Предновогодье - New Years Eve

Подруга моя Люси Хэллмор была к тому времени замужем за Брайаном Ферри; и пригласила она меня, Наташу Гренфелл, Сабрининого брата Хьюго Гиннесса, а также Изабеллу Делвз Бротон (скоро, скоро станет она Изабеллой Блоу) на Рождество в дом их у Цапельной бухты на острове Барбадос.

Брайан, может, и по любви сочетался со снежной своей великосветской королевой, но вряд ли предвидел, что вступит в брак и со всей аристократией, к ней прилежащей. Весь круг Люсиных друзей снялся с рабочих, так сказать, мест, рассеянных там и сям по миру, - слетелся, и в Цапельной бухте заштормило. С Брайаном были мы знакомы давно, очень давно; Ники Хаслам представил ему меня семнадцатилетнего, восхитительного. Брайан восхитился. Ныне прибыл я двадцатичетырехлетний, прославленный. "Рвался выдрать руль из Брайановых рук и рулить самолично", выразился Брайанов ближайший друг и бывший любовный мой партнер Энтони Прайс.

Энтони выразился в то самое утро, когда пошли мы с ним гулять по побережью, после того как носки мои нашлись на полу гостиной, послужив поводом первой Брайановой барбадосской истерики. Море на белом песке поплёскивало. Загорающие таращились. Шок. Энтони шел в самолетном комбинезоне зеленой кожи, в кепке и консервных очках.

Позже, на экстренном совещании прибрайановых прихлебателей постановили, во избежание изгнания из дому - всех, выселить меня одного. Из жилища всевидящего Большого Брата перебирался я в неуемно затратный соседний отель Сэнди Лейн. Денег у меня и так не было; не было и другого выхода.

Назавтра постановили выселиться и Наташе. Гнев ее направлялся в основном на меня. Не будь меня, не было бы неприятностей - это она понимала. Потом пришли Изабелла с Хьюго и огласили последнюю штабную директиву, решающую.
"Брайан больше с тобой пересекаться не желает. Чтоб там, где он, тебя не было", - проговорила Иззи, с косячищем в зубах, похихикивая.
"Жуть какая", - сказал я.
"Да уж", - сказала Иззи, мрачно глядя огромными, безумными своими глазами.
"Так я поехал, значит", - сказал я, сокрушенный. Куда я приткнусь под самый праздник?
"Да уж, значит", - ответила она, протягивая мне косяк. Все заржали.

Шутили ли Брайан с Изабеллой или нет, а после полудня летел я в Лос-Анжелес да в пьяных соплях разбирал прожитую жизнь, бороздя небесную мерзлую пустошь последних дней года. Жалкая жизнь. Нескладная. Ни тебе настоящего, ни будущего (я не работал и, как потом оказалось, в новом году проработаю не более). Звездность моя высвечивала не столь золото-победительно, как мечталось втайне. Покорение мною Города Грез отличилось шармом и трагикой, присущими, скажем, такому явлению, как бесшумный бздёж; теперь я остался один на один с праздниками в гостиничном грязном номере.

Часов в девять вечера я таки вписывался - вселялся - в "Шато": Харрисов дома не застал, Мел укатила на восток, домой. Весь отель будто вымело - такой нерабочий был у него вид. Я приклонился ко стойке администратора, терзаясь вопросом, на что употреблю вечер. И услыхал позади знакомый голос.
"А что это ты тут?"
Майкл Робертс. Редактор раздела моды в газете "Санди Таймс". Гениальный создатель "Татлера" Тины Браун. Первооткрыватель и первоисполнитель роли модельера-суперзвезды. Надо же, повезло. Мне.
"Я тут шел ужинать к "Мистеру Чоу", - сказал он. - Присоединяйся".

Тина Чоу сидела одна, в баснословной цены антикварном вечернем платье (никак от Вионне) за круглым широким столом посреди зала. Глядела на море, крепко задумавшись. Ресторан стоял полупуст, люди за столиками разом все перешептывались, страшась лишних ушей. Шел мрачный вечер мрачнейшей в году недели - черной дыры меж Рождеством и Новогодием.

