невпопад сказал, — Здравствуйте!
Привик кивнул котенку. К Привику все тянулись как к наследному принцу. Или к особе королевской крови. А он, Привик, расцвечивался всеми своими точечками прямо как на рекламе.
На груди у Привика вдруг появилась ленточка-полоска, на которой из плывущих точек образовались слова:
— Привет, всем! Всех люблю! Все вы мне нравитесь! Вы все — замечательные! — и далее. — Все — равны, говорить должны все — слышать должны все! — вот такие вот слова были написаны на полосочке у Привика. Слова на полосочке проплыли, и полосочка потускнела, а Привик чуточку смутился. И пояснил смущенно:
— Это я от избытка чувств, — он показал на гаснущую ленточку у себя на груди и продолжил, улыбаясь, — я просто соскучился по друзьям и хотел всем сразу показать, что я вас всех люблю! Люблю всех, кто живет в нашей волшебной 360-ой квартире.
Привик помахал всем,  а потом подошел к маске африканского вождя на стене. Маска распушила рыжие усы в  в объятьях.
Привик дернул маску за усы и сказал что-то по-африкански. Африканский вождь не обиделся  ни капельки и довольно заурчал. Привик и маска африканского вождя перекинулись парой слов. Маска африканского вождя была культовой — колдовской.
Подбатарей шепнул котенку:
— Африканская маска — колдун. Привик надеется, что колдовство африканского вождя может ему пригодиться.
— А где ты был Привик? — влез котенок в разговор вождя и Привика. Котенок уже освоился, хоть и говорил всего только второй или третий раз в жизни, это у него выходило не хуже, чем у того, кто говорит сотый раз в жизни. Все, кроме котенка промолчали — и Подбатарей, и стулья, и обои, и шторы — все промолчали, никто больше не решался прервать беседу маски с Привиком.
Африканский вождь не сделал замечания котенку, хотя в этом доме было не принято спрашивать у Привика, где он был и откуда пришел. Видимо коты ценились и в Африке. А вообще, благодаря приходу Привика в квартире уже было шумно, и Дикуша мог найти с кем поговорить, потому что разговоры уже начались. Привик разговаривал с Маской африканского вождя, Подбатарей разговаривал с напольным вентилятором, и другие вещи начали переговариваться между собой: приветствовали Привика, здоровались, и передавали друг другу приветы. Тем не менее, несмотря на болтовню, в квартире было тихо. Подбатарей что-то сказал Привику на ухо, и Привик повернулся  к стеклянной сове. Сова торопливо замигала, что-то рассказывая. Потом еще кто-то позвал Привика, и еще кто-то, и он с сожалением отошел от Маски африканского вождя.
В квартире № 360 шла оживленная болтовня и в то же время, в квартире было тихо, и люди спали спокойным сном. Ведь было уже поздно. Пока котенок отдыхал в кармане пальто, начался вечер, прошел вечер, закончился вечер, и наступила ночь.  Пока котенок отдыхал в кармане пальто — наступила ночь, люди закончили свои дела и легли спать: и Саша, и Володя, и мамочка, и папа.
Люди уснули, и Привик пришел пообщаться с нелюдьми, населяющими квартиру №360.
Люди уснули, и Привик  пришел. У Привика в волшебной квартире было много приятелей. Конечно, у него были тут не только приятели, но и друзья. Например, одним из его друзей был Подбатарей., другим его другом был Маска африканского вождя с рыжими усами. Маска, которую папа Саши и Володи привез из экспедиции в африканскую страну Кататонию или Пустыняпотамию. Скорее всего, вот из-за этой волшебной маски да еще из-за номера квартиры Привик и сумел заякориться в их доме. Потому что Привик все время оглядывался на эту маску, пытался подойти к ней и о чем-то поговорить. Да не тут то было! После того, как Дикуша отвлек Привика, Привика все время кто-то отвлекал, кто-то перебивал, кто-то задавал вопросы.
Маска африканского вождя всем улыбался, даже шкуре медведя. А шкура медведя — хоть и любила поговорить, — Маску африканского вождя все-таки не любила. И всегда на нее рычала. Или скалила зубы. А маска  насмешливо показывала шкуре — черный и длинный африканский язык, больше похожий на хвост мула. Вот так. Но все эти моменты не мешали котенку Дикуше радоваться приходу Привика и тереться о его ноги то правым, то левым боком.  Потом котенок Дикуша от избытка чувств стал носиться по комнатам, Привик протянул Подбатарею руку и подсадил себе на плечи. Подбатарей оказался очень доволен и сидел на плече у Привика ловко, как попугай на плече у пирата. Но ног у Подбатарея по-прежнему не было видно.
 — По независящим от меня причинам, — туманно объяснил Подбатарей, вернувшемуся котенку. В ответ на его вопросительный взгляд, и пожимая плечами. Ног у него, может быть, и не было, а, может, их не было видно, зато плечами Подбатарей пожимал очень выразительно. А чтобы котенок тоже не запрыгнул на плечи Привику, Подбатарей  обнял Привика за шею и положил свою ручку на второе плечо Привика.
Привику страшно хотелось поболтать — было видно, что у него просто чешется язык. По его собственному признанию Привик мог одновременно разговаривать с двадцатью или даже с тридцатью разными существами, и чем больше будет компания, тем больше это ему нравилось.
— Я не молчаливое Привидение, — хвастался Привик, — я болтливое привидение. Я — привидение, поддерживающее разговор.
Это всем и так было понятно.
— В основном я поддерживаю разговор на телевидении. — там столько людей, которые не умеют говорить! Они приходят на телевидение поговорить, но говорить умеют не лучше любого из вас. И потому мне приходится быть там, на телевидении, чтобы поддерживать разговор.
— Хотя на телевидении всегда кому-то нужно поговорить, — объяснял Привик, — именно поэтому я поселился в телестудии. Там у меня собственная студия «Серебряный Привик». Со своей  телекомпании — я вхожу в любую другую телевизионную программу и поддерживаю беседу. А когда в студиях перестают вещать, мне становится скучно, поэтому я прихожу в вашу компанию и поддерживаю вашу беседу. Так вы мне нужны — мои обожаемые друзья. Я — Привик, привидение, которое поддерживает беседу.
 — А что ты делаешь с теми, кто не  умеет поддерживать беседу? — спросил котенок. — С теми, кто не умеет говорить?
Он спросил это просто так, чтобы что-то сказать.
— У меня все умеют говорить, — высокомерно сказал Привик.
— У меня все умеют говорить, и все говорят, — твердо ответил Привик. — Конечно, если я нахожусь рядом.
— Это волшебство, — добавил он, — и с этим ничего не поделаешь. Я привидение беседы — если я нахожусь рядом с ведром, значит, ведро умеет разговаривать, если я рядом с гантелями, значит гантели умеют разговаривать, а если рядом с домашними тапочками, значит домашние тапочки тоже умеют разговаривать.
— Вот тапочки, — подумал котенок, — это здорово!
Котенок уважал домашние тапочки, — особенно мамулечкины с балабошками.
— Все умеют разговаривать, — горячился Привик, — И кошки, и рыбки, и Подбатарей, и кастрюли, и ложки, и табуретки и даже унитазы.
— Подумаешь — унитазы, — подумал котенок, — чего это им не говорить, если у них такие здоровые пасти.
Все равно котенок относился к  разговорам Привика, как к хвастовству. Ему хотелось бы убедиться в том, что слова Привика — правда.
У котенка мелькнула одна ну очень интересная мысль. У него была тема, которая его, котенка, волновала.
— Так пойдем, поговорим с кастрюлями, — предложил котенок, — пусть они ответят, почему они не дают схватить печенку из воды, и обжигают мне лапу.
— Да, подожди ты! — перебил котенка Подбатарей, сидящий на плече у Привика, — у нас есть вещи поважнее. Слышишь, Привик, рыбки очень просили поговорить. Ты не говорил с ними уже неделю.
— Пошли к кастрюлям, — настойчиво тянул котенок.
— Пошли к рыбкам! — решил Привик.
И все пошли в другую комнату, к аквариуму. Кроме котенка. Котенок не пошел со всеми, потому что разозлился.
Все были довольны. Только котенок остался недоволен. У него был такой великолепный шанс договориться с безмозглой кастрюлей, он прямо очень хотел переговорить с этой кастрюлей. Раз уж ему вышел такой случай. Но Подбатарей спутал котенку все планы.
— Если бы Привик переговорил с кастрюлей, кастрюля больше бы меня не обижала — не обижала и спокойно давала бы мне вытянуть изнутри печенку, или курятинку, или что-нибудь еще. — Так рассуждал котенок.
— Хорошо бы договориться с кастрюлей, — котенок никак не мог успокоиться. Он все время думал о кастрюле:
— Кастрюля, ловит, например, куриную ножку или кусочек печенки, а я забираю. Это же очень, очень удобно для кастрюли, — думал котенок, — потому что там у нее внутри снова освобождается место, и она, кастрюля, снова может кого-нибудь словить. Потом Дикуша пошел вслед за остальными. После того, как Привик  отказался идти с ним на кухню. Не пялиться же ему, котенку,  в одиночестве на свежеподранную тюль, потому что с досады, что идет не по-твоему, раздерешь не только тюль, но и медвежью шкуру. Медвежьей шкуры в той комнате, где злился Дикуша  к счастью для нее не было, и поэтому Дикуша не сумев уговорить Привика идти к кастрюле, разодрал тюль, а потом пошел вслед за всеми.
Но котенок думал о своем, тогда как настроение в квартире было совсем иным.
Всем хотелось общения,  обмена мыслями, идеями, приветствиями.
Все хотели поговорить пользуясь случаем.
— Поговорим!
— Поговорим!
— Поговорим!
— Поговорим!
Неслось отовсюду…
Как для людей, так звуки сказочных болтунов не были слышны, но крики и вопли вещей и посуды были настолько громкими для имеющих сказочные уши, что вполне могли долететь даже до Привидонии. Вам понятно? В обычном мире сказочных разговоров не было слышно, а в сказочном мире вечеринка так и оставалась вечеринкой, и ее звуки разносились по всей округе. Шум замечательной вечеринки, которая начиналась в 360-ой квартире долетал до всех сказочных обитателей двора, он долетал даже до Привидонии.  И всех, кто там, в Привидонии, скучал или подремывал, охотился или развлекался, нет-нет, поднимали глаза на окна квартиры. И букашки, ползающие по тряпью, и мыши, и крысы, и Катт, и Жаба с куриной головой, и  Кабакот. Сам Привидон, не к ночи он будь помянут, сидел в стоке — парил ноги и ни на что внимания не обращал. Пока. До поры до времени.
Тем временем публика аплодировала Привику.
— Поговорим!
— Поговорим!  — неслось со всей квартиры. Поболтать хотели практически все. Настроение было праздничное.
Котенок даже предложил:
— Может, разбудим домовых?
Он еще плохо разбирался кого и как тут зовут. Он имел в виду Сашу, Вову, папочку и маму.
— Не домовых, а домашних, — поправил его ехидный Подбатарей и добавил. — Домовые и домашние, — это разные существа, — Подбатарей растянулся как меха, а потом снова стянулся. И все это только ради того, чтобы хихикнуть.
Как будто котенок сам этого не знал.  Теперь, сидя на плече у Привика, Подбатарей постоянно выпучивал свои глаза на улитных рожках, потому что хотел увидеть все.
Из-под батареи ему ничего не было видно.
Подбатарей сидел на плечах и дергал за ушки Привика.
В одном месте он едва не ударился о свисающий рукав задвинутого на шкаф пылесоса, но в последний момент пригнулся, и все кончилось очень хорошо.
— Нет, — сказал Привик, — Людей будить не будем. Я целый день и половину ночи поддерживаю разговоры людей. А они без меня умеют говорить. Поэтому, когда  у меня оказывается несколько свободных минуточек, мне нравится поддерживать разговоры тех, кто вообще не умеет говорить. Мне нравятся разговоры тех, для которых я  единственная возможность пообщаться. Тех, кто не умеет разговаривать, без моего участия, кто без меня вообще — нем, — вот так сказал Привик и добавил, поправив на плече сползающего Подбатарея.
— Я — ваш язык. Поэтому говорите, пока я у вас, наслаждайтесь беседой. Это — ваша ночь, говорите, а я вас с удовольствием послушаю и заодно займусь своими делами.
— А какие у тебя дела? — спросил Дикуша.
— Так,  — неопределенно ответил Привик, — есть кое-какие дела.
Маска африканского вождя сдвинул брови.
Подбатарей поманил котенка. Котенок вскочил на шкаф и Подбатарей сказал ему на ушко:
— Он ищет свое тело, — сказал Подбатарей негромко, — Привик считает, что он — не Привидение. Что он — настоящий человек. Просто он — человек, уснувший перед телевизором. Привик думает, что его сознание заблудилось в телесети, а его тело, настоящее тело, впало в летаргический сон, — и так вот и сидит перед телевизором. Поэтому при любом посещении, любой волшебной квартиры, где он может заякориться, Привик бегает по соседям вокруг — ищет, нет ли где его тела… И так — по всему миру! У него во всем мире есть друзья.
— По всему миру! — загалдели гардины.
Котенок почти не удивился.
— Ага, — продолжил Подбатарей, — ищет по всему миру, и в нашей квартире тоже.
— Идея-фикс, — пренебрежительно фыркнула маска африканского вождя на общем языке. — В этом мире можно прекрасно обходиться без тела. Было бы дело.
Какое дело — маска не уточняла. У маски был скверный африканский характер.
Привик ничуть не обиделся, что при нем обсуждают его дела.
— Да, — сказал Привик, — Если я найду свое тело, то вполне возможно, буду не привидением, а вполне нормальным, полноценным человеком. Если моя догадка правильная, и у меня есть тело, и оно спит в какой-нибудь квартире у телевизора, то я войду в него и стану нормальным человеком. Мое тело перестанет быть телом, а я, Привик, перестану быть Привидением. Мы сольемся и станем правильным существом. Выключим телевизор и станем жить-поживать, добра наживать. А еще — не удержавшись заметил Привик, — мы сможем работать на телевидении. Потому что я, Привик, знаю телевидение как свои пять пальцев, — Привик растопырил прозрачные пальцы. Их было семь.
— А много вас на свете, Привиков? — спросил у Привика Дикуша.
— Пока я один, — говорил Привик, — конечно много людей спит под телевизором, но улетел я один. Потому что только тело моего хозяина впало в летаргический сон.
Привику явно не хотелось расстраивать своих друзей:
— Эй, не печальтесь, — сказал он, — зачем вам слушать эту историю, — я пришел, и вы можете говорить. Забудьте о моих проблемах, разговаривайте, шутите, смейтесь, — и Привик пошел в большую комнату. Все кто хотел поболтать — понеслись в большую комнату вслед за Привиком. Таких было немало.
Там, в большой комнате очень хотелось поговорить. Знаете кому? Аквариумным рыбкам!
Аквариумные рыбки — мы это понимаем, — не могли выйти из аквариума, прийти к Привику, но, наверное, у них были вопросы, если они так сильно хотели поговорить с главным. Главный — так они называли Привика. Все обступили аквариум. Привик посадил Подбатарея на диван и приготовился слушать.
 — Мы очень извиняемся,— говорили рыбки, наплывая одна на другую. Они говорили прямо в своем аквариуме, и их по-прежнему не было видно над поверхностью воды.
— Мы очень извиняемся, Привик, но у нас есть небольшая проблема.
— Небольшая? — удивился котенок. По его мнению у рыбок были большие проблемы, если они жили в крохотной стеклянной коробочке.
Рыбки тем временем пускали бульбочки изо рта.
— Наша проблема — это наш новый жилец. Вот этот самый котенок Дикуша!
Вот это да! Вот это Дикуша удивился. И на него все посмотрели.
Лично он, котенок, не считал себя небольшой проблемой. Он считал себя большой Прелестью.
Котенок Дикуша опешил. Ошипел.
Рыбки вовсю ябедничали Привику, Подбатарею и вообще всем, кто хотел их слушать:
— У серебристой рыбки, — рассказывал вьюн. Он все время смотрел то на Дикушу, то на Привика, — скоро будут мальки. И ей нельзя волноваться. А тут бегает и постоянно лезет в аквариум этот вот котенок!
Котенок зашипел на вьюна.
— А у нас, — закричал из ракушки на дне аквариума сомик. Он занял ракушку, когда из нее вылез вьюн. — А у нас и так стесненные условия жизни. И очень мало места. Просто картостофически, — и все рыбки забулькали.
— Катастрофически, — поправил Подбатарей.
