Миг

Что мне останется сказать, когда я растворюсь в теплом майском ветре подобно печенью,
 тающему в горячем молоке? Стоит ли человеку вообще что-то говорить напоследок?
        Я не знаю. Я знаю, что сейчас все идет совсем не так, как хотелось бы или как должно.
Это не исповедь, не последнее слово человека, внезапно застигнутого смертью врасплох, это просо набор мыслей проносящийся перед глазами, сумбурно сложенных слов и образов.
Вот я вижу себя ребенком, мы с отцом и матерью гуляем по теплому пляжу в Сочи.
Господи, когда это было? Да и было ли вообще это со мной, или же я просто наблюдал за этим ребенком, за его родителями тогда еще такими молодыми и полными надежд.
Я помню теплые волны моря, помню, как они с рокотом бьются о берег, оставляя после себя пену, водоросли и сладковатое чувство спокойствия и безмятежности.
     А вот еще образы: Зима. Я играл с мальчишками во дворе и так сильно замерз, что не мог пошевелить пальцами. Я плакал, от того что пальцы резало холодом, словно ножом и я бегу домой. Помню теплые руки своей бабушки, которая взяв свои ладони грела мои руки, помню горячий какао, как я держу кружку и холод постепенно уходит из моих пальцев, а я укрытый шерстяным пледом смотрю мультфильмы.
Черт, был ли этот мальчик с огромными глазами и не сходящей с уст улыбкой мной?
Это уже не важно, а ели и важно – то точно не тому мальчишке.
Странно, но я никогда и никому не завидовал, кроме самого себя. Я рано начал осознавать то, что с годами я становлюсь лишь хуже.
Мои интересы становятся презелеными и покрытыми какой-то пылью, время привнесло свои правки: вместо неба и дождя я стал любоваться автомобилями и какими-то девицами.
Вместо картин когда-то увиденного мной в каком-то журнале Моне я стал любить каких-то кретинов в широких штанах и размахивающими руками.
   Время – самый страшный редактор. Оно неумолимо тянет тебя туда, где все мы тонем – а именно к быту. Я стал понимать, что живу хуже, чем кто-то и нет, я не завидовал, я просто понял, что есть места лучше и стал стремиться к этому и потратил всю свою жизнь на собирание ненужного хлама.
   Но в какой-то момент, мне это надоело. Мне казалось, что я стою у какой-то пустоты, что если не сверну с этого пути – я просто потеряюсь в этих парфюмах и одеждах, в этих мобильных телефонах, телевизорах, в машинах, женщинах, кридитных карточках, вечеринках. Я думал, истинные богатства там, куда доступ нам закрыт нами самими.
Где-то там, куда мы можем попасть только во сне, когда засыпая отключается потребность в чем-либо, кроме вязкого как сгущенное молоко сна.
   Вот он тот день, когда я понял, что надо искать пути к этому миру сноведений и мечтаний.
Как бы глупо это не звучало, как бы наивно и идиотски это не выглядело – но в итоге я подсел. Нет, это не было банальным  -«От скуки» или –«Мне предложили, а я не отказался». Все было гораздо проще и гораздо банальнее: я решил, что если я однажды испытаю эти ощущения, если я хотя бы раз прикоснусь к тому, что скрыто там, за моей памятью и черствостью, то мне будет этого достаточно и я смогу-таки зажить снова интересной и необыкновенной жизнью.
   Говорить что я идиот и долбаеб наверное не стоит, и так все ясно.
Я пропущу описание своих «трипов», «приходов», «замутов» и прочей ерунды, которая сопровождает жизнь наркомана. Пусть это делают такие классики жанра как Уэлш или Берроуз, или кто там еще из них жив.
-«Но если не рассказать этого, то что рассказывать?» спросите Вы, я отвечу: я расскажу вам про жизнь, про самое ценное и самое интересное, что было на этой непонятной и не раскрытой тайне – Земля.
Именно я расскажу вам в чем ее прелесть и в чем ее ценность.
В этом монологе не будет глав и предисловий, не будет, потому что я не знаю сколько я смогу говорить это все, на сколько хватит моего дыхания и сколько еще будут идти эти образы.