"Мистер Чоу" входил как раз в затяжной штиль; только несколько лет спустя популярность его снова всерьез пойдет в гору - сперва стекутся перекусить в перерыв агенты близлежащего Творческого Объединения, а после в нем станет столоваться хип-хоповая коммуна. Тина до этих времен не доживет.

А пока итальянец-официант в переднике, белом, крахмальном, чуть тронул ее плечо. Она обернулась. Не так что-то в ней было. Неуловимая растрёпинка, нетипичная, ибо Тина всегда выглядела с иголочки. Я заметил, как прищурился Майкл. Майкл, Шерлок Холмс в деле моды, мог бы немало раскрыть преступлений, вглядевшись, как и во что человек одет. Отчего в небогатый клиентами вечер, в среду, на ней антикварный кутюр вместо старой ее футболки под кензовские штаны? Лицо припудрено лиловато-белым: призрачным; призрачное лицо. Коротко вскрикнув, вскочила она и от стола метнулась к нам, вытянув руки в больших браслетах. Гейша под утро бурной ночи, но вне сомнений первая среди ведомых нам красавиц.

Вместе мы сели у стола, трое измученных человек в заброшенном городишке, вместе вздохнули глубоко, облегченно, и вскоре смеялись уже до слез, заливавших щёки, - подольше бы длился вечер, дольше бы не уходить. Уйти - страшно. Вот как может утешить лицо, знакомое, по пути в ад встреченное.

Ужинали мы там еженощно, всю рождественскую неделю восемьдесят четвертого, и всё одним составом: Майкл и Тина Чоу, Хельмут и Джун Ньютон, Майкл Робертс да я. Майкл Робертс делал модели Хельмуту, и жили мы все в "Шато".

Майкл и Тина Чоу как пара, супружеская, были загадочны, друг ко другу - сплошная учтивость, такт, внимание, неизменное. Ничем ничуть ничего не выдавая на деле меж ними творившегося, но фотография Хельмута, из ресторана, говорит - всё. Майкл, в смокинге, скосил глаза на камеру из-за стойки; Тина, в платье до пят от Шанели, толстыми веревками прикручена к той же стойке, но по другую сторону.

В последний день года с утра и до вечера я, Тине в помощь, дул - надувал шарики: бледно-зеленоватые, очень много. Ниткой привешивали мы к ним самолетики, блесткие, и глядели, как уплывают они под потолок. Воротясь в ресторан под вечер, увидали мы надо всем залом нависшую низкую облачную гряду, зеленую. Сотни искристых самолетов летели под ней. Чисто налет на Лондон в сороковом году. На краткий рождественский срок уподобились мы семье, неблагополучной. Хельмут - папа, воюющий с Майклом, приемным сыном. Джун - всемейная мать, звонкий скорый говорочек и почвенность, мельбурнски-театральная; жеманничая, она так и зыркала глазками сестренки-оторвы. Впрочем, стрижка каре и черного жемчуга ожерелье придавали ей сходство с портретом Анаис Нин ("Анаис Ниндзя тогда уж", - сказал Майкл как-то спустя).

Тина была позабытой семейной богиней, заброшенным оберегом очага, а я - подраненным фавном, сбитым на автостраде машиной (перебегал, где нельзя). Беседы наши всё заворачивали во прошлое. Хельмут припоминал, как обитал в Берлине по молодости, до войны: плаванья, летние, в загородных озерах; свиданья и секс на островках; потом сошелся со Джун и провез ее по Европе, в машине; а какая квартира была у них в Париже -
"С привидением!" - сказала Джун.
"Нет, не с привидением, Джуни!", - заорал Хельмут.
"Хозяин убил себя в ванной, Хельми". Джун не уступала, как Хельмут ни ярился.
"Так что?" - сказал Хельмут.
Джун со вздохом поворотилась ко мне. "Я так и сидела в баре, под лестницей. Целыми днями!"
"Боже, какой перегиб!"