У котенка даже глаза сверкнули:
— Какой, какой кот? — зашипел он на Подбатарея. — Фирческий?!
— Я говорю не кот, а кат, — объяснил Подбатарей, — катастрофически…. Сомик неправильно выговорил это слово. Катастрофа — это когда все идет кувырком. Когда все взрывается, разбивается, разлетается и ломается.
Рыбки перестали шевелить плавниками и с испугом уставились на Дикушу.  Вьюн юркнул было в раковинку, но она уже была занята сомиком. Рыбки уже были не рады, что наябедничали на Дикушу. Катастрофически.
— И вообще, — сбавил тон вьюн, нервно оглядываясь на Дикушу. — У нас все плохо. И кот нам не нравится.
— У нас все неприятности из-за кота, — крикнул сидящий в раковине сомик.
— Катастрофа, — сказал котенок Дикуша. — катастрофа, катастрофически, — повторил он. Неожиданно слово Дикуше стало нравиться. — Хорошее слово, — подумал он. — Чем-то меня напоминает. Тем временем все нашли общий язык. Все принялись ругать Дикушу.
— Правильно, не нравится нам котенок, — закричали обои.
— И нам не нравится, — решительно пробулькал из раковинки сомик. — Этот новый жилец нам не нравится.
— Не нравится, потому что он к нам лезет. Он вредный, он нам не нравится!
— Не нравится, — подтвердила серебристая рыбка. Такая маленькая, что Дикуша ее даже не разглядел.
— Нравится, — вдруг возразил из вредности темный автопортрет африканского вождя. Он возник и в этой комнате — А мне он нравится. Он — черный!
— Не нравится, — закричала тряпка из прихожей.
— Не нравится, — хором сказали ножки из-под стола — он нас царапает. Он несерьезный, невоспитанный.
— Он — негодник! — закричали разодранные шторы из соседней комнаты.
— Годник, — возразили две малюсенькие диванные подушечки. Они были такие маленькие, что ими никто не пользовался, и никто на них не обращал внимания.
— Годник, — хором закричали маленькие подушечки, — он мышей прогнал.
Все на секунду замолчали и задумались.
— Да не было у нас никаких мышей, — закричала из кухни хлебница.
— А он не у нас прогнал, — нашлись  маленькие подушечки, — он вообще прогнал.
— Это вы вообще гоните, — разозлилась вазочка с конфетами.
У вазочки с конфетами отлегло от сердца. Она подумала, что у них и вправду появились мыши.
Дверь одежного шкафа согласно скрипнула. Она была согласна скрипеть.
— Тихо, — сказал Привик.
Привик был умный и хитрый. Он знал, что его послушают.
— Пусть, — сказал Привик, —  вас рассудит та, что всегда бывает правой. Хотите узнать ее мнение? Тогда мы точно будем знать — хороший котенок или плохой. Нужен он нам или не нужен? Договорились?
— А кто это у нас всегда прав? — недоверчиво спросил кто-то из бельевого шкафа.
— Действительно — кто? — спросил Привик, — и оглядел притихших друзей.
Все скромно промолчали. Кое-кто прочистил голос. Что-то зашуршало под диваном.
— Всегда права… — начал Привик.
Все думали, что это ошибка, что Привик шутит. Каждый считал, что не может быть на свете существа, которое всегда право. За исключением себя самого конечно и, может быть, Привика. Так все подумали. И ошиблись.
— Всегда права… — Привик сделал многозначительную паузу, Даже тишина перестала звенеть.
4

— Всегда права у нас правая тапка, — торжествующе сказал Привик. Все захлопали. Всем понравилась находчивость Привика. Все согласились.
Котенок от удивления открыл рот.  Не думал он, что все будет зависеть от тапки. Правой тапки.
Правая тапка заскромничала. Балабончик на ней покраснел еще сильнее.
— Ну что вы, право, — засмущалась она. Конечно — это была  мамочкина тапка.
— Ну я такая неприбранная, — кокетничала она — подошва скошена, и-ах-я так неготова… кроме того, я вообще-то больше по ноге правая… А не то, чтобы вообще…. Я, конечно, понимаю, что если нужно, то определенно выходя из гармонии…
— Что с Дикушей решили? — перебил ее Привик.
— Так он прав! — сказала правая тапка. — Бегает себе, прыгает…
— А мы? — закричали шторы. — Он же нас рвет, по нам лазает!
— А мы? — закричали рыбки. — Он нас баламутит.
— Так вы тоже правы, — сказала правая тапка.
— Все ясно, — сказал веник. — У правой тапки — все правы.
— Подкаблучница! — прошелестела штора.
Но общественное мнение все равно повернулось в сторону Дикуши.
Правая — есть правая!
— Ничего, — сказал веник совку, — мы его по-другому выживем.
— Как? — так же тихо переспросил совок.
— Будем смеяться и подначивать, что он никогда не был на крыше. — Он сам уйдет.
— На крышу! — зашипел вентиль в ванной. — Пусть идет на крышу!
А правая тапка вдруг неожиданно разгоревалась:
— Ой, — закричала она. — А кто видел мою левую тапку?
Левая тапка помалкивала. Ее никто ни о чем не спрашивал. Она была просто так — для пары. Но пара — есть пара. Левая тапка нужна была правой. Все стали оглядываться в растерянности. Никто не знал, как помочь правой тапке. Рыбки хотели еще что-то сказать, но все смотрели на правую тапку.
Правая тапка рыдала у дивана:
— Может, она  потерялась, моя левая сестричка, может, ее случайно выбросили?
Тогда благородный Дикуша, вспомнив все свои лесные привычки, принюхался, прислушался, прыгнул под журнальный стол и вытянул из-под стола левую тапку.
Левая тапка мирно посапывала. Она все проспала.
— Ишь, куда запропастилась, — довольно промурлыкала правая тапка. — Как ты ее нашел? — уважительно спросила она у Дикуши. — Мой герой!
— Под столом все что угодно можно найти, — пренебрежительно сказал веник, и совок подтвердил.
— Да, да, да — не надо далеко ходить, — сказал веник, — ни в горы, ни в лес.
— Не надо далеко ходить, — сказал веник.
— Не надо, — согласился котенок.
— Уж ты-то точно никуда не способен пойти, — пренебрежительно сказал веник. — Ведь ты — домашний котенок.
— Я — домашний? — вдруг разозлился Дикуша. — Я —норвежский лесной кот, — закричал правый котенок.
Тьфу! То есть просто котенок.
— Норвежский лесной! Я свободный котенок, куда хочу — туда хожу.
— Да, — поддержала котенка благодарная правая тапка, обнимая левую, — мы — свободные тапки! Куда хотим — туда идем!
И она прикрикнула совку:
— А тебе я советую помолчать!
— Но ведь действительно, чтобы что-то найти, надо поискать под столом, — плаксиво повторил веник.
— Значит, — спросил еще кто-то, — если ты где-то что-то потерял, надо искать потерю под столом?
— Но-но, — закричал обеденный стол, — но-но, вы там не очень.
— Скажете, что потеряли слона, кита или девятиэтажный дом и придете искать подо мной?
— Под столом, — закричал вредный совок. Он заступался за веник и не боялся Дикушу. Ему нравилось дразниться.
— Тогда, — рассудительно сказал котенок. — Шли бы в кухню, искали бы там левую тапку …
— В кухню, в кухню, — не расслышав спора, закричали чашечки и ложечки, — не слушайте совок,  — идите к нам — поболтаем! А то вы все в комнате и в комнате!
Хотите знать, о чем хотели поболтать в кухне чайные чашечки?
Я вам расскажу о чем. О том, что когда на улице и за окном грохочет гром, посуда в кухне дрожит от ужаса! А знаете — почему? Потому что однажды во время грозы одна чашка задребезжала, упала и разбилась, с тех пор чашки с ложечками только об этом и болтали.
Все хотели говорить. Но вовсе не об этом. Все хотели говорить о своем. Веревочка, — например, — не могла пойти на кухню, но она тоже хотела выговориться. Веревочка с удовольствием играла с Сашей. Саша прыгала через веревочку, а мамочка сушила на веревочке белье на балконе.
 Веревочка ко всем привязывалась — она была очень привязчивая. Она так и говорила всем:
— Я такая привязчивая! Такая привязчивая!
Кое-кто ее за это просто не любил. Кое-кому она за это не нравилась. Кое-кому не нравилось, что его привязывают.
Привик поднял Подбатарея. Он собрался куда-то идти.
Рыбки заторопились:
— Этот  новый жилец — действительно небольшая проблема, — запустил серию пузырьков аквариумный сомик, — правда, смешной!
— Я охотился за мухой, а этот кот схватил над аквариумом мою муху и съел… Просто досадно!
Дикуша стало неудобно.
Про булькающую воду, ладно, Дикуша готов был повиниться, но про то, что накануне Дикуша поймал над аквариумом муху и съел — не знал никто. Даже я — рассказчик. Котенок думал, что никто этого не заметил. А вот сомик, оказывается, заметил. Да и взял и рассказал всему миру.
Котенку стало очень неловко.
— Да ладно, — сказал Привик, — ну чего вы? Ну, подумаешь, ну словил котеночек над аквариумом одну-единственную мошечку.
Все захохотали. Все захохотали, и всем стало легко и хорошо, и все окончательно простили Дикушу.
— Мошки — это действительно ерундовина, — сказал сомик, и забулькал. Потом он выглянул из раковинки:
— У нас другое горе!
— Какое? —  терпеливо спросил Привик. Он стоял над аквариумом, а вокруг расположились его друзья.
— Тут — это, — покосился на сомика донный вьюнок, — мы — это аквариумные рыбки или, может быть, я чего-то не понимаю?
— Конечно, аквариумные, — подтвердил Привик. — А что?
— Тогда это, чего это нам Саша воду подсаливает?
Привик попробовал на вкус воду в аквариуме и покачал головой:
— Да не, как будто бы пресная.
— Как будто бы, — обидчиво сказал вьюн, — соленая, точно.
— Солит, солит, — подтвердил сомик.
— Я слышал, — стукнула из кухни доска для резки овощей, — Саша начиталась книжек про морских звезд и хочет сделать в аквариуме океанариум. Она хочет летом вас на море взять. К соленой воде приучает.
— Нас? — перепугался сомик. — На море? А за что?
— Как это за что? — удивился Привик. — Вы что — на море не хотите?
— Не хотим, конечно, — сказал вьюн. — Не хотим мы ни на какое море! Мы — аквариумные рыбки, зачем нам на море?
— Да, — сказал Привик, — наверное, вы правы. Наверное — на море вам не надо. Хорошо, мы что-нибудь придумаем.
— А еще, — стукнула из кухни доска для резки овощей, — еще Саша говорила, что хочет вам рака поселить.
— Ну, про рака — это враки, — совсем развеселился Привик, — раку в вашем аквариуме делать нечего.
— Это пустяки, — успокоил рыбок Подбатарей. — В самом деле, не пираний же батарейных вам запустят.
— Каких еще батарейных пираний? — даже видавший виды Привик удивился.
— А таких, — обрадовался возможности поговорить Подбатарей, — Я слышал, такую историю: «какой-то математик-путешественник привез из джунглей Амазонии ужасно хищных рыбок. Под названием Пираньи»
Усы у африканского вождя зашевелились по-охотничьи.
— Ах! Ох! Ух! — заахали наоборот все присутствующие.
— Ну и что? — всем стало любопытно.
— А то, что пираньи — хищные рыбки, привезенные путешественником, ели все подряд. Одно время путешественник даже выбрасывал в банку, где жили эти пираньи строительный мусор, который оставался у него после ремонта. Так вот эти рыбки ели даже погнутые гвозди, алебастр и остатки штукатурки. А потом стали грызть банку, в которой они сами жили. Тогда путешественник перепугался и стал думать, куда их подевать — своих пираний. И он не нашел ничего лучшего, чем чугунные батареи местного парового отопления. Туда он их и слил — внутрь. Отечественный чугун оказался пираньям не по зубам. Но и кипяток, который тек в батареях, ничего пираньям не сделал. Пираньи в кипятке прижились. Но батарейные пираньи, хотя и приспособились жить в кипятке, только и ждут случая — выбраться в другое место. Вы же не хотите, чтобы они поселились в аквариуме?
— Нет, — в один голос закричали аквариумные рыбки. — Конечно, нет.
— Вот видите, — поучительно сказал Подбатарей. — А батарейные пираньи сидят в батареях и только и ждут,  когда кто-нибудь положит руки на батарею, чтобы погреться.
— И что будет? — в один голос спросили котенок Дикуша и любопытная маска африканского вождя. Особенно рассказ заинтересовал маску. Дикуша благоразумно отошел от батареи подальше.
— А то, — загадочно ответил Подбатарей, — а то, что ничего хорошего не будет!
— При чем тут пираньи и батарейные? —  возмутились аквариумные рыбки, вздрагивая. — Мы о нас говорили. Мы в аквариуме живем. А пираньи твои — в батарее….
— А я — Подбатарей. Под батареей, — так же загадочно сказал Подбатарей, — при том.
— А я тут живу, в кухне! — снова стукнула доска для резки овощей. — Давайте обо мне поговорим!
— Гу-гу-гу-гу! — загудел холодильник, — гу-гу-гу-гу! — Про рыбу у меня спросите. Я про рыбу все знаю, и про крабовые палочки, и про салат из морской капусты, и про селедку. Обо всем могу — гу-гу-гу!  Гу-гу-гу, — переводил дух холодильник. — Гу-гу-гу-гу — про все могу. Что вы все про аквариумных? Сколько их в том аквариуме? Жменька, а у меня в морозильнике — по четыре килограмма рыбы лежит, какой угодно: и речной, и морской, и озерной.
Аквариумные рыбки даже  задрожали от негодования. При том, что в присутствии Привика всем очень хотелось поговорить — аквариумным рыбкам с холодильником о рыбе говорить не хо-хо—хо-хотелось. А холодильник продолжал горячиться:
— Что это вы про соль в аквариуме разговариваете? У меня спросите? Соли и у меня сколько угодно — гу-гу-гу-вау?!
— А я стол, — снова закричали из кухни. — Не доска для резки овощей, не эта, маленькая. Вы обо мне уже говорили. Вы под меня хотели слона спрятать, помните? Я большой, широкий стол, стою в кухне. Слышите? У меня есть секрет!
— Какой секрет? — рассердился сервант. — Это у меня могут быть секреты. У меня полочки есть, дверцы. А ты — все равно, что прозрачный. Сверху все видно, и снизу! Кит что ли под тобою прячется? Ха-ха-ха! Какой у тебя может быть секрет?
— Какой, какой — обрадовался стол общему вниманию. — У меня под столешницей точно что-то прячется!
— Тараканы, наверное, — фыркнул вредный веник, совок заржал.
— Мы, табуретки, — хором закричали из-под стола табуретки.
Заговорили все. Все заговорили. Привик сумел расшевелить всех. Привик улыбался. Когда я пишу «Заговорили все», это значит, что действительно все вокруг заговорили. Все кто мог говорить — и фаянсовая сова с электрической лампочкой внутри, и маска африканского вождя с рыжими усами и даже вазочка с конфетами. Только плинтусы молчали, слишком хорошо они были прибиты. Правда, были и те, кто не говорил. Хотя и мог. Можете мне поверить. Была в квартире такая коробочка.
Мне обо всех рассказывать  интересно — просто одни попадаются на глаза, а другие — нет. О тех, кто не попадается на глаза, говорить еще интереснее, чем о тех, которые попадаются на глаза. Коробочка на глаза не попадалась. Коробочка была необычной, секретной. Так сказала Саша. Что-то понадобилось, например, Саше спрятать — коробочка спрятала. Что-то понадобилось Вове спрятать — коробочка спрятала.
Однажды мама спрятала саму коробочку, а Вова с Сашей забыли, что они спрятали в коробочке. Коробочка пожелтела, но никому ничего не сказала. Секретная коробочка  умела хранить секреты. Почему я это рассказываю? Потому что хочу подчеркнуть, что если у тебя есть характер, и ты умеешь держать слово, то ты не будешь говорить даже тогда, когда говорить можно.
И еще был в квартире кое-кто, кто не говорил вместе со всеми. В разговорах вместе со всеми не участвовали дверной звонок, часы, и особенно мобилка. Мобилка могла говорить и без Привика — хоть и со слов, в смысле не с ослов, а со слов других людей, которые с помощью мобилки общались между собой. Мобилка была крутой и не участвовала в общей болтовне. Мобилка делала вид, что отключена.