      Так что если вам не интересно – смело выкиньте эти листки, пусть они кружатся над городом, пусть мокнут под дождем, почерневшими от чернил струями разбегаясь у вас под ногами. Сейчас, смотря сквозь все мерзости проделанные мной и такими как я, я вижу лица дорогих и любимых мной людей. Всплывают их образы, их запахи, словно кто-то медленно поворачивает регулятор ясности и из теней постепенно вырисовываются их глаза и лица, полные тепла и доверия ко мне.
    Очень часто я вижу в своих снах свою подругу Таню. Она была художницей. Мне всегда нравилось наблюдать как она рисует. Как в ее больших карих глазах отражается свет, как тени играют на ее лице, как свисает челка на глаза и она постоянно поправляет ее. Помню, как она сидит и водит карандашом по листу бумаги, а на нем появляются красивейшее линии, мягкие и плавные, словно нити паутины в саду. Линии эти переплетаясь и где-то выступая за основной контур, где-то потертые ластиком постепенно перерастают в  форму, потом фактуру, потом тени. Еще мгновение – и вот портрет, это мой портрет, она так его и не закончила. Она погибла.
  Интересно, а там я увижу ее? Конечно я не верю во всю эту ерунду про ад и рай, про Бога и Дьявола. Но что-то там должно быть, куда-то же должен отправится весь этот граммжаж «ничего»? Не может же просо так, в никуда уйти вся эта история, не только моя, а вообще каждого человека.
Есть истории, которые я всегда буду помнить, они как в застывшем кадре всегда будут стоять перед моим сознанием. История людей, которые оставили очень ясный и четкий отпечаток в моей памяти, в моем сердце.
Ясные лица которых я всегда буду любить, не смотря на наши отношения или их отсутствие. Это лица моих друзей-близнецов, поддерживающих меня в трудные моменты моей жизни, лица собеседников, котрых я узнал только благодаря Интернету, но которые навсегда останутся во мне, как эти буквы, которые отпечатываются на листе бумаги. Словно выжженные они всегда просуществуют, и пусть их может никто и не прочтет, но я буду знать, что они были и эти люди изменившие меня и эти строки.
Лицо – это не зеркало души. Лицо – это знак. Знак того, что ты знаешь человека, знаешь его настроение, это – карта. Именно по лицу я понял, что моей бывшей жене ужасно трудно быть со мной, вдруг ее большие и обычно радости полные глаза стали пусты по отношению ко мне. Что-то ушло и мне показалось, что она стала рыбкой из фильма «Бойцовская рыбка» единственное яркое пятно в черно-белой картине. Вдруг не стало меня рядом с ней. Я видел, как ушло то самое не понятное и то самое крепкое чувство.
Я ясно видел, как все это истлело, рассыпавшись и развеяно горячим летним ветром. И она ушла, приличия ради, а может из некоторого лицемерия я сделал вид, что страдаю, но страдал не долго, вскоре этот фарс мне наскучил и я решил, что лучше все оставить так, как оно есть. Это было интересным опытом, я научился чувствовать женщину. Понимать ее проблемы, ее мир.
   Я счастлив, что я родился мужчиной, но женщина – это венец творения. И пусть все эти громогласные, передозированные гормонами мужланы орут, что мужик – это все, я никогда с ними не соглашусь. Только женщина способна создавать на века и уничтожать так,что и пепла не останется. Только женщина может построить что-то очень прочное и не рушимое одним взглядом, одним лишь вздохом, именно женщина, а не что-то там другое создает тепло и радость.
    Именно маму я звал всегда на помощь или на одобрение чего-то. Именно мама научила меня видеть, думать и понимать и именно ей я обязан всем тем, что знаю и умею. Наверняка все мы можем так сказать о своих матерях, наверняка все мы помним эти тайные слова и нежный шепот у себя над ухом, когда она нас укладывала спать.
Нет никаких слов, чтоб выразить все то, что в себе несет это слово – МАМА! Ни один звук, ни одна книга не опишет и не объяснит этого.
Вот снова полились образы, они словно прорвавшаяся дамба: хлынули на меня в хаотичном порядке, но так плавно и так естественно, что я все их вижу и всех их чувствую. Они льются на меня откуда-то сверху. Наверное, это потому что я лежу сейчас в этой палате, с открытыми газами, в которые постоянно капают капли, чтоб они не высохли или что там с ними может произойти? Зачем? Я ведь все равно уже никуда отсюда не уйду. Даже ослепнув, я навсегда запомню рассветы