Сразу за полночь - под вьющийся еще серпантин, глушащую музыку и бумажный на каждой голове конус, - мы с Тиной столкнулись на пути - моем - из туалета.
"Тина, мне так плохо", - сказал я.
"Мне тоже", выговорила она вяло, подняв взгляд на меня, в шарово-самолетные облака - и тут слезы из нее так и хлынули. Она прижала ладонь к лицу, в смятении, жестом робота, увидавшего, что он вдруг потёк и короткое замыкание не за горами.
"Тина! Да что с тобой?"
Я обхватил ее тело руками; оно дрожало, колотясь об моё. Где-то в зале свистали в свистки и дули в дудки. Я видел наш столик, со всею семьей в несмешных колпачках. Хельмут втолковывал что-то Майклу Чоу. Джун, что без Тины - никуда, головой крутила по сторонам. Всхлип, вглубь, всего один - и Тина от меня оттолкнулась. Не в натуре ее были душевные излияния; какой-то миг она оглядывала меня удивленно. Вытерла слезы и принялась смеяться.
"Прости, Рупи. Сезонное, полагаю. Вернемся-ка к столу".
Никто среди нас не знал, что Тина уже больна СПИДом. Помню наш тур по магазинам с детьми ее Максом и Чайной, и Тину - в лимузине - стошнило. Мы посмеялись, решили - перепила. Но я заприметил взгляд Майкла из окна, обескураженный. Уж больно не в Тинином это стиле. Вскоре после, она удалилась от мира и мало кто видел ее вообще.

Семь лет спустя, в следующей моей голливудской жизни, зашел я в магазин диетпитания на Мелроузе. Красивая девушка-подросток вглядывалась в меня поверх тележки, нагруженной товарами. Потом пошла за мной по рядам.
"Вы Руперт?" - спросила наконец.
"Да", - сказал я.
"Вы друг моей матери".
"Кого?"
Девушка огляделась по сторонам, будто проверяя, не слушает ли кто. "Тины Чоу". Кровь ударила мне в голову и слезы защекотали глаза.
"Чайна?"
"Да", - хихикнула она.
"Боже, да ты выросла. А мама как?"
"В порядке".
Мы говорили минут пять. Я стоял, потрясен. Чувства нахлынули и задавили. Юная эта красавица пришла за продуктами для умиравшей матери; а секунду назад была совсем малолетней девочкой - дитя это хныкало, что маму тошнит в машине. Оставила телефонный номер и скрылась за углом, помахав.

Я позвонил. В ответ - мужской голос: Тина занята.
"А привет передать - оставить номер - можно?"
"А как же. Да и вам от нее - а как же - привет". Гудки.
Она так и не позвонила.


http://www.stihi.ru/2011/10/01/2630

--------------------------------------
это глава из книги:
Руперт Эверетт. Красные ковры и прочая банановая кожура

На фото: Тина Чоу и супруг ее Майкл, работа Хельмута Ньютона.

Еще Тина Чоу:
http://oakazine.com/2010/11/icon-tina-chow/

Изабелла Блоу:
http://label.kg/isabella_blow/

В фильме "B-Monkey" портрет Энтони Прайса в тех самых самолетных очках под абажуром в комнате эвереттовского персонажа здорово отвлекает внимание зрителя от Аси Ардженто:


другие главы:

http://www.stihi.ru/avtor/moscaliovam&book=2#2

--------------------------------------

New Year's Eve

My friend Lucy Hellmore had married Bryan Ferry. She invited me and Natasha Grenfell, Sabrina's brother Hugo Guinness, and Isabella Delves Broughton (soon to become Isabella Blow) to join them for Christmas in a house near Heron Bay on the island of Barbados.

Bryan might have fallen in love with his frosty upper-class beauty but perhaps he didn't realise that marriage to her was also marriage to her circle of friends. We all decamped to the house from the various parts of the world where we had been "working" and more or less immediately the tension mounted. Bryan and I had known each other for years, introduced by Nicky Haslam when I was seventeen and fascinating. He had adored me then. Now I was twenty-four and famous, "desperate," according to his best friend and my ex-lover Antony Price, "to wrestle the steering wheel out of Bryan's hands and drive the car myself."