Домовые, то есть домашние спали, и у мобилки не было причины болтать попусту. Тем более что в отличие,  скажем, от болтовни между собой пары носков, разговоры с мобилки стоили денег.
Правда, Привик был добрый, он мог бы дать поговорить мобилке совершенно бесплатно. Но мобилка всю свою жизнь, — а это очень долго, — говорила за деньги, и знала цену слову. Поэтому просто не могла заставить себя говорить бесплатно. Вот такие дела. А радио бурчало и с Привиком, и без Привика. Радио было очень старое — и бормотало днем и ночью, но его не слушали. На радио привыкли не обращать внимания. Все, кроме тех, о ком я рассказал, принимали участие в разговорах, затеянных Привиком.
Еще в общем разговоре пытались принять участие три девочки-мулаточки, с нарисованной Сашей картинки. Но как умеют взрослые не обращать внимания на разговоры детей, так и вещи, говорящие с помощью Привика не обращали внимания на нарисованных мулаточек. Девочек, пытающихся заговорить с Сашиного рисунка. Правда девочки не очень то и говорили. Они надували губки бантиком и произносили:
— Фи-фи, фи-фи…
Все говорили. Даже пуговицы. Даже пуговицы хотели со всеми поговорить.  О том, как много они значат в жизни человека. У пуговиц было по четыре дырочки, и их через эти дырочки пришивали к одежде. Чтобы они — пуговицы — не потерялись.
— Как вы думаете?
— Как вы думаете?
— Как вы думаете?
— Как вы думаете? — курлыкали пуговицы — каждая в четыре дырочки. — Что это значит? Это значит, что люди — очень дорожат нами, пуговицами. Так дорожат, что боятся нас потерять. И еще — смотрите, как редко бывает, — доказывали пуговицы, — чтобы нас не было видно на одежде. Обычно нас, пуговицы на одежду пришивают так, чтобы окружающие хорошенько нас видели, чтобы они нами любовались. Это значит, что нами дорожат. Нас показывают, как драгоценности, и следят за тем, чтобы мы не потерялись. Люди показывают нас друг другу, — говорили пуговицы.  Только об этом они и говорили.
Пуговицы вообще зазнавались:
— Ведь люди не пришивают к одежде лампочки, аквариумы или вилки, — кричали пуговицы.
— Что? — возмущались из кухни вилки, — мы самые важные. На нас грибочки накалывают. А Саша про нас стишок сочинила:
— Вилочки-милочки!
Возьмите на вилочки кусочек,
Положите в роточек,
Как вкусно!
Как мило!
Побольше бы на свете
Тарелок и вилок.
— А мы — тарелки, — закричали из кухни тарелки. — Мы как глаза распахиваемся!

У котенка от всего этого голова шла кругом.
— А я, — бубнил холодильник, — а я — холодильник. Холод держу под контролем.
— Холодный нос — залог здоровья, — приветливо поддакнул котенок. Он старался быть приветливым с холодильником.
Одна табуретка из-под стола мечтательно заметила:
— Там, где холод, должен быть лед. Я всегда мечтала купить коньки…
— Она хромая на одну ножку — тут же стукнула доска для резки овощей.
А микроволновая печь сцепилась с плитой — о том, кто из них может приготовить самое сложное блюдо.
— Я сегодня такой пудинг приготовила, — хвасталась плита. — Готовить было так трудно.
— Ой, — прокомментировала вешалка из прихожей и сказала тряпке:
— Готовить… да что там сложного!  Зеленка в тесте, или чай с грибами… любой это может приготовить.
— Что? — вскипел вдруг чайник. — Чай с грибами? Где это ты такое слышала, старая вешалка?
— Ну, говорят…., — немного смутилась вешалка. — Кто-то что-то одевает, кто-то что-то снимает…
— Ой, — не выдержал даже Подбатарей, — Ой, не могу, — и засмеялся. — Чай с грибами!
И все захохотали. Даже щетки — ежики из тумбочки. Щетки ежовые обувные на виду не лежали. Их на ночь в тумбочку закрывали. И вантус сидел в тумбочке. Но под мойкой. А половая тряпка, наслушавшись вешалки, сама начала говорить всякие глупости: она вдруг решила поучить жить батарею, под которой поселился Подбатарей. Половая тряпка, с которой никто не хотел общаться, лежала у двери и поучала батарею:
— Очень уж вы зажатые, — кричала половая тряпка батарее, — какие-то скрученные, чугунные. Вот посмотрите на меня — надо жить расслабленно, получать удовольствие от жизни. Вот посмотрите на меня, — тряпка стелилась по полу у входа и рассыпалась бахромой. — Я живу расслабленно и лежу, лежу. Вот как надо жить — мечтательно продолжала тряпка.
— Да, — мстительно съязвил Подбатарей. Он заступился за свою батарею. — А потом об вас вытирают ноги.
 И Подбатарей закрыл дверь в прихожую, чтобы тряпку не было слышно.
— Сквозняк, — сухо пояснил Подбатарей.
— Ой, — закричала испуганно сумочка из нежной страусиной кожи, как она утверждала. На самом деле, сумочка была из свиной кожи, — Ой, сквозняк. Я так боюсь сквозняков. Ой!
— Я дверь закрыл, — буркнул Подбатарей, — сквозняка не было, и сумочка огляделась и снова закричала испуганно:
— Ой, змеи! Я так боюсь змей!
На самом деле и никаких змей поблизости не было. Был один старый пояс из кожзаменителя, утверждающий, что он из змеиной кожи. Он столько рассказывал о своем злобном холодном равнодушном характере змея, что даже свиную кожу проняло.
Он всех вокруг напугал. А холодильник — так даже разозлил. Тем не менее, три или четыре пояска с маминых платьев и один женский галстук безумно влюбились в этого змея.
Болтали все. Болтали разное.
И серьезные вещи и всякую чушь.
— А ты когда-нибудь видел гномиков? — спрашивали две маленькие подушечки у напольного вентилятора. Подушечки были такие маленькие, что ими никто не пользовался. Они не хотели изменить мир. Они просто хотели быть кому-нибудь полезными.
Томики поэзии перешептывались между собой. Напольный вентилятор передавал всем привет. Его все любили, потому что он всех приятно обдувал в летний зной.
Вообще приветов в этом общем гомоне было больше всего. Веник передавал привет входной двери, тумбочки — скатертям и наволочкам, а холодильник бурчал брюхом и передавал привет всем по алфавиту.
Аквариумным рыбкам он тоже передавал привет. Экзотическая бабочка, висящая за стеклом неподалеку от маски африканского вождя, даже вздрагивала от холода, когда холодильник говорил ей, что он передает привет от деда Мороза…
Это он так шутил.
Никому не передавала привет большая зеленая муха, которая попала на клейкую ленту и  просто злобно гудела, выдирая лапы.
Котенок был слегка ошарашен.
— Еще бы пятна на скатерти заговорили, — немного раздосадовано бормотал котенок, оглядываясь.
Ему нравилось говорить, но ему не нравилось, что в квартире №360 как оказалось, умеют говорить все. Все говорили.
Кое-где даже образовалось что-то вроде кружков по интересам. Никогда вы не догадаетесь, кто и с кем образовал компании.
Игрушечный резиновый утенок, как оказалось, увлекался тем же, чем и  маленький паучок — с клубком шерсти, с воткнутыми в него спицами. Они обсуждали мамочкины журналы по вязанию.
Даже шахматы разделились по интересам. Шахматы болели за разные футбольные команды и искали Привика, чтобы порасспросить его о турнирной таблице футбольного чемпионата.
 Белые шахматные фигуры болели за «Оболонь», а черные — за «Арсенал».
Все болтали — игрушки, распахнутая мебель. Все увлеклись разговорами, и никто не заметил, что Привик как-то отступил в тень. Что его как-то не стало видно.
Но он был где-то неподалеку, иначе никто не сумел бы разговаривать. Однако, кроме шахмат, Привика никто не искал, потому что всем было отчаянно интересно просто разговаривать между собой. Такое у Привика было свойство. В его присутствии могли разговаривать даже старые ботинки и дверные ручки. Игрушечные пирамидки на шкафчике и столбик термометра. При Привике говорил даже портрет африканского вождя с настоящими усами в самом темном углу.
Портрет африканского вождя и при жизни, там — в Африке, любил находиться в тени. Он возглавлял там самое темное племя с темным прошлым и темными интересами. Привика любила даже зубная щетка, которой в общем-то людей не за что было любить, и унитазный ерш.
В этой квартире Привика все любили. Веселье было в самом разгаре…. Это была самая настоящая вечеринка, и она удалась. Все шутили, переговаривались, передавали приветы, и едва ли не обнимались. Особенно — сами знаете кто, сами знаете с кем.
Все были навеселе.
Не в том взрослом смысле слова, а просто по-настоящему счастливы, веселы и болтливы. Уж я просто не знаю, кому она не нравилась, эта вечеринка. Разве что мобильнику. Все остальные были в восторге. Полный отпад. Туши свет.
Впрочем, света все равно не было. Друзьям не нужен был свет, чтобы веселиться при Привике.
— Ах, если бы это была бы настоящая, человеческая вечеринка, то в тот момент, о котором я рассказываю, наверное, точно бы потух свет. Потому что в тот момент, о котором я рассказываю, веселье действительно достигло апогея. И по законам подлости, которые универсальны, обязательно должно было бы что-нибудь случиться. Да.
Еще раз, да. По законам подлости. Вдруг. Неожиданно для всех.
Так некстати.
Это была кульминация веселья. А про закон подлости я говорю потому, что в тот момент, о котором я рассказываю, веселье действительно достигло своего апогея. Знаете, что это такое? Веселье достигло своего апогея и неожиданно для всех вдруг..
Так некстати. Так внезапно. Так неудобно…
Мне страшно об этом говорить — остановитесь, тут я слезу…
Тут все поняли, что молчание — золото. Почему? Потому, что если бы они все на радостях, что умеют разговаривать, не разорались бы так громко, то никакого дона Привидона не появилось бы в открытой двери  балкона со стороны ночи. Со стороны улицы.
Какого дона Привидона? 
Такого дона Привидона.
Жуткого.
Жуткого, — это если начать описывать его с середины. А если описывать его по порядку, то:
а. алчного,
б. безжалостного,
в. вредного,
г. грязного,
д. дурного,
е. ежового,
ж. жуткого, — как я и говорил,
з. злобного.
И дык талее.
Дона Привидона — законченного хулигана из Привидонии, короля дворовой помойки.
Привидонией была территория между черным брезентовым гаражом, стеной заброшенной фабрики детских игрушек, мусорными контейнерами со стоком нечистот.
Морда у Привидона была помятая и злая. Пальцы Привидона были унизаны ржавыми гайками, а на лысине росла плесень, зеленая и сырая.
И — все сразу поняли, что ржавые гайки на пальцах у Привидона ассоциируются с понятием: Ша, как дам по зубам.
Все так и  поняли. Или вы не верите? Или вы думаете, что по зубам боятся получить только те, у кого есть зубы?
Все боялись получить по зубам — и кто может получить, и кто не может. Дон Привидон вошел в комнату с балкона. Все от испуга проглотили языки. Это и с людьми бывает, а с вещами — вообще через раз. Вслед за Привидоном в комнату ввалились Жаба с куриной головой, Катт и Кабакот. Привик стушевался. Привик стушевался в полном смысле этого слова. Сказать, как это было? Его разноцветная окраска, точечки из которых он состоял, перестали быть цветными и яркими. Привик слился с окружающими его предметами. Абсолютно. Ну, то есть — там, где должна была быть тень, Привик потемнел, там, где должен был быть просвет — он просветлел. Одним словом — Привик мгновенно стал почти не заметен для глаза. Если бы Дикуша не был котенком с острым зрением, наблюдательным и умным, он бы и не заметил новых очертаний Привика. Подбатарей принял вид мертвой гусеницы, и Дикуша тоже бросился искать, где бы ему спрятаться. А вещи стали выглядеть тем, чем они и были — вещами.
В полном молчании, в сопровождении свиты дон Привидон вошел в комнату. Дон Привидон вошел в комнату и обвел ее взглядом. Только что, собственными ушами он слышал шум и гам, топот и смех, царившие в квартире №360, но когда зашел — ничего особенного не увидел.  И не услышал.
— Почудилось, что ли? — почесал садик Привидон и собрался было уйти, но потом остановился и решил все-таки обследовать территорию.
В гостиной Привидон  придержал за ухо готового умчаться   Кабакота: ужасную помесь крысы с кабаном бородавочником, и молча обвел пальцем комнату… Кабакот остался в этой комнате. Дон Привидон дал подзатыльник Катту и показал ему в гостиную. Катт побежал в гости.
 Жаба — куриные мозги почапала в прихожую. Дон Привидон отправился за ней. Дон Привидон называл помойную Жабу Куриной головой, потому что жаба была очень тупая. Но верная и старательная. Дон Привидон отправился за Жабой куриной головой в прихожую. В прихожей лежала тряпка на полу и горело бра-ночник. Больше в квартире света не было. Была ночь. Дону Привидону горящее бра сразу не понравилось. А Жабе не понравилась половая тряпка. Жаба тоже стояла на пороге и не хотела входить в прихожую. В комнате она приметила более уютное местечко. Дон Привидон пихнул Жабу. Жаба прыгнула на половую тряпку у порога. И сразу сделала пи-пи. Расслабленная половая тряпка зажалась и стала твердеть. Жаба с куриными мозгами пожевала губами и раздраженно сказала:
— Я здеся не буду! Тут свет и гады. Я  бы лучше в аквариуме посидела… Рыбий корм, соседи…
Жаба с куриными мозгами просто пробормотала это в прихожей возле Привидона. Она и не собиралась говорить. Это были просто мысли. Но Жаба это произнесла. Вслух.
Жаба и не думала разговаривать. Она подумала, а губы ее вдруг разлепили мысли.
Привидон молчавший всю свою жизнь, хотел, как обычно дать Жабе пендюль, чтобы она делала то, что положено.
По мнению Привидона Жабе положено было делать, что велено —бдить в прихожей, куда ее привел Привидон.
А по Жабе в прихожей была описанная половая тряпка, свет бра и зеркало. И ей хотелось бдить в комнате, в аквариуме. Только и всего. Жабе с куриными мозгами хотелось бдить в аквариуме, потягивая через соломинку сухой рыбий корм. Всего-навсего. Вот она и подумала про себя свое мнение. А получилось — вслух.
Но тут ей Привидон и выдал:
— Молчать, сволочь! — и замокл. В смысле замолк. Он еще не знал, как правильно говорить: «замокл» или «замолк». И все остальные слова не знал, как правильно. Потому что дон Привидон говорил впервые в жизни. Как, впрочем, и Жаба.
Да. Новых гостей на вечеринке ждало много интересных сюрпризов.
Привидон еще никогда не разговаривал. И папа его не разговаривал, и мама, и дедушка. Нет, у дона Привидона был язык, но он им не пользовался. Мы ведь не пользуемся, например, аппендиксом.
Привидон всегда думал, что язык ему нужен для украшения. Для выражения собственных мыслей он использовал тумаки. А тут вдруг он заговорил.
Кто?
Язык!
Привидон пошире открыл рот и высунул язык подальше — так далеко, чтобы его рассмотреть. Язык с трудом доставал Привидону до кончика носа, и видно его было плохо. Привидон выпучил глаза на кончик носа и с упрямством настоящих Привидонов начал рассматривать еле видный кончик языка.
Конечно, Привидон удивился всерьез. Но только один раз. Когда вам домой привозят новенький телевизор, вы удивляетесь? Удивляетесь. Но только один раз. А потом изучаете инструкции к пульту, чтобы научиться переключать программы, — так? А некоторые щелкают пультом, ничего не изучая, безо всяких инструкций. Вот.
Дон Привидон был не из тех, кто узнает, что надо делать по книжкам. Он не стал ломать голову. Раз язык заговорил — дон Привидон начал изучать язык. Собственный. Разглядеть язык толком не удалось. Тогда Привидон хорошенько поболтал языком во рту.
— Ба-ла-ла-ла…
«Ба-ла-ла-ла» получилось обычное, ничего особенного. Привидон подумал и стукнул головой в дверь.
И «бум» получилось обыкновенное. Тогда Привидон взял со столика у зеркала расческу и провел по ней пальцем.
И «дз-ж-ж» получилось обыкновенное. Привидон никогда раньше не говорил и даже раз заговорив, все равно не знал, как это делается. Просто не понимал. Он еще раз провел пальцем по расческе.
— Дзжжз, — сказала расческа.
— Дзжжз,— повторил Привидон и приободрился.
Жаба с куриными мозгами уставилась на него куриным взглядом.
Привидон хотел заговорить, хоть он и не за тем сюда пришел. Он и не знал, зачем ему это нужно — говорить. Он просто хотел говорить и снова сказал:
— Дзжжз…
Жаба, которой это надоело, сшибла длинным языком маленького паучка, который прятался за зеркалом, и спросила:
— Так мне чего, тута сидеть?
Жабе было по фиг — говорить или не говорить. У нее мозги были куриные. Она не переймалася.
Тряпочку, чтобы не воняло, Жаба засунула в тумбочку для обуви. Обувные щетки и обувь промолчали. Вообще все в квартире №360 молчали. Люди спали, а Привик и его друзья старались просто не привлекать внимания Привидона — ужасного и страшного.
— Так мне чо делать? — канючила Жаба.
Ей не хотелось сидеть в прихожей, где горело бра и воняла тряпка. Ей хотелось в аквариум. Жабе даже в голову не приходило, что она разговаривает.
— Сидеть! — снова рявкнул Привидон и отбросил расческу. Проблема разрешилась сама собой. Чтобы говорить, надо не жужжать расческой, не бить головой о дверь и не болтать языком во рту: — Ба-ла-ла-ла.
Не надо напрягать мускулы или пучить глаза или дзенькать расческой. Надо просто говорить.
— Сидеть сволочь! — приказал Привидон и Жаба снова потянула половую тряпку из обувного ящика. Уж очень грозен был Привидон.
— Сидеть сволочь! — рявкнул Привидон.
Ну а я разве обещал вам, что Привидон, едва научившись говорить насчет сочинять сонеты, хотя бы говорить верлибром?
Как получалось, так и говорил.
— Сидеть, сволочь! — снова сказал Привидон и поднял для удара ногу. Но Жаба с куриными мозгами  и так села. Хоть у нее и были куриные мозги, Жаба поняла — раз Привидон сказал — сидеть, надо сидеть. И не очень то ей и хотелось в аквариум. Второго пинка не понадобилось. Это даже Привидона удивило.
— Два слова, — быстро сосчитал Привидон. — заменяют один пинок.
Он оглянулся.
В прихожей все делали вид, что в ней никого нет.
Кому ты скажешь: «Сидеть сволочь!» — если рядом никого нет? Зеркалу? — Так оно зеркало. Бра? — так оно бра.
Воодушевленный Привидон заглянул в туалет, но там тоже некому было сказать: «Сидеть сволочь!». Унитаз, как двоечник ни на что не реагировал, пока его не дернешь. И потом унитаз — он вроде бы и так сидит.
И дверь молчала. Бумкнула что-то негромко, когда Привидон об нее башкой  треснулся, и замолчала тихонечко. А когда Привидон на нее уставился, то дверь встала навытяжку, лупая глазком. Ну что ей скажешь?
— Стоять, сволочь! — для собственного удовольствия гаркнул Привидон. Он хоть и был неграмотный, и говорить научился совсем недавно — но науку командовать знал туго. У него в роду все командовали: и прудед Привидона и пру-пру-пру Прадед, и пру-пру-пру-тпру-Прадед Привидон, от которого на тысячелетнем дубе первые сто пятьдесят колец до сих пор дрожали.
Тут нам всем нужно время, чтобы привыкнуть к говорящему Привидону.
Привидону также понадобилось время, чтобы привыкнуть к тому, что отныне он не просто Привидон, а говорящий Привидон. Знаете, что первым делом говорил  говорящий Привидон. Первым делом Привидон высказал все, что он думает о куриной жабьей голове. Хотя и в более мягкой форме, чем сам ожидал. То есть без пинков и затрещин. Только словами. Слов у Привидона было маловато, слова в основном использовались им из словарного запаса дворника дяди Гриши. Эти слова дядя Гриша употреблял, заталкивая пустые пластиковые бутылки по краям мусорных контейнеров, чтобы увеличить их вместимость. Эти и некоторые другие слова. Но Привидон чувствовал, что их маловато.
Пока Привидон вспоминал слова, Жаба с куриной головой уже затолкала тряпку обратно. Хоть голова у нее была и куриная, Жаба поняла, что Привидон научившись говорить, будет распускать руки гораздо реже.
Правда, Жабе с куриными мозгами по-прежнему хотелось сидеть не на мокрой тряпке, а в аквариуме…
Ей сказали — сидеть, она села на мокрую тряпку. А в аквариуме значит не судьба. Жаба поерзала, устраиваясь поудобнее. У Привидона строгие принципы — сказано тебе сидеть, значит надо сидеть. И не моги даже думать о том, чтобы плюхнуться.
— Там, в аквариуме и корм живой, поди есть, — пробормотала Жаба и стиснула губы.
Тьфу, вот ведь привязался к ней этот аквариум. Ей сидеть надо.
Привидон скорчил рожу отражению. Но язык показывать не стал. С той самой минуты, как Привидон понял, что язык это не украшение, а нечто не менее важное, чем пинок. С этой самой минуты Привидон решил не показывать язык направо и налево.
Чего зря языком трепать?
— Язык зря показывать, — так сразу решил Привидон — все равно, что пинки без дела раздавать. А пинки в роду Привидонов имели очень древнюю и высокую культуру раздачи.
 Привидон еще раз взглянул на себя в зеркало, поправил пальцами язык, как джентльмены поправляют галстук и не удержавшись, сказал ни к кому особо не обращаясь:
— Сволочь!
Все приструнились.
Очень уж Привидону нравилось говорить. А чтобы к этому привыкнуть все-таки требовалось некоторое время и артикуляция. Говорить Привидону нравилось— это было и в зеркале видно, но что-то ему все-таки не нравилось. Что? Привидон на Жабу глянул — Жаба глаза пучила. Нет, не Жаба.
Потом Привидон понял, что ему в прихожей не понравилось. Привидону  в прихожей бра не понравилось. Бра в прихожей светило. Вернее не само бра, а лампочка в бра. Сначала Привидон хотел отвесить бра подзатыльник, но вспомнил, что умеет разговаривать. Вместо того, чтобы отвесить бра подзатыльник, Привидон откусил из бра лампочку. Свет погас. Привидон пережевал с хрустом лампочку и сказал оцепеневшему бра:
— Еще раз засветишься, — сожру выключатель.  Спасибо, все было очень вкусно.
Какой-то недоеденный проводок в патроне бра запищал испуганно:
— Пи!
Честно говоря, лампочка показалась Привидону сырой.
Привидон еще дожевывал лампочку, приговаривая:
— Шав, шав.
У него на душе было легко и радостно. Во-первых, оттого, что он научился обходиться без подзатыльников. Во-вторых, научился говорить. Конечно, это было трудно. Поначалу.
Поначалу это было особенно трудно. Но Привидон не дал трудностям себя запугать и пошел в кухню.
Привидон не знал, что говорить дальше и поэтому прямо из прихожей решил заглянуть в кухню. От кого-то он слышал, что иногда лучше жевать, чем говорить.
 Привидон набил полные карманы котлет, конфет и сала и мороженой рыбы, чтобы в случае чего воспользоваться этим советом. Жабу с куриной головой Привидон поманил из прихожей за собой.
Жаба с удовольствием покинула мокрую тряпку.
В прихожей все молчали. Тряпка съежилась и окаменела, дверь стояла навытяжку, а у бра Привидон загрыз источник света. Жабе больше нечего было делать в прихожей. В комнатах она могла пригодиться больше.
Привидон возвращался из прихожей в комнаты, где оставил Кабакота и Катта совсем другим Привидоном. Говорящим Привидоном.
Тем, что Привидон научился говорить, он никого из присутствующих в квартире №360 не удивил.
Всех удивила его жестокость, грубость и наглость. Бра умерло, а ложечки и чашечки в кухне он вверг в ужас — заставил трепетать и бренчать. Холодильник, беспардонно ограбленный Привидоном просто отключился от негодования. С горя холодильник вырубился и решил размораживаться.
Привидон произвел впечатление в квартире №360. Но не умением разговаривать. Благодаря Привику, тут умели говорить все. Произвело впечатление умение Привидона обижать — безо всякого основания и повода. Произвели впечатление его ужасные помощники — Жаба с куриной головой, Кабакот и Катт. Внешний вид этой компании и злые физиономии.
Все в квартире №360 умели говорить. Привидон не открыл ничего нового — просто в его присутствии все молчали. Все словно набрали в рот воды. Все просто перепугались. Все боялись агрессивных поступков со стороны  Привидона и его компании. А еще все боялись подвести Привика — боялись ляпнуть, что-нибудь лишнее и тем самым нанести Привику непоправимый вред.
Кулаки Привидона с гайками все так прямо и понимали как инструменты для нанесения непоправимого вреда.
Все боялись.
Все так сильно боялись, что всем было страшно даже пошевелиться. С тех пор, как Привидон заявился, многие вещи так и застыли в неестественных позах. Торчали в позах «замри», в которых их застало появление Привидона.
Те из читателей, которые разбираются в абстрактной скульптуре, с интересом посмотрели бы на интерьер комнат квартиры №360 после появления в ней Привидона.
Привидон шел в комнату, где оставил Кабакота и упивался новым ощущением. Язык у него так и чесался, так ему хотелось поговорить. Кабакот стоял в небрежной позе у дивана, позевывая на окружающие предметы и показывая зубы.
 Все путешествия за свалку ему были  по фиг.
 Это второй помощник Привидона, Катт, обожал кого-нибудь помучить, за что-нибудь потянуть, что-нибудь сломать или вывихнуть. Потому что Катт, он и есть кат, а Кабакота это не интересовало. Кабакота интересовало порыться в чем-нибудь пятаком: в карманах, в корыте, в куче какой-нибудь, а вот именно этого сейчас под рукой у него не было. Поэтому Кабакот скучал. Вещи в этой уютной, чистой квартире Кабакоту были пофиг. Конечно, он слегка втянул брюхо, когда Привидон вернулся из прихожей, а вообще ему было наплевать. Он был из тех, кого и пуля не берет. Поэтому он смотрел на дона Привидона довольно спокойно. К тому же дон Привидон был правша, и с этой точки зрения Кабакоту вообще нечего было беспокоится. Привидону было никак не с руки давать Кабакоту подзатыльник.
 — Пофиг, — думал Кабакот.
Вот дон Привидон правда в этот момент даже и не думал о пинках или подзатыльниках. После эмоциональной встряски в прихожей, где он вдруг заговорил, рефлексы у него притупились.
Правда, не настолько, чтобы совсем расслабиться.
Подойдя к Кабакоту дон Привидон заорал, что было сил:
— Как стоишь, сволочь?! — и, увидев растерянность в глазах Кабакота, который еще сильнее втянул живот и даже слегка расправил плечи, добавил, наслаждаясь эффектом. — Разболтались тут, понимаешь!
Привидон и тут сразу отметил,  насколько слова эффективнее пинков. Чтобы Кабакот так втянул живот, раньше Привидону понадобилось бы пять пинков, не меньше, а тут он обошелся пятью словами. Привидон  всю свою жизнь молчал, но стоило ему заговорить, как он сразу понял преимущества алгебры над арифметикой.
Замечательно было говорить. Замечательно было командовать. Ты командуешь, а они все, — Сволочь! — тебя слушают. Вот так.
Конечно, слушали. Да еще как. Да еще раскрыв рты. И рыбки в аквариуме,  и маска африканского вождя, и тапки, и шторы, и даже старая медвежья шкура, свисающая с дивана.
Понимаете?  С тех пор, как Привидон появился прошло пять-десять минут. За это время многое изменилось… Привидон заговорил. Он ощутил прилив превосходства. Кабакот почувствовал себя маленьким и ничтожным. Могучая сила слова подняла злобного, здоровенного, но в общем понятного помойного дона Привидона на недосягаемую высоту. В глазах  Кабакота, который не мог сказать ни бе, ни ме, ни кукареку.
Кабакот окончательно понял, почему Привидон главнее. Вовсе не потому, что он ловчее раздавал подзатыльники, или мог  с одного раза разбить морду. Привидон был главнее потому, что…  Вот взял и заговорил. Вся Привидония была нема, а Привидон заговорил.  Кабакот захлопнул пасть. Потому что Привидон распорядился:
— Пасть закрой!
Потом он подбоченился и распорядился:
— А ну, покличь сюда Катта!
Кабакот даже и не думал возражать. У него возражать и в мыслях не было.
Ух, он Привидона зауважал. Он так и подумал:
— Эх, я Привидона уважаю! — и помчался звать Катта.
Катт вентилировал соседнюю комнату.
— Там это… — той…, — сбивался и захлебывался словами Кабакот, глядя выпученными глазами на Катта. Спокойствие ему изменило. Флегматичность с него как рукой сняло. Уж очень…. Кабакот был на грани обморока. Кстати и покушать не помешало бы…
Привидон обвел взглядом комнату. Всю эту квартирную сволочь, которая ему всегда не нравилась. Второй раз обвел взглядом присутствующих, обвел магическим кругом Привидонии. Что-то это значило.
Вот все как и положено замерли в кругу, который обвел взглядом Привидон. Потому что это был волшебный взгляд и волшебный круг, из которого никто не мог выбраться.
Дикуша, который оказался в этой комнате, незаметно обвел взглядом присутствующих. Привик находился среди обведенных кругом. Зеленый от испуга,  он догадался изображать экстравагантную статуэтку — ведь любой мог обратить внимание на экзотические элементы оформления квартиры. И в общем, сливался с другими предметами.
Дон Привидон хотел дождаться Катта с Кабакотом и найти всему этому объяснение. Сегодня ночью — квартира № 360 выпала из привычного дворового порядка доносившимся шумом и гомоном.
Это заставило Привидона разобраться на месте — подняться на третий этаж без лифта — в ту квартиру.
Он не стал подниматься по лестнице, а влетел прямо в кабинет.
Шум, гам — Привидон действовал как  радиолокатор вещи-то, все-таки — говорили… Значит — что-то доносилось.
— Что за шум, а драки нет? — нет, этого он сказать не мог, ибо был немым.
Привидон, ожидая Катта с Кабакотом, тем временем залез на диван.
Привидон, не привыкший к такой роскоши, тем не менее, не подавал виду, что сидеть на диване ему в новинку. Все, что было очерчено его взглядом — замерло. Замерли ножницы, маска африканского вождя с рыжими усами и Подбатарей.
Подбатарей — как существо вовсе не от мира сего, вообще панически забоялся попадаться на глаза Привидону. И хотя Привидон  как бы тоже был из другого мира, он все-таки возглавлял некое сообщество, образовавшееся вокруг предметов этого мира: вокруг мусорных контейнеров, вокруг свалки, угла черного брезентового гаража, вокруг стоков, Кабакота, Ката. Привидон все-таки был дворовой — хоть и выходец из иных миров, а Подбатарей был  неизвестно кто и что: не ребенок, не лягушка, а неведома зверушка…
Подбатарей старался схорониться от пытливых глаз Привидона, впрочем как и Привик. Привик, до этого момента бодрый и веселый, активный и разговорчивый, тоже вдруг сник и испугался. Привик тоже старался не попадаться на глаза Привидону. Хотя Привик и Привидон никогда раньше не пересекались, Привик сразу понял, что для него лично новое знакомство ничего хорошего не сулит. Впрочем Привидон пока и не подозревал о том, что своей новой способностью — способностью  говорить, он обязан Привику, о котором пока тоже не имел понятия. Привик не спешил объявлять о своих заслугах и старался не попадаться Привидону на глаза.
Остальные были на месте. То есть на своих местах. Остальные — это две маленькие подушечки, к примеру, которые мечтали познакомиться с гномиками. Или торшер, или  те же тапки, с розовыми помпончиками. Словом все вещи: и аквариум, и шторы — они никуда не прятались, потому что были на месте. Куда бы, например, спряталось от Бармалея море, пустыня или джунгли — они были — и были. Были на своих местах. Там где им положено быть. Просто они сразу замолчали. Как днем, при родителях или Саше с Володей.
Обведенные взглядом Привидона, да и просто из соображений безопасности, все вещи замолчали. При доне Привидоне всем хотелось молчать. Возле Привика всем хотелось говорить, а при Привидоне всем хотелось молчать. При том, что присутствие Привика, а Привик же никуда не делся: он не убежал, не ушел по-прежнему давало возможность говорить любой вещи. Любая вещь по-прежнему имела возможность разговаривать. Потому что Привик никуда не исчез. Привик остался в квартире. Привидон явился так внезапно, и делал все так решительно. Все друзья Привика замолчали, замерли. Только кто-то едва слышно шелестел: то ли шторы, то ли медвежья шкура, сползая с дивана. Медвежья шкура была шкурой сильного и опасного лесного хищника, когда-то медведя, и то она предпочла сползти на пол, чтобы не попадаться на глаза Привидону. Ибо, если я говорю — я говорю правду.  Привидон был очень, очень сильным существом.
Аляповатым.
Бесстрашным.
Вредным.
Жутким.
Дерзким.
Ехидным.
Впрочем, об этом обо всем я вам, кажется, уже говорил.
Такого поворота событий никто не ожидал, тем более Привик.
Для него появление Привидона было совершеннейшей неожиданностью.
Привик понял, что ему надо поскорее сматываться, пока Привидон не догадался о его существовании. И чем раньше он это сделает, тем будет лучше.
Привик стал медленно, почти незаметно для глаз перемещаться к телевизору.
Через телевизор он мог умчаться из квартиры в мгновение ока, и никакой Привидон не мог ему в этом воспрепятствовать. А там, за экраном, было царство, в которое Привидону вообще заказан путь.
Тем временем, Привидон входил в новую роль — говорящего. Ему вдруг вздумалось влезть на диван. Раньше, в прежние времена, Привидон, если он даже и позволял себе вторгнуться в человеческое жилище, никогда не наводил там свои порядки, и не пользовался вещами, принадлежавшими людям.
Привидон влез на диван, с ногами конечно, и прикрикнул вслед убегающему Кабакоту:
— Живей там, сволочь! Подать сюда Катта.
Ему требовались новые зрители. Новые свидетели его  триумфа. Его способностей. Его выдающихся способностей:
— А подать сюда Катта, — перебирал слова Привидон.
Это тебе не жалкие «Тыр-пыр-нашатыр», выученные тем волнистым попугайчиком. Этот попугайчик умел открывать свою клетку, мечтал научиться говорить и залетал иногда в Привидонию. Привидон вспомнил о волнистом попугайчике с презрением: говорить «Тыр-пыр-нашатыр!», — это все, чему научился волнистый попугайчик.
Да воробьи на его Привидонии излагали свои мысли яснее.
Ясная мысль — хорошая мысль. Привидон посмотрел на хмурого Катта, явившегося из соседней комнаты.
В соседней комнате Катт нашел бутылек с тушью и собирался вылить его на бумаги: на учебники Саши и Володи, и на скатерть, покрывающую стол.
Вообще, у Катта были уже прикидки, рабочие наметки в соседней комнате. Он конкретно, в отличие от Привидона, нигде не упускал случая напакостить.
Только делал это так, чтобы заподозрили в пакостях не его, а других. Делал это так, чтобы домашние сваливали вину за безобразия, учиненные Каттом с одного на другого. С больной головы на здоровую. Катт собрался…
Привидон не дал ему домыслить. Несмотря на то, что духовное начало в Привидоне уже преобладало, и он оценил волшебную силу слова. Несмотря на то, что Привидону требовались новые свидетели торжества. Привидон указал Катту место по правую руку, и когда тот встал куда велено, схватил его за ухо и тряхнул так, что защелки на подтяжках клацнули.
Катт воспринял это как должное. А вы то думаете — почему это он не торопился? Из соседней комнаты.
Кабакот нагнулся якобы завязать шнурки.
Во-первых, ему не улыбалось остаться в поле зрения Привидона, а во-вторых, надо было как-то спрятать свою радость. Ухо Катта осталось в руке Привидона, но Катт не особенно огорчился потере уха. Привидон регулярно отрывал Катту уши, и уши у Катта регенерировали.
Тут Привидон соскочил с дивана. Диван облегченно напружинился.
Чтобы сделать событие ярким, запоминающимся, соответствующим, значимым, и чтобы Катт въехал в новые реалии, Привидон не стал его бить.
Привидон протянул Катту оторванное у него же ухо и с угрозой в голосе сказал:
— На! Жри! — Ну!
Катт, он ведь не знал, что Привидон  научился разговаривать. Кабакот, который за ним бегал, ничем ему не показал, что его ждет. Просто забежал, толкнул под бок и палец вытянул.
Катт так и понял, что его Привидон зовет.
О  том, что Привидон разговаривать научился, Катт и не подозревал.
А теперь, когда Привидон заговорил, и не просто заговорил, а скомандовал ухо оторванное сожрать, — теперь Катт понял, что говорящий Привидон будет покруче, чем просто Привидон. И сделал то, что всегда делал в таких ситуациях. Перевел стрелки. Катт был очень жестоким и соображал быстрее, чем Кабакот. Просто намного быстрее. Он преклонил колено, как перед дофином, или вообще, перед королем и развел руки в стороны. Привидон сразу смягчился. На фоне преклоненного на одно колено Катта, торчащий зад Кабакота, якобы завязывающего шнурки выглядел нелепо, если не оскорбительно. И неудивительно, что Привидон пнул Кабакота, так что Кабакот недолго наслаждался поражением Катта и своим собственным триумфом, получив пинок от Привидона. Он упал на пол, почти ткнувшись носом в правую тапку с розовым балабончиком. Правая тапка брезгливо поморщилась. Дикуша, по сравнению с которым  Кабакот казался огромным, сидел уже под медвежьей шкурой. Не надо слишком полагаться на метафоры — конечно медвежья шкура, как и все, застыла под магическим взглядом Привидона, но она-то видела в своей жизни, и после нее, испытания покруче, чем распоясавшийся Привидон. И если уж она и сползла с кресла на пол, то вовсе не потому, что съехала от страха, а потому что ее потихоньку стащил на себя Дикуша, маленький болтун. Норвежский лесной котенок.
Когда пришли незваные гости, котенок мгновенно их узнал — у котов нюх на неприятности.
Котенок Дикуша сразу понял, что чего-чего, а котов и котят эти существа в жизни повидали, и перед ними не прикинешься вазой или подушечкой. Оставалось только спрятаться. А так как поблизости не было ничего более подходящего, котенок Дикуша потихонечку стащил на себя с кресла старую медвежью шкуру.
Что же касается магического взгляда Привидона, то коты существа, которые находятся над магией, — и никакой магии не подчиняются…
Итак, Дикуша тихенько и смирненько сидел под медвежьей шкурой, Подбатарей в обстановке комнаты старался выглядеть как можно естественнее, хотя бы как волнистая доска для стирки белья, а Привик — тоже старавшийся быть незаметным, перемещался к телевизору.
На чем мы остановились? Мы остановились на том, что Привидон протянул Катту уго, собственное оторванное ухо, и приказал сожрать. В назидание. Катт сделал то, что всегда старался делать в таких случаях. Он с достоинством перевел стрелки.
Преклонив колено перед дофином, и тем самым, как властвующей особе, отдав ему должное, Катт важно постучал себя пальцем по лбу. Катт всегда давал дельные советы, всегда дельные, поэтому Привидон сразу смягчился:
— Говори, давай, — сказал он, — не бойся.
Может быть, в Древнем Риме было не так. Может быть, не так было у американских ацтеков, или в армии Бонапарта, или у создателей первого искусственного спутника Земли, может, у них у всех было не так, но в компании Привидона было так. Так заведено.
Что старшой велит, то выполнялось споро и точно. И хоть Катт, как и прочие: как жаба с куриной головой, как Кабакот, до сих пор ни разу не говорил, но если Привидон ему велел, — велел Привидон, — заговорил сразу и без колебаний. В их компании было не принято не подчиняться, потому что от тех, кто не умел подчиняться, оставались только рожки да ножки.
— Центральная, — многозначительно сказал Катт. Слово Центр обозначало центральную Привидонию. Не маленькую дворовую провинциальную помоечку, а всеобщее, — всеобщее для города место — центр притяжения мусора. Привидония — центр. В слове центр была такая притягательная сила, что ухо Катта в руке Привидона стало неактуальным.
— Не вели казнить, вели — слово молвить, — складно затараторил Катт. Привидон прислушался. Катт явно что-то имел ввиду, или что-то знал, или что-то сообразил сию минуту. Любой бы на месте Привидона — ты, они, вы, я — вместо того, чтобы заставлять Катта жевать собственное ухо позволил ему заговорить.
— Говори, — велел Привидон.
События развивались стремительно. Однако экстремальные ситуации, постоянно происходящие в Привидонии, научили Привидона сразу принимать в расчет новые обстоятельства и извлекать из них выгоду.
Привидон притащился в 360 квартиру просто из любопытства, без какой-либо явной цели. Случившееся, внезапно обнаруженное умение говорить, не выбило Привидона  из колеи, не сбило с толку и не заставило расслабиться. Привидон снова залез на диван. И вслушался.
Говорить ему нравилось, и понимать ему нравилось, и сейчас он вслушивался в слова, как раньше внюхивался в запахи вкусной пищи.
Катт растопырил пальцы. С растопыренными пальцами ему было намного удобнее объяснять свою мысль.
К тому же то, что он поведал, имело отношение к  счету, а именно к слугам Привидона. К Жабе с куриной головой, Кабакоту, и ему самому — Катту.
— Центр Привидонии, — говорил Катт, — Большой Привидон. — Ты пинаешь — мы понимаем. Ты говоришь — мы очень хорошо понимаем. Я говорю — понимает любой шкет. Нет? Ты командуешь — команда. Пинок мне — потеря времени. Пинок жабе — потерянное время, пинок Кабакоту — потерянное время, пинок, пинок, пинок… Приходим на соседнюю Привидонию. Ты Привидон — нас трое. Тот Привидон — тех трое. Ты командуешь —  мы понимаем. Деремся, побеждаем. Тот Привидон — его бойцы. Тот Привидон дает один пинок одному, другой — другому, третий — третьему. Три времени — трое поняли. Ты говоришь одно слово — мы тебя поняли. Одно время — мы тебя поняли.
Ты — Привидон, который  на три времени сильнее другого Привидона. Понял?
Привидон понял….
…Перевести стрелки на другого — вот так поступает настоящий Катт. На жабу с куриной головой? Нет! На поверженного Кабакота? Нет — на добычу, Привидонию соседнего двора за забором. За забором находилась заброшенная фабрика игрушек. Там была своя Привидония. Хорошая Привидония. И площадь была больше, и людей — меньше. Хорошая была Привидония. На заброшенной фабрике игрушек. И много хлама. Хорошего хлама. И людей меньше. И суеты. Тихо принесут, выбросят — и уходят. И хлам крупный. Хороший хлам. Не картофельные очистки, какие-нибудь. Тамошний Привидон бахвалился, что у него всего полно, и работы нет никакой: начистил всем бока, да и все.
Наш Привидон тому завидовал. У того Привидония крупнее была, привлекательнее.
Только нашего тот не пускал. Хоть у того только два по математике было, а у нашего — три. А чтоб ту Привидонию нашему отнять, надо было своим троим внятно наколотить, пинок одному, подсказка пальцем — ты того бей,  пинок другому, подсказка пальцем — ты того с ног сбивай, а ты третьему киваешь — со мной — на этого Привидона. Ну, а если их у него трое, и все пустоголовые — бегай между ними и пинками указывай.
— Ты нам только слово скажи, — надоумил Катт Привидона, мы того Привидона порвем.
— И, правда, зачем пинки раздавать, бегать, когда можно сказать своей команде — Фас! Жаба — к ноге, Кат — на того падает, Кабакот — на другого. Вали их, ребята!
— Разумно, — одобрил Катта Привидон.
Он сразу подумал, что если соседскую Привидонию забрать — у него еще подданные будут — соседский Привидон и его обезьяны. Почему обезьяны? А как мне сказать? Соседский Привидон и его люди?
— Хм, — почесал Привидон локоть, — вот тебе и раз. Ведь кроме соседней Привидонии есть еще другие — дальше, дальше, дальше.
— Это что ж, — снова почесал локоть Привидон, — это значит можно все Привидонии захватить?  Мировой Привидонией править?
Катт радостно закивал. Говорить ему было все еще неудобно. Привидон снова почесал локоть и показал его Катту.
— Кусай, — сказал он, — заслужил!
Катт радостно оскалил зубы, и потянулся к хозяйскому локтю. Но тут же получил удар ногой в морду и покатился прямо на медвежью шкуру.
— Вот так, — радостно захохотал Привидон, — близок локоть, и не укусишь, — ге-ге-ге.
В общем, все закончилось хорошо. И для Катта и для Кабакота. А вот для Дикуши…
Впрочем, Катт далеко не укатился. Он скоренько остановился, встал и замер перед Привидоном. Кабакот тоже поднялся. Пол был чистый, а чистого Кабакот не любил, а тут даже тапочки были чистые. И чистюль не любил. Кабакот как только на пол после пинка Привидона упал, так сразу и поднялся — чтобы не видеть эту чистоту, чтобы чистоты не нанюхаться — сразу вскочил. Правда, сразу об этом пожалел. Пожалел, потому что пол этот чистый он даже поцарапать не успел.
Тогда Кабакот к аквариуму потянулся — стекло аквариумное поцарапать. Только не успел.
— Слышь, ты, — сказал ему Привидон, — сбегай, приведи Жабу.
— А чего за ней бежать? — удивился тупоумный Кабакот, — когда ее позвать можно.
Он как всегда стоял слева от Привидона, потому что Привидон был правша.
Катт сделал вид, что за стойку держится — дескать, ему после пинка Привидона плохо стало. Он нагнулся под углом в сорок пять градусов в сторону противоположную от Привидона. Как раз настолько, чтобы  тот, ну этот Привидон, не дотянулся. Привидон, хотя у него и чесались кулаки, никому не въехал.
— Жаба, — заорал он, — Куриная твоя голова, — стань передо мной как лист перед травой.
— Ква, — отозвалась жаба, хоть могла бы и аукнуть, или хотя бы кудахнуть.  Жаба была простая, с куриной головой. Шлеп, шлеп — и она уже вместе со всеми. Со всей командой. Жаба тоже не стала близко подходить к Привидону. Впрочем,  Привидону было не до того. Ну не до того, чтобы съездить кому-нибудь по роже. Ну, если мимоходом. Так он не шел никуда. Никуда шел.
Едва Жаба появилась, Привидон скомандовал — Пошли.
Привидон собрался завоевать со своей командой другие Привидонии. Больше ему делать было нечего.
Все потянулись к выходу. Все вздохнули с облегченьем. То есть все, кто были в команде Привидона ломанулись к выходу: Жаба — куриная голова, Кабакот и Катт. А все, кто находился в комнате, вздохнули с облегченьем.
Привидон уходил, и… ну, этим все сказано — Привидон уходил…
— Фу, — едва не сказали маленькие подушечки, которые мечтали о встрече с гномами. — Фу, — они едва не сказали это громко. Вы же помните, в 360-ой квартире все умели говорить, и только от страха перед Привидоном и последствиями все молчали.
Как бы не так. Ага. Ушел.
Все потянулись к выходу.
— Стоять, — сказал Привидон и начал хлопать себя по карманам: хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Все встали. Привидон хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам. Потом посмотрел на своих помойкочадцев и сказал:
— Не понял?
Кат пожал плечами. Жаба — куриная голова смотрела взглядом курицы, Кабакот не шевелился, он замер с задранной на порог ногою.
— Пропусти даму, ты сволочь! — сказал Привидон и дал Кабакоту пендюль. Кабакот покатился к шкуре медведя, жаба втянула голову. Следующий пендель Привидона просвистел мимо ее головы.
— Слышь, лягушка, — вполне миролюбиво сказал Привидон, — я кажется забыл печать — сбегай домой. Она кажись там, в луже, с правой стороны.
У Привидона была печать «Здесь был Привидон».
Привидон ставил ее там, где бывал. Жаба помчалась выполнять поручение.
— Ноги вытри, — крикнул ей вслед Привидон, — зачистишь мне там всю помойку,  — тут и правда слишком чисто, — брезгливо вытянул он губы.
— Бам-бам-бом…
Чоп-чоп-чоп…
Хут-хут-хут….
То есть жаба — куриная голова, конечно, побежала за печатью. Вернее за штемпелем. Конечно — туда нык,  сюда — нык, да и день невелик…
Жаба почти прыгнула.
— Да, — вспомнил Привидон, —  сообщи там, нашим, чтобы разговаривать научились.
Чтобы к моему приходу все говорили, как следует…
Привидон задумался. Жаба подождала мгновение, и бросилась к двери балкона.
Привидон задумался о том, что теперь раз уж он говорить умеет, ему и читать надо учиться, и писать. Привидон задумался, зачесался, а Кабакот  и Катт ему не мешали, потому что не мешали и все тут. И тоже задумались. Особенно Кабакот. Кабакоту хотелось стекло аквариумное поцарапать, а Катту кого-нибудь помучать.
Кабакоту очень хотелось провести на стекле аквариума своим острым стальным пальцем толстую жирную глубокую борозду — такую, от которой стекло в аквариуме могло бы в любой момент лопнуть, такую, чтобы рыбки застыли от ужаса, выпучившись на эту трещину, и пускали бы от трусости пузыри. И умоляли бы его, Кабакота. А он, Кабакот, чтобы постучал по стеклу аквариума и спросил:
— Тук, тук, тук…. Можно к вам….
А надрезанное стекло бы как лопнуло. А рыбок как вынесло бы навстречу гостю — ему, Кабакоту.
Как бы они плескали хвостиками от радости.
Ну-ну… Резать стекло нельзя. Этот звук оторвет Привидона от размышлений. Привидону это вряд ли понравится.
Катт был катом наследственным. И все в его роду кого-нибудь мучили. Такие уж они были — каты. Когда Катт попал на помойку, он сразу нашел себе занятие в команде Привидона. Сразу стал штатным мучителем. Катт мог замучить даже электрический ток.
Катт думал о том, кого бы он помучил, например, в квартире, куда он попал. Получалось — всех. Всех мог бы, и еще — ему все время на глаза попадалась маска африканского вождя. Африканский вождь  старался не попадаться на глаза Катту, и поэтому Катт пока думал о том, как бы он помучил, например, пуговицы на пиджаке. Как бы он их крутил туда-сюда, как ковырял бы нитки, как бы он эти пуговицы надкусывал, щипал бы…  Катт увлекся мыслями о пуговицах и стоять тихо, не мешая задумавшемуся Привидону, не составляло для него никакого труда. Хотите, я вам кое-что скажу: если бы Катт и Кабакот поменялись мыслями, то ни того ни другого это  нисколечко не огорчило.
Катт с удовольствием помечтал бы о том, как он делает трещины на стекле аквариума, а Кабакот с удовольствием думал бы о том, как мучить пуговицы.
Кабакоту и Катту нравилось так и так. У них было много общего. При том, что до сих пор они не могли общаться между собой. Теперь, когда они научились говорить — и тот и другой, — я уверен, они нашли бы общий язык. И, если они до сих пор не враждовали, то теперь, имея возможность лучше узнать друг друга, узнать какие и у того и у другого грязные мысли и  дурные намерения — они вовсе полюбят друг друга и зауважают.
А что же — наши друзья?
Что же — Привик, котенок Дикуша, занавески, маленькие подушечки, маска африканского вождя, рыбки из аквариума, медвежья шкура?
Нашим друзьям ничего другого не оставалось, как молча дождаться ухода Привидона, в самых замысловатых позах.
Наши друзья ждали, когда Привидон покинет квартиру. Никто из друзей не хотел лишних неприятностей. Особенно Привик. Привик очень сильно испугался Привидона. Честно говоря, ничего подобного он не ожидал. Никто не ожидал, конечно. Привидон был сильным, здоровенным, беспощадным и необузданным существом, агрессивным и непредсказуемым. Никто не знал, что придет ему в голову в любую следующую минуту. Никто не знал, каких неприятностей от него можно ждать, и все ждали, когда, наконец, Жаба с куриными мозгами  принесет эту Привидонову печать, щелкнув ею напоследок — тот уберется обратно в свою Привидонию.
И Привик боялся не меньше остальных наших героев. Даже Маска африканского вождя, и тот побаивался. Маска африканского вождя вообще стал делать вещи, которых раньше за ним не наблюдалось. Привик  смотрел на Привидона, как кролик на удава. Он его очень боялся.
Губы Привика что-то шептали, руки упали вдоль туловища. Статуэтку он больше не напоминал. Он больше напоминал насмерть перепуганного маленького человечка.  Но цвет, серо-зеленый  цвет в тон сумеркам в квартире, он продолжал удерживать. И дышать боялся. Чтобы не привлечь внимания Привидона.
А Маска африканского вождя стала как-то терять черты ритуальной маски и больше напоминать нечто, выдутое из стекла — такое голубоватое, большое и плоское. А рыжие усы на маске враз куда-то исчезли. Усы просто стали бесцветными. Ничего не понимаете?
И я ничего не понимаю, но очень надеюсь, что вот-вот Привидон выйдет, и тогда Маска африканского вождя примет свой обычный облик и объяснит магию своих изменений.
Маска так изменился на стене, что папочка, который привез маску из Африки очень удивилась бы, увидев ее. Его.
Маска старался делать все это очень гармонично, сливаясь с окружающей средой, то есть с цветом обоев, с обстановкой в комнате, с дуновением ветерка с балкона, и ни в коем случае не попадаясь на глаза Привидону. Дону Привидону. И Подбатарей — существо толстокожее и умеющее сосуществовать даже с батарейными пираньями не стремился пообщаться с Привидоном и набиться ему в приятели.
Если даже Подбатарей избегал контакта с Привидоном, то нежному, доброму, восприимчивому Привику такое знакомство было совсем ни к чему.
Поэтому в квартире все молчали и продолжали делать вид, что дома никого нет. Люди, то есть домашние, крепко спали, а больше дома никого нет. Хорошо придумано, верно?
Домашние: Саша, Володя, мамуля и папуля — они все крепко спали и никто, конечно, не стремился их разбудить.
Разговоры, которые велись в присутствии Привика — эти разговоры были беззвучны. Даже крик, даже ор, из уст игрушек или рыбок, Дикуши или  африканской маски, лампочки или тряпки был неслышным для человека.
Привик давал возможность говорить — это да, но при Привике все разговоры велись не  на человеческом языке. Не голосом. Просто говорили — и все. В присутствии  Привика. Понимаете?
Дикуша, самый реальный персонаж в этой удивительной, в этой сказочной истории в сказочной компании, самый реальный, не считая рыбок — тоже не хотел попадаться на глаза Привидону.
Потому что, хотя Дикуша как кот был выше всякой магии, то как маленький котенок вполне мог заработать трепку от Привидона, Кабакота или Катта.
Жаба с куриной головой тоже была намного сильнее котенка Дикуши и при желании вполне могла намять ему бока и прищемить ему хвост. Она, Жаба, даже боксеру по имени Стой могла намять бока.
Поэтому и Дикуша старался не обнаруживать свое присутствие. Дикуша находчиво стащил на себя медвежью шкуру с кресла и теперь сидел тихонечко и дожидался, чем же это все кончится. Кошки и коты очень терпеливые существа. Если котенок решил терпеливо ждать, ни во что не вмешиваясь, то можно не сомневаться в том, что он этого дождался. Тем более, что повода вмешаться у Дикуши пока не было. Привидон собирался  исчезнуть, а пока раздавал пендюли своим холопам и никого из жителей квартиры пока трогал. Не считая, конечно, слопанную электрическую лампочку. Ну, ничего — на здоровье. Лишь бы он поскорее убрался, лампочки еще были.
Тем временем Жаба с куриной головой, посланная на Привидонию, что-то задерживалась. Сами знаете: пошли дурного, за ним — другого.
Привидон  уже начал выходить из задумчивости и стал оглядываться. Кабакот переместился еще левее. Совсем чуть-чуть. Привидон повернулся к Катту.
А Катт как раз выпускал по одному лезвия-когти, которые у него как на перочинном ножике были разные, и примеривался, каким из когтей он бы вскрыл масляный радиатор, замеченный им в углу.
Когти-лезвия у Катта на пальцах защелкивались по одному и тут же выскакивали новые.
Катт —  с наслаждением прислушивался к щелканью лезвий и тоже исследовал обстановку.
Кое-что ему не нравилось. Ему не нравилось, например, как были порваны шторы, висящие над окном.
Они были порваны непрофессионально. Он, Катт, рвал бы их совсем другим способом. Привидон беспокоился. Кабакот отодвинулся еще левее. Чуть-чуть. Привидон повернулся к Кату. И только он раскрыл рот, как в комнату через балконную дверь влетела, взмыла, влипла мокрая, перепуганная Жаба — куриная голова. Вы скажете — жабы не летают. А куры? Мне всегда объясняют все — в голове. Глаза у нее были выпучены. Жаба куриная голова держалась двумя руками. Не за голову — голова у нее была маленькая — за горло, горло у нее было большое.   Жаба куриная голова держалась двумя лапами за горло, хрипела и хекала — так, словно не могла отдышаться. Она что-то пыталась объяснить — и не могла. Печати в ее лапах не было. Не было печати.
Привидон не любил, когда не приносили того, за чем он посылал.
Жаба куриная голова пыталась что-то объяснить, и не могла. Она  просипывалась, прокашливалась, прохекивалась. Пинки назревали нешуточные. Привидон не любил, когда мучились. Привидон не любил, когда мучителем был не он.
— Ну, — поторопил он Жабу с куриной головой. — Пережевала? Выкладывай!
Жаба еще раз хекнула.
— Живее толкай, сволочь! — заорал Привидон и замахнулся и правой, и левой руками. Жаба с жутким звуком сглотнула слюну и открыла рот. Потом осторожно сказала:
— Цок, — и прислушалась. Потом сказала. — Шпок, — и почти без перерыва.  — Кве, — и тоже прислушалась.
Я уже говорил о том, что пинок назревал?  Это только что он едва назревал. Сейчас он уже вполне назрел. Жаба оклемалась и сказала вдруг грубым голосом. Голосом более грубым, чем голос самого Привидона:
— Привидон!
Привидон не стал бить Жабу с куриной головой. Он взял себя в руки.
— Где печать, сволочь? — заревел он еще более грубым голосом, чем тот, которым говорила Жаба. Привидон не стал бить жабу, уже полагаясь на силу слова.
— Сволочь, где печать?
— Там, — сказала Жаба, совсем не насмехаясь, цыплячьим голосом и указала на Привидонию, из которой она заявилась. — Там, — и она снова схватила себя за горло. — Там, на Привидонии…. Там нет слов!
— Как — нет? — удивился Привидон. — Чего — нет? Каких слов? Что ты мелешь?
— Тут — есть слова, — сказала Жаба с куриной головой, — а с балкона прыгнешь — и все.
— Что — все? — не понял Привидон. Он и правда не понял. — Слова кончаются, — потупилась Жаба.
— Не понял, — подозрительно сощурился Привидон.
Катт и Кабакот  без команды подступились к Жабе поближе. С двух сторон.
Команду они предчувствовали и готовы были принять Жабу под белые ручки. Жабьи-лапки.
Но Привидон не велел хватать Жабу с куриной головой, а сам завернул ей лапу за спину.
Он повернулся к челяди: Кабакоту и Катту и скомандовал:
— Слышь, гады! А ну — нырнули! — и показал им за балкон в сторону Привидонии. — А ну, слышь, проверить! Квакните мне оттуда, как и что!
Катт и Кабакот перепрыгнули через перила, обгоняя друг друга.
Там, снаружи, послышался звон разбитой бутылки и уханье. Потом кто-то завизжал — и все. Никто снаружи Привидона не окликнул. Снаружи было тихо.
— Ау, — в сторону улицы сказал Привидон. На его «Ау» — никто не ответил. Привидон пожал плечами и огляделся.
Он подумал, что в самом крайнем случае он мог бы остаться жить в этом чистюльнике отвратительном. Лишь бы говорить.
— Ау, — снова сказал Привидон шепотом. Послышались четыре шлепка. На перилах балкона появились пальцы. Пальцев было много. Через несколько мгновений показались и Катт с Кабакотом. Соратники влезли в комнату. Глаза у обоих: у Ката и Кабакота были испуганными. Глаза у обоих были такими испуганными, какими могут быть только глаза очень испуганных существ. Катт и Кабакот такими и были: очень испуганными. Там, где они побывали — внизу, во дворе и в Привидонии им показалось, что им отрезали языки. Особенное впечатление отсутствие языка оказало на Ката. Палачи всегда очень впечатлительны.
Соратники смотрели на Привидона испуганно. Привидон нахмурился.
— Слов нет, — торопливо подтвердил Кабакот.
— Говори — не говори, — сказал Катт, — ничего не слышно.
Кабакот подтвердил энергичными кивками.
Жаба с завернутой за спину лапой замычала от боли. Привидон ее выпустил, и она ткнулась в ноги Кабакоту. Кабакот не обратил на Жабу с куриной головой никакого внимания.
Катт трогал языком небо и зубы.
Там, внизу, во дворе и на Привидонии говорить они не могла. Там, внизу, они были немы. Мы-то с вами знаем — почему.
Потому что все, кто находился в квартире №360 и в том числе Привидон  и Жаба с куриной головой, и Кабакот и Катт говорили только благодаря Привику. Правда мы об этом знаем,   а компания из Привидонии об этом еще не знала.
Конечно, ни Жаба с куриной головой, ни Катт, ни Кабакот не могли говорить внизу: во дворе и в Привидонии, потому что Привика там не было! Привик был тут. Тут, в 360-ой квартире. Привик не мог удрать, потому что был довольно далеко от телевизора, в котором он мог скрыться.
От телевизора его отделяло не менее двух метров. И, конечно, если бы Привик помчался бы к телевизору напролом, его непременно поймали бы эти — Привидон, Жаба с куриной головой, Катт или Кабакот. Привик был тут, а во дворе его не было. Конечно, когда Жаба с куриной головой скакнула в Привидонию за печатью Привидона, то там, во дворе, она онемела, потому что Привика во дворе не было. И Кабакот онемел, и Катт онемел. Они все онемели, выйдя из квартиры №360. Именно это они и пытались объяснить Привидону. Впрочем, Привидон был сам не дурак, сам был битый. Не очень то станешь королем помойки, если не будешь битым. Быть битым означало, что Привидон был достаточно хитрым, достаточно умным и достаточно сообразительным.
Ура!
Ну в смысле это его Привидонова гвардия сказала бы: «Ура!» псоле такого спича.
И Привидон догадался, что его команда теряет во дворе дар слова. Что дар слова во дворе исчезает у каждого: и у Жабы с куриной головой, и у Катта и у Кабакота. И Привидон это сразу понял. Привидон сразу понял, где собака зарыта. Где-то здесь, в квартире №360.  Где-то здесь, в квартире №360, таился секрет того, что вся их компания: сам Привидон и Жаба с куриными мозгами, и Кабакот и Катт-катток заговорили. Именно тут, где они сейчас находились, в квартире №360 и таилась  разгадка того, что они начали говорить. Что-то было в это месте, в этой квартире, в которую Привидон вперся совершенно случайно. Что-то в этой квартире способствовало тому, что все они — компания из Привидонии начали говорить. И это «что-то» требовалось отыскать. И еще, понял Привидон, если они, случайные гости из Привидонии заговорили, то это значит, что не только они в квартире №360 умели говорить... Значит, тут еще кто-нибудь умел говорить. А они еще ни от кого не слышали не единой реплики. Что это означало? Что все молчали. А почему все молчали? Почему с ними, друзьями из Привидонии никто не заговорил?
Тут была какая-то тайна. И эту тайну следовало раскрыть ему, Привидону. Если, конечно он собирался и дальше оставаться Привидоном. Единственным. Говорящим.
Итак, все  молчали. Никто не хотел говорить. Его, Привидона, тут видимо принимали за дурака. Вы понимаете? Привидон понял. И каково ему это было понимать? Как это было понимать, а?
Все в квартире молчали, и просто хотели его провести. Его, Привидона, хотели провести как дурака назад, во двор, в Привидонию. И, если бы он не послал за печатью дуру — Жабу с куриными мозгами, а просто ушел на свою помойку, то так и остался бы с носом. То есть глухонемым, так?
А те, кто его провел, те, кто остался в волшебной квартире, те, кто умел говорить — так и хохотали бы сверху над глупым Привидоном. Над глупым, бедным, смешным, никчемным Привидоном.
 Привидон даже заскрежетал зубами от этих мыслей. Кабакот, который тоже все понял, изменился в роже — потому что у него была рожа, а не лицо, а Катт-Каток, вынул вдруг из-под полы топорик с пультом на обухе и стал им размахивать. С топорика закапала кровь. А Жаба вытянула дудочкой тонкие губы и втянула воздух.
Она поняла, что, возможно, сейчас она начнет наконец делать то, о чем  мечтала всю жизнь — сосать кровь. Она поняла, что вот уж сейчас в этой безобидной  квартире будет море крови, и она, Жаба, насосется этой крови вдоволь.  Жаба с куриной головой всегда об этом мечтала. Что уж сейчас — то дон Привидон скажет ей, Жабе — фас! — и укажет на того, из кого можно напиться кровушки. И Жаба с куриной головой с надеждой посмотрела на дона Привидона. Шутки кончились. Начались ужасы. Все это поняли. Теперь Привидону стало ясно, во-первых, почему у него появились такие выдающиеся способности, если ни его папа, ни его мама, ни его дедушка, ни пру-пру-пру-тпру-дедушка говорить не умели. Потому что нечто или некто в этой квартире обладал волшебством, дарующим возможность разговаривать тем, кто раньше разговаривать не умел. Во-вторых, Привидон понял, что раз он еще говорит, значит, волшебство еще тут. Еще действует. А раз волшебство еще действует, значит, тот или то, что позволяло этому волшебству осуществляться находится в пределах досягаемости, и значит, это можно отыскать. Можно найти!
Привидон совсем озверел. Он обладал воображением. И если Катту-Катошке, нос картошкой, потребовалось спрыгнуть вниз, чтобы ощутить, как плохо жить без языка, то Привидон не мог  себе это представить и без прыжка вниз. Понимаете? Привидон не собирался лишаться языка, и был готов бороться за это. Драться, биться, рваться. И вообще он был готов на все — чтобы снова оказаться немым. Не говорящим.
Привидон ощутил превосходство речи и не собирался лишаться этого превосходства. Привидон окончательно озверел. Теперь Привидону наплевать было на печать и прочие пустяки. У Привидона появилась задача — выявить, кто же это в 360-ой квартире являлся волшебником Слова. Волшебником, дарующим речь. А Привик задрожал от ужаса, представив себе, что будет, если Привидон его найдет. Подбатарей тоже понял, что сейчас начнется что-то ужасное. Маска африканского вождя,   давно уловив назревающие события, медленно-медленно менял контуры, превращаясь из овального — в прямоугольного.
Маска африканского вождя не падал духом в отличие от других, а наоборот, начал плести какую-то собственную интригу, маленькую африканскую косичку.
А я и не говорил, что Маска африканского вождя символизирует добро или справедливость. Я говорил, что маска была черной маской черного вождя черного народа?
Кабакот стал принюхиваться, Катт приглядываться, а Жаба с куриной головой задумываться. Вот так. И это не предвещало для обитателей квартиры №360 ничего хорошего.
Дикуша, который был всего-навсего маленьким котенком, приуныл. Он действительно не знал, что ему делать. Конечно, он мог выбраться из-под медвежьей шкуры и наброситься на Привидона. Но это не спасло бы Привика, просто проглотил бы Дикушу как муху.
— Сейчас, — сказал Привидон жутким голосом, обращаясь ко всем, кто мог его слышать, — сейчас я начну вас спрашивать, и вы мне будете отвечать.
Те из вас, кто ответит мне на мои вопросы, останутся целы. А те, кто промолчит — тех я утащу в свою Привидонию, и они истлеют у меня в Привидонии под грудами прелых листьев капусты, под картофельной ботвой и очистками моркови.
— Это все не мы! — закричала вдруг в полной тишине из кухни  доска для резки овощей. На этой доске изрезали столько моркови, капусты и огурцов, что ей, доске, для резки овощей угроза Привидона показалась ужасной. Она просто прочувствовала страшную кончину под центнерами преющих объедков.
— Это не мы! Мы не виноваты!! Мы ни в чем не виноваты!! Это все Привик!
Доска для резки овощей стукнула последний раз в жизни и полетела вниз. Вернее, внизу, упав и расколовшись, доска для резки овощей стукнула в последний раз в жизни. Об пол. Потому что, конечно, раз начав, она бы стучала и дальше, но в эту минуту, когда она готовилась продолжать, кто-то из соседей толкнул ее с буфета, где она стояла, вниз, на пол. А пол подставил ей самую твердую из своих плиток. И доска для резки овощей упала и разбилась вдребезги.
Катт и Кабакот без понуканий со стороны Привидона сорвались с места и помчались на кухню. Через мгновение они вернулись, виновато разводя руками. Кусочки, на которые расколотилась доска для резки овощей, увы, не могли вымолвить ни слова.
— Вот как, — зловеще произнес Привидон, — значит — Привик?
Привидон обнажил стальные клыки, глаза у него загорелись тусклым светом:
— Так кто у нас Привик? — тихо спросил Привидон.
Все молчали. Больше никто не заговорил. Больше никто не нарушил молчание. Больше никто не стал предателем: ни гардины, ни вентилятор, ни покрывало, ни старая медвежья шкура, ни пылесос. Все молчали.
Никто, кроме доски для резки овощей не стукнул на друга.
— Так, — зловеще сказал Привидон, — значит, не хотим говорить по-хорошему? Значит, будем играть в молчанку? Интересная игра. Я ведь в нее как играю? Хотите знать? Никто не хотел слушать, как Привидон играет в молчанку, никто не хотел этого знать. Никому не было интересно, как Привидон играет в молчанку.
— Кулаками, — пояснил Привидон — его команда радостно заржала. — И зубами, и когтями.
— И так, как я не знаю, кто у нас Привик, — продолжал Привидон, — я буду калечить всех по очереди, о’кей?
Привидон оглянулся вокруг и ткнул пальцем в журнальный столик, стоящий напротив телевизора, у дивана.
— Взять! — приказал Привидон Катту и Кабакоту.
Катт подскочил к невысокому журнальному столику и стал грызть его зубами. Кабакот не колеблясь, принялся грызть другую ножку. А Жаба с куриной головой подошла к столику вплотную и втянула ноздрями воздух. Конечно, если бы в пепельнице на столике были бы окурки, это было бы смешно. Но в пепельнице окурков не было. В чистой пепельнице лежали запонки от папиной рубашки и заколка от галстука. Вот они то и оказались втянутыми в зеленое жабье брюхо. У Жабы был отменный обмен веществ,  она бы могла переваривать даже обувные щетки, или ежей. Столику, журнальному столику, которого грызли Катт  и Кабакот было очень плохо. Две перегрызенные ножки сломались, и он, журнальный столик, упал на колени. Просто на глазах у перепуганных рыбок. Просто на глазах у Маски африканского вождя, прямо на глазах у Привика. И Дикуша в щелочку шкуры это видел. Сомик в аквариуме заверещал от ужаса. Он так громко заверещал, что даже Привидон не выдержал. Привидон схватил с дивана две сверх-маленькие диванные подушечки, которые мечтали познакомиться с гномиками и заткнул ими уши. Тогда рот у Привидона расплылся до ушей. Ему нравилось мучить тех, кто не мог дать ему сдачи. Ему нравилось мучить слабых и беззащитных, и безответных. Ему нравилось,  когда они плакали и теряли сознание.
Привидону нравилось разговаривать, и он очень твердо решил, найти того, кто осуществляет это волшебство. Ему казалось, что он найдет того, кто владеет этим волшебством — волшебством разговора очень просто: мучая тех, кто присутствует в комнате одного за другим. Пока не доберется до главного.
— Дык кто же у нас Привик? — снова прорычал Привидон. Жаба принесла ему с балкона пригоршню прищепок, на которых висело белье, и Привидон, собрав их в огромную жменю, бросил в рот и стал пережевывать. Кое-кому стало страшно, а Привидон пристально оглядывал комнату. Привидон пристально оглядывал комнату, но комната молчала. Ковры молчали, пуговицы молчали, рыбки молчали, шкура медведя молчала и котенок Дикуша под медвежьей шкурой тоже молчал.
И мамочкины тапки с розовыми балабончиками тоже молчали. И правая тапка, и левая — та, что до пары. Левая тапка вообще ни во что не вмешивалась, не совалась не в свои дела, предоставляя все решать правой тапке. А правая — молчала. Да и что ей было говорить — право!
Ну и дверной звонок молчал. Дверной звонок всегда молчал, если на него не давили, а чтобы на него надавить Привидону, пришлось бы выйти из квартиры. Привидон до этого в жизни бы не додумался.
Молчали все — и мобильный телефон и белье в бельевом шкафу. И люстры молчали, и диван молчал и холодильник в кухне. Никогда в этой 360-ой квартире не было так тихо.
Люди спали, а вещи, привидение и живые существа молчали как рыбы.
Все молчали, потому что знали: молчание — золото. В данном случае. Все понимали, что если Привидон обнаружит среди них Привика, то он наверняка заберет Привика с собой, в Привидонию.
Конечно, всем было жалко Привика, но еще все понимали, что если Привидон заберет с собой Привика, то уж тогда никто не вернет его обратно, в 360-ую квартиру. Если Привидон обнаружит Привика, то Привик навсегда останется у Привидона, и таким образом обитатели квартиры №360 — все эти ложки, тарелки и маски никогда не смогут говорить. Кстати, все молчали, оцепенев — кроме маски.
Маска африканского вождя был занят. Все боялись. Все очень боялись, в том числе он, Маска африканского вождя. Но Маска африканского вождя умел действовать в те минуты, когда он боялся.
Маска африканского вождя создавал вдоль стен миражи масок. Получалось очень миленько и гармонично. В центре каждой стены появлялся мираж маски африканского вождя, и эти миражи становились похожи на саму маску так, что их было трудно отличить. Трудно было разобрать, где настоящий маска, и где его копии.
Как будто охота велась на Маску африканского вождя! Но этим колдовство маски не ограничивалось… После создания миражей четырех одинаковых масок на четырех стенах маска стал создавать другие миражи… Привидон снова обвел тяжелым взглядом комнату…
Понимаете?
Нам некогда говорить о Маске африканского вождя. Привидон ждал ответа. Но никто и не думал выдавать Привика Привидону. Все наоборот недоумевали, что толкнуло доску для резки овощей раскрывать рот — или что там у нее было.
Ну что было — то было. Что бы ни толкнуло доску для резки овощей, с ней — покончено.
Доска для резки овощей упала и разбилась вдребезги. Хорошо еще, что при этом никто из домашних не проснулся. Правда мамочка пробормотала что-то сквозь сон, и правая тапка уже готова была подсуетиться, вовремя подвернуться под ногу, чтобы мамочка встала  с правой ноги, но мамочка снова уснула, и в комнате снова повисло молчание.
— Ну, — снова повторил Привидон. — Он оглядывал комнату, потому что комната молчала.
И Кабакот оглядывался, и Жаба с куриными мозгами, а Катт недолго думая, ухватил первое, что попалось ему под руку, и начал это рвать. Под руки Катту попался ремешок из змеиной кожи, предмет тайных воздыханий женских поясков и галстука. Кабакот потянулся было к привязчивой веревочке. Привязчивая веревочка бросилась в руки Катта и мгновенно перепуталась сложным морским узлом, которому ее научил Володя. А свободным концом привязчивая веревочка хлестнула по рукам Катта, мучающего ремешок из змеиной кожи. Ремешок вылетел из рук опешившего Катта и тихонько заполз под диван. Кабакот подергал спутанными руками и уставился на Катта.
Катт отступил подальше. Жаба тупо уставилась на Кабокота со спутанными руками. Кабакот хотел элегантным движением рук сбросить привязчивую веревочку, но веревочка, вместо того, чтобы упасть тем концом, на котором у нее был завязан еще один узел, угодила по губам Жабе с куриными мозгами. У Жабы были совершенно куриные мозги, но не настолько, чтобы отличить воздушный поцелуй от удара по губам.
— Цыть! — прервал начавшуюся было свару Привидон.
Он подошел к Кабакоту и легко перекусил привязчивую веревочку. Веревочек стало две.
Привидон оглядел Кабакот.
— Где Привик? — грозно спросил Привидон.
Кабакот с перепугу решил, что Привидон задумал начать пытки с него, и наугад ткнул пальцем в вазочку с конфетами. Конфеты съежились. Привидон выгреб конфеты, бросил их в рот, и, почти не разжевывая, проглотил.
Вазочка тихонько взвизгнула. Но Привидон, у которого в ушах  были маленькие подушечки, ничего не расслышал. Он не понимал, почему ему не выдают этого Привика. Он не понимал вещи в этой комнате.
Выброшенные вещи он понимал лучше. Выброшенные вещи всегда были мятыми, одинокими, обиженными, слабыми, с раздавленной психикой, поломанные и порванные. Они легко поддавались внушению, подчинялись Привидону и делали все, что он прикажет. Все, что от них требовалось. Привидон привык к подчиненности выброшенных вещей, которыми была завалена его Привидония и слегка растерялся от того, что здесь, в квартире № 360 вещи не желали ему подчиняться.
Вещи не желали его слушаться и не желали выдавать ему своих друзей.
Это было уникально. Привидон привык командовать старыми, выброшенными вещами и привык что они ему безоговорочно подчиняются. Здесь в комнате ситуация была другая.
Вещи в комнате были чистыми, выглаженными, ухоженными и приятными на вид.
У каждой вещи здесь, в комнате было свое место.
Каждая вещь здесь, в комнате, лежала на своем месте, тогда как там, на помойке, в Привидонии, все вещи валялись как попало, там, в Привидонии все вещи лежали не на своих местах, а на месте, которое принадлежало ему, Привидону — все вещи лежали на месте, принадлежащем дону Привидону и подчинялись лично ему. И весь вопрос был в том, как заставить вещи в этих комнатах подчиниться ему, Привидону. Они должны были подчиниться ему и отдать ему того, кого убитая доска для резки овощей назвала Привиком. Поэтому дон Привидон рассчитывал заставить вещи рассказать о Привике. А для этого у него и у его  помощников: Катта, Жабы с куриными мозгами  и  Кабакота был только один путь — сделать вещи такими, какими они были в Привидонии — грязными, рваными, подавленными, продавленными и ржавыми. Или по крайней мере грозить им этим.
Конечно, для Привидона лучше было бы найти Привика самому, без применения пыток и крайних мер. Потому что пытки и крайние меры могли наделать лишнего шума, а лишнего шума дон Привидон не хотел, потому что, в конце концов, высшим силам было так же легко навести порядок в Привидонии, как ему, Привидону дать по шее Жабе с куриными мозгами. К тому же у Привидона было очень мало времени, и ему следовало поторапливаться. Время поторапливало не только Привидона, время поторапливало всех. Если бы у меня было побольше времени, я бы дождался дня, чтобы рассказать вам о том, как все происходило в ярких красках. Но у нас с вами мало времени — все идет к развязке, и поэтому я буду точен, объективен и сух. Привидон, у которого как и у нас с вами, времени было мало, решил для начала искать таинственного Привика — владеющего волшебством разговора методом исключения. Привидон решил исключить все предметы, которые относились к привычному интерьеру квартиры из сферы своего внимания.
А среди тех, кто останется, и искать этого Привика. Искать обладателя волшебства. Искать то загадочное существо, обладающее даром слова. Привидон был хмурым и наблюдательным.
Он сразу понял, что осветительные приборы не могут быть Привиком. Потому что осветительные приборы лучше вообще не трогать, они сырые. Рыбки, судя по всему, тоже не могли быть Привиком. Конечно, на всякий случай, дон Привидон взглянул в аквариум повнимательнее, но ни говорящей щуки, ни золотой рыбки  в аквариуме не было, а всех остальных аквариумных рыбок дон Привидон видел насквозь. Убедившись в том, что Привика в аквариуме нет, Привидон потерял к нему интерес.  А Жаба с куриной головой — нет.
— Я тут пошукаю, — сказала Жаба и плюхнулась в аквариум, чтобы порыться на дне. Настроение у рыбок упало. Среди белья тоже не могло быть Привика. Конечно, люди всегда прятали в белье всякие важные для себя вещи. Документы, деньги. Но Привидона они не интересовали. Привидон не стал искать Привика в белье. А вот Кабакот решил порыться в белье. Порыться Кабакот любил, где надо и где не надо. Далее Привидон решил не обращать внимания на всякую утварь, развешанную на стенах — картинки, фотографии, карты, ковры и четыре маски африканского вождя. Четыре маски африканского вождя зря так боялись Привидона — он на них не обратил никакого внимания — обычные украшения. Сувениры. Потом Привидон скользнул взглядом по мебели и по игрушкам. Кстати, вполне могло оказаться, что Привик мог быть игрушкой. Или мог скрываться среди игрушек. Но среди игрушек Привика не было. Правда, не было.
Игрушки вообще не принимали участия в вечеринке, устроенной Привиком, потому что, во-первых, волшебство Привика было не их уровня, а во-вторых, честно говоря, накануне у Саши в гостях побывали две девочки, и игрушки так наигрались, что теперь просто спали без задних ног. И всю Привикову вечеринку игрушки просто продрыхли.
Да, вы, наверное, и сами обратили внимание на то, что в разговорах, которые затевались вокруг Привика, игрушки почти не принимали участия. Нет, среди игрушек Привика не было. Не было Привика и среди Подбатарея… Так…
Подбатарей, конечно тоже не мог быть Привиком. Больно этот Подбатарей  был толстым, бесцветным, бедным — больно маленькие у него были  ручки…
— Постой, — спохватился Привидон, — что-то попалось! Клюнуло. А это что такое? — и Привидон ухватил несчастного Подбатарея прямо за складки жира на шее, ухватил что было, или что бы это ни было — ни рыба, ни мясо, не игрушка, не белье, не маска и не каска.
Жаба вылезла из аквариума и вперевалку подбежала к перепуганному Подбатарею, которого Привидон держал за шкирку и брезгливо его обнюхала. Пить кровь из незнакомых предметов она не любила. А вот Катт вытащил свой топорик. Ему было все равно кому рубить голову — знакомым предметам или незнакомым.
— Ты кто такой  — спросил Привидон у съежившегося, как гармошка Подбатарея. — Ты Привик?
Подбатарей помотал лысой головой.
— Признавайся лучше, — вылез из шкафа Кабакот. С собой он прихватил таблетку нафталина, на память — Хуже будет.
Подбатарею уже было хуже. Привидон пытался вытрясти из него признание. Подбатарей изо всех сил сжимался.
— Признавайся, что ты — Привик! — продолжал орать Привидон. Он так обрадовался, что сразу нашел того, кого нужно. Жаба брезговала. Подбатарей был такой противный, такой бесцветный. Ну какая могла быть кровь у такого бесцветного существа?
— А я тебя ищу, Привик, — сообщил Привидон Подбатарею, и снова потряс его. Котенок под шкурой медведя таращил глаза. Он пытался мысленно помочь настоящему Привику побыстрее добраться до одного из телевизоров. Почему до одного из телевизоров? Потому что из-под шкуры медведя котенку  было видно два телевизора. Или у него двоилось в глазах от пыли?
За Подбатарея котенок сначала не боялся. А что с ним станется? Привидон поймет, что Подбатарей — не Привик да отпустит его — чего еще?
— Ну скажи, — приставал Привидон к Подбатарею, — скажи — ты — Привик?
Привик, настоящий Привик, подбирался к ближайшему телевизору. Он их тоже видел два. У него что — тоже двоилось в глазах? Или это и были новые миражи Маски африканского вождя?
Ведь в квартире №360 всегда был только один телевизор?
Привик пробирался к ближайшему телевизору очень медленно, потому что боялся привлечь к себе внимание раньше времени. Он тоже надеялся на то, что с Подбатареем, попавшим в руки Привидону ничего плохого не случится.
А тем временем Катт уже три раза довольно пристально посматривал на шкуру медведя, лежащую на полу. Может быть котенок сидел не так тихо, как ему хотелось бы, а Катт не очень поверил в то, что Подбатарей — это Привик?
Катт действительно не очень поверил в то, что Подбатарей — это Привик. Честно говоря, и Привидон в это не очень поверил. Просто дону Привидону очень хотелось в это верить. Ему очень хотелось, чтобы его поиски Привика завершились бы быстро и хорошо.
Цап-царап, ауффидерзейн, — Подбатарей в лапах Привидона мялся, линял и помалкивал. Глядя на процедурные приготовления Жабы с куриной головой — на предмет высасывания из него личной крови, глядя на огромные кулаки Привидона, и на топорик в руках Катта, Подбатарей очень хотел рассказать о себе всю правду, как на духу. Но хотите верьте, хотите — нет, у него просто отнялся язык. Физиологически. Потому что Подбатарей был кто? Не знаете? И я не знаю. А он был не зверем, не птицей, и не сказочным персонажем. Подбатарей был никто и звался никак. Как — никак?  Никак — и все. Что это — разве это имя — Подбатарей? Это определение. Вот поэтому я просто говорю, что у Подбатарея просто отнялся язык. А по каким причинам это произошло — психическим, физическим, умственным — я не знаю, и никто не знает. Подбатареев никто не изучал. А для Привидона, например, даже лучше, что у Подбатарея отнялся язык, а не начался, например, из него выброс ядовитого для Привидона газа, или кипения огненной лавы. Или чего-нибудь в этом роде. Язык у Подбатарея отнялся, но он все равно находился в руках у Привидона. Подбатарей уже находился в руках Привидона, и деться ему было некуда. Привидон мигнул Кабакоту и Жабе с куриной головой, и те подхватили Подбатарея и потащили его на улицу, в Привидонию. Туда, на помойку. Там, в подземельях Привидонии с пойманным существом — Привик он или не Привик — можно было толковать сколько душе угодно и расспрашивать пленного обо всем медленно и обстоятельно. Там. Не тут. Тут у Привидона почти не осталось времени. Тут ему надо было быстренько найти правильного Привика, или остаться с носом.
— Кто скажет, где прячется Привик? — громко объявил Привидон, — тот получит шикарную награду.
Он еще не придумал какую, а желающие ее получить уже нашлись.
— Я, — закричал Катт что было сил и замахал топором. — Я —  я — я знаю, где прячется Привик! А что ты мне дашь?
— Пендюль! — просто сказал Привидон, отстраняя от лица мелькающий топор. А потом Привидон таки дал Катту этот пендюль.
— Ты мне и так обязан говорить — сказал Привидон. — Я твой хозяин — наставительно говорить Привидону нравилось, и орать Привидону нравилось, и Привидон заорал на оробевшего Катта:
— Где Привик, сволочь?
— Там, — потирая ушибленное место сказал обиженный Катт и указал топором на шкуру медведя, лежащую на полу.
— Там он прячется, этот Привик, точно говорю! Под этой шкурой все время что-то шевелится, из дырок шкуры кто-то выглядывает! Негде ему больше прятаться этому Привику. Там он!
Жаба с куриной головой и Кабакот уже отволокли Подбатарея к ограде балкона и вернулись посмотреть на настоящего Привика.
Но Привидон  махнул им клешней, велев убираться, и они потащили несчастного Подбатарея дальше, в Привидонию, за Черный брезентовый гараж. Привидон стал медленно приближаться к медвежьей шкуре. Привик сделал еще несколько незаметных шажков к экрану телевизора.
Катт тоже приближался к медвежьей шкуре.
— Брать живым! — строго приказал Привидон и Катт послушно засунул топор за пояс. По знаку Привидона Катт взялся за медвежью шкуру с одного конца, Привидон взялся с другого конца, и они рывком, дружно, подняли медвежью шкуру над головами. Привидон был выше. Так что, если бы на шкуру упал кто-нибудь сверху, он бы съехал по ней в сторону Катта.
… Короче говоря, Привидон и Катт дернули с пола старую медвежью шкуру, и приготовились схватить того, кто как они предполагали был Привиком.
Привидон и Катт оскалили зубы и приготовились прыгнуть на жертву. Котенок Дикуша выгнул спинку и зашипел.
Он шипел на Катта, потому что Катт был ближе и короче. Катт с поднятыми вверх руками, в которых была зажата старая шкура медведя с удивлением уставился на крохотного котенка, который осмелился шипеть на него — как-то… то есть Катта. На крохотного черного котенка, который шипел и шел навстречу ему — грозному палачу из Привидонии. Катт не прочь был надрать уши маленькому но наглому котенку, но Привидон, которого  не  интересовал никто, кроме Привика хорошенько тряхнул шкуру. Чтобы посмотреть — не завалялось ли там чего-нибудь еще, кроме котенка. И увидев, что в шкуре ничего больше нет, бросил старую медвежью шкуру назад — прямо на обескураженного Дикушу.
Дикушу, который был к бою котов…, то есть готов был сразиться с  превосходящими силами противника, и погибнуть, но не отступить, сильно обескуражило такое развитие событий.
На него просто бросили старую медвежью шкуру и забыли о его существовании.
Привидон попросту не обратил на Дикушу никакого внимания.
— Это не оно, — неприятно для Дикуши прокомментировал Привидон этот эпизод. Привидона поджимало время. Привидону очень не хотелось лишаться дара слова…
 Жаба с куриной головой и Кабакот тоже возились на балконе.  Им не хотелось прыгать во двор, в Привидонию, в немоту. Они делали вид, что стараются унять Подбатарея и тихо, но смачно переругивались.
Медвежья шкура упала на ошарашенного Дикушу и хоть Катт и врезал ногой по шкуре сверху, — но попал не в Дикушу, а в оскаленную медвежью морду. Катт так сильно врезал ногой по шкуре, что у него чуть не застряла нога в старых зубах медвежьей головы.
Привидон очень торопился, потому что время шло. Котенок Дикуша  барахтался под медвежьей шкурой.
Обитатели комнаты по-прежнему сохраняли молчание, а Привик подвинулся к телевизору еще чуток. Еще на несколько сантиметров.
— Эй! — снова провозгласил Привидон, скрежеща зубами — Эй вы, молчуны, — все, кто меня слышит. Крупное вознаграждение тому, кто укажет мне вашего Привика. В случае попадания в Привидонию — сносные условия жизни и хорошая пенсия!
Но все видели, как Привидон вознаградил Катта за подсказку и Привидону уже никто не верил. Вернее ему, дону Привидону и так никто не верил, поэтому он разорялся впустую.
— Крупное вознаграждение, — орал Привидон, — хорошее будущее, уникальные подарки, дешевый кредит, срочный вклад. Любому, кто укажет, кто такой Привик! Любому, кто подскажет, как он выглядит!
Ага! Держите карман шире! Так тебе все и рассказали!
Наконец Привидон понял, что хитростью и обманом и пустыми обещаниями он ничего не добьется. И он решил перейти к угрозам.
— Я буду являться к вам каждую ночь! — вещал дон Привидон. — Я буду трепать и мучить каждого из вас. Я всех вас перетаскаю в свою Привидонию!
От ужаса бахрома на скатерти зашевелилась. Всем стало не по себе.
— Я посажу в морозильную камеру, в микроволновую печь. — орал Привидон. — А холодильник разморожу! Я буду рвать книги, и жевать обувные щетки, я приведу всех бездомных мышей города и поселю их в вашей квартире. — Привидон переступал ногами от нетерпения. Воля у некоторых стала ослабевать. Кое-кто готов был сдаться. Так ужасно звучали угрозы Привидона. Кое-кому уже и разговаривать не хотелось. Кое-кому уже хотелось, чтобы его просто оставили в покое. Хотелось просто молчать в тряпочку и пускать пузыри. Кое-кто уже согласен был замолчать навсегда, лишь бы его не отволакивали на помойку. Привик замер на месте, не в силах пошевелиться. Колебания становились все ощутимее. Даже толстокожий Катт чувствовал, что у него мороз идет по коже от угроз Привидона, и надеялся, что сегодня их с Привидоном ожидает самая великая в истории Привидонии удача.
Что их имена напишут на грязной стене забора — для истории. Катт трогал пальцем лезвие топора и думал о том, что при говорящем доне Привидоне, а Привидон хорошо говорил, ужасно, их ждет великое будущее. Катту уже виделось будущее в розовом свете — и плахи, плахи, плахи…
Привидон сделал паузу. Привидон почувствовал, что воздух раскалывается, что еще чуть-чуть дожать и комнатные сдадутся. Что кто-то из них выдаст Привика.
Да. Да. Да. Да…
Кое-кто собирался выдать Привика. Кое-кто собирался навсегда лишиться дара слова ради возвращения ощущения порядка и безопасности, кое-кто не выдержал. И еще кое-кто, и еще кое-кто, и кое-кто еще. Привик приготовился к худшему, что может случиться в жизни — к предательству,   когда вдруг Сашин мобильный телефон, давний недоброжелатель Привика заорал на всю квартиру звонким голосом:
— Хэппи бефздэй ту ю…
Хэппи бефздэй ту ю…
Хэппи бефздэй …
Хэппи бефздэй …
И Саша проснулась.
Саша проснулась и вышла из детской. Завопивший мобильный телефон разбудил маленькую Сашу. Дикуша снова бросился выдираться из-под шкуры медведя. Все остальные участники действия: Привидон, Катт, Жаба с куриными мозгами и Кабакот, удерживающие Подбатарея, застыли с открытыми ртами. И у Маски африканского вождя  вытаращились глаза от удивления.
Маска африканского вождя… Да что там Маска африканского вождя. Это не важно. Важно то, что и Кабакот, и Катт, и Подбатарей, и дон Привидон уставились на мобильник, запевший поздравления с днем рождения и на Сашу, которая вышла из детской.
Саша вошла в комнату из детской, и все, кто там был, просто тупо застыли в нелепых позах — как в детской игре «замри». В тех позах, в которых их застала поднявшаяся ни свет — ни заря Саша.
А Саша прошлепала себе в ванную, спросонья вовсе даже не поднимая глаз. И ничего не замечая вокруг. Саша прошлепала мимо Катта, мимо ужасного Привидона, который застыл как коряга. По правде говоря, в позе коряги Привидону застывать не хотелось. Ему хотелось придать себе какой-нибудь комнатный вид, типа ну хотя бы торшера — хотя какой из Привидона был торшер!
И все-таки Саша пришлепала мимо Привидона и ничего не заметила — она прошлепал мимо Привидона в 10 сантиметрах, не глядя, протянула руку и отключила орущий мобильник. Теперь-то мне все стало ясно. Теперь-то я вспомнил. Саша с вечера выставила время на мобильном телефоне, чтобы он разбудил ее утром пораньше. Саша хотела встать раньше всех остальных. Чтобы поздравить маму с днем рождения…Чтобы кое-что приготовить ко дню рождения мамочки — ну?
Мобильный телефон замолчал, потому что его отключили. Привидон стоял, не шелохнувшись. Кто знает, какая его ждала кара за вторжение в человеческое жилье. Привидон стоял ни жив, ни мертв. Жизнь человека, жилье человека для всяких Привидонов — табу, и преступившим это табу, оставалось недолго радоваться жизни. Что такое табу?
Спросите у Маски африканского вождя черного племени…
Короче. Саша прошлепала в ванную так и не обратив внимания на царивший в квартире…. Еще короче. Едва только лишь Саша скрылась в ванную, как Привидон… нет, не как, а кааааак схватил мобильник, как подхватил второй своей загребущей рукой остальных, своих вассалов — Кабакота, Жабу, Катта, да как дернул на улицу — и  только с улицы послышалось его реготание. Подбатарей удержался в комнате, вцепившись в решетку балкона, а Привидон реготал на улице. Привидон подумал, что мобильник это и есть — Привик.
Привидон схватил того, кого считал Привиком и ускакал в свою Привидонию. Оттуда слышался хохот Привидона.
Конечно, я  попробую сделать вид, что я написал счастливый конец, но дело в том, что эта книга — ужастик, а ужастик не предполагает счастливого конца. Он вообще ничего не предполагает. Он — ужастик. Конечно, я мог бы написать то, что устроило бы  и вас, и Привика, и котенка Дикушу — что Привик быстрее ветра проскочил в экран телевизора, и спасся, вот так. И что конечно, Дикуша успел укусить и поцарапать Привидона — но это было бы неправдой, потому что да, —Привидон принял мобильный телефон за Привика и счастливый помчался со своей командой, не разбирая дороги в Привидонию — да, Привидон, Катт и Жаба с куриной головой не превратились в какое-нибудь декоративное украшение, вроде Маски африканского вождя , а слава йоге успели сбежать из квартиры. Но то, что незваные гости убрались, не очень-то помогло Привику. Потому что Привик со всего размаха, не теряя времени, прыгнул в экран телевизора, который был не телевизором, а миражом, ловушкой, выстроенной Маской африканского вождя и исчез навеки. Привик попал туда, неведома куда, и отныне только Маска африканского вождя знал, куда он попал. А маска таинственно молчал. И никто не понимал, зачем и почему маска все это подстроил.
А Дикуша помог Подбатарею забраться под батарею и пошел к ванной комнате встречать Сашу, тереться об ноги...
И последнее — хотите знать, как мобильный телефон научил разговаривать дона Привидона и его компанию? А никак не научил. Ну, просто никак. Потому что мобильный телефон вообще никого не учит разговаривать.
Дон Привидон быстро понял свою ошибку, быстро понял, что он прошляпил Привика, и ему, дону Привидону стало плохо. Без языка всем плохо.
Привидон  хандрил и не раздавал ни ляпасы, ни подзатыльники. А волнистый попугайчик, который прилетел как-то на Привидонию со своим тыр-пыр-нашатыр — был принят самим Привидоном. Волнистому попугайчику даже пшена насыпали, и он остался очень доволен, а Привидон сидел рядом с ним и пытался повторять:
— Тыр-пыр-нашатыр-ха-ха-ха-джзж.