Antony told me this while we were walking down the beach on the morning after my socks had been found on the sitting-room floor and had provided Bryan with the material for his first major meltdown of the trip. The sea gurgled against the white sand. Sunbathers looked at us aghast. Antony was dressed in a green leather aviator suit complete with peaked cap and goggles.

It was subsequently decided, during a summit meeting of the hangers-on, that to protect us all from expulsion I should move out of the Big Brother house and into the incredibly expensive Sandy Lane Hotel next door. I was utterly broke but there was no alternative.

The next day it was agreed that Natasha should move out as well. She was furious, mostly with me. She felt that if I hadn't come, every­thing would have been all right. Then Isabella and Hugo delivered a final decree from HQ.
"Bryan doesn't want you to go anywhere he goes," said Izzy, smoking a large reefer and giggling.
"That's awful," I said.
"Yuh, I know," said Izzy, looking at me sombrely with those huge, mad eyes.
"Well, then, I might as well leave," I said, feeling rather crushed and wondering where I could go at this late stage.
"Yuh, you might as well," she replied, handing me the joint. And they all burst into fits of laughter.

Whether or not Bryan and Isabella had been joking, that afternoon I was on the plane to LA, taking drunken, maudlin stock of my life as I ploughed back across the freezing desert towards the end of the year. I was miserable. Nothing seemed to be working out. I had no job and no prospects (and, as it turned out, I wasn't to work for another year). I was obviously not the golden marauding star of my secret dreams. My con­quest of Tinseltown had all the drama and charisma of a silent fart and now I faced the end of the year alone in a shabby hotel room.

At about nine o'clock that night I was checking into the Chateau — the Harrises were away and Mel was back east. There was a windswept shutdown feeling to the place. I was leaning over the reception desk, wondering what to do with my evening, when I heard a familiar voice behind me.
"What are you doing here?"
It was Michael Roberts, the fashion editor of the Sunday Times, the creative genius behind Tina Brown's Tatler, the man who pioneered the role of stylist superstar. This was indeed a bit of luck.
"I'm going to Mr. Chow's for dinner," he said. "Come."

Tina Chow sat alone in a priceless vintage nightdress (probably Vionnet) at a large round table in the middle of the room. She was star­ing out to sea, lost in thought. The restaurant was half empty and the diners whispered together, afraid to be overheard. It was a gloomy night of the gloomiest week: that black hole between Christmas and the New Year. . .

This was the beginning of a long low season for Mr. Chow and it was to be some years before the place was seriously taken up again, first by the agents from the neighbouring Creative Artists Association for lunch and then, later still, as a kind of canteen for the hip hop community. But Tina would be gone by then.

That night, an Italian waiter in a starched white apron tapped her gently on the shoulder and she turned round. Something was different. She was imperceptibly dishevelled, which was strange because Tina was always immaculately groomed. I could see Michael screw his eyes up. He was the Sherlock Holmes of fashion, and could solve many a crime by looking at a person's clothes. Why was she wearing vintage couture on a quiet Wednesday night instead of her usual T-shirt and Kenzo pants? Her face was powdered a mauvish white that made her look like a ghost. She jumped up from the table with a little shriek and ran towards us, her bangled arms outstretched, a geisha on the morning after perhaps, but easily the most beautiful woman we knew.

We settled down at a table together, three exhausted people in a lonely town, with a huge collective sigh of relief, and soon we were laughing till the tears ran down our faces, drawing the evening out, afraid to leave. Such is the pleasure of seeing a familiar face on the road to hell.

We had dinner there every night that Christmas of 1984, always the same group: Michael and Tina Chow, Helmut and June Newton, Michael Roberts and me. Michael Roberts was styling for Helmut, and we were all staying at the Chateau.

Michael and Tina Chow were an enigmatic couple, well mannered, considerate, always interested. They never gave you a hint of what was really going on but there is a photo by Helmut, taken in the restaurant, that probably says it all. Michael leers at the camera in a tuxedo from behind the bar, while Tina, in a long Chanel dress, is tied with huge ropes to the front.

On New Year's Eve, I spent the day helping Tina blow up thousands of pale green balloons. We tied little glitter aeroplanes to them on pieces of string and watched them float off towards the ceiling. When we came into the restaurant later that night there was a low bank of little green clouds over the whole room and beneath it flew hundreds of sparkling planes. It was like the Blitz. For that brief season we became a sort of dysfunctional family. Helmut was the father. He fought with Michael, the adopted son. June was mother earth with a shrill streak, her accent straight from the Melbourne Theatre Company, and even when she was being genteel, she had the twinkly eyes of a tomboyish younger sister. Though with her bob and a black pearl necklace, she looked like a picture of Anais Nin. ("Anai's Ninja, you mean!" said Michael later.)

Tina was the forlorn household goddess, and I was the wounded faun who had been run over taking a short cut across the freeway. Conversation veered towards the past. Helmut told stories of his life in Berlin as a young man, before the war, of swimming in summer in the lakes outside the city, of assignations for sex on the little islands, of meeting June, of driving with her in a car across Europe, and of an apartment they once had in Paris.
"Haunted!" said June.
"It was not haunted, Juney!" shouted Helmut.
"The previous owner committed suicide in the bathroom, Helmy." June never backed down, although Helmut could be quite ferocious.
"So what?" said Helmut.
June turned to me with a sigh. "I had to sit in the little bar downstairs. All day!"
"God, you exaggerate!"

At a certain point just after midnight, as streamers were still falling through the air, the music was blaring and everyone had on their paper crown, I passed Tina on the way back from the bathroom.
"Tina, I'm so depressed," I said.
"Me too," she replied flatly, looking up at me through the cloud of balloons and planes, and suddenly tears burst out of her eyes. She held her hand up to her face, perplexed, like a stunned leaking robot about to short-circuit.
"Tina! What's wrong?"
I put my arms around her and her body convulsed against mine. Behind us, the party whistled and blew their horns. I could see our table, ludicrous in their hats. Helmut talked earnestly with Michael Chow. June, always very connected to Tina, looked around. Just one deep sob and Tina pulled away. It was not in her make-up to expose herself and for a second she surveyed me strangely. Then she wiped her eyes and began to laugh.
"I'm sorry, Rupi. I guess it's just that time of year. Come on, let's go back to the table."
None of us knew, but Tina had AIDS. One day we were out shopping in a limo with her children, China and Max, and she was violently ill. We all laughed, thinking that she had drunk too much, but I caught Michael looking out of the window, puzzled. It just wasn't very Tina. Not long afterwards, she retired from the world and very few people ever saw her again.

Seven years later, in another Hollywood incarnation, I was in a health food shop on Melrose. A beautiful teenage girl watched me from behind a trolley laden with goods. She began to follow me around the aisles.
"Are you Rupert?" she asked, finally.
"Yes," I replied.
"You're a friend of my mother's."
"Who's your mother?"
The girl looked from side to side as if she was checking that no one was listening. "Tina Chow," she said. I felt the blood rush up to my head and tears prick my eyes.
"China?"
"Yes," she giggled.
"My God, you've grown. How's your mother?"
"She's okay."
We talked for a few minutes. I was gripped by a wave of emotion. This teenage beauty was shopping for her dying mother; just a second ago she was a little child, whining that her mom had been sick in the car. She gave me a phone number and then disappeared around the corner, waving.

Later, when I called, a man answered. He told me that Tina was busy.
"Will you send her lots of love, and give her my number?" I said.
"I certainly will. I'm sure she sends you love, too," and the line went dead.
She never called back.

• Extracted from Red Carpets And Other Banana Skins by Rupert Everett, published by Little Brown on September 21 at L 18.99. © 2006, Rupert Everett.
Warner Books, NY, Boston, 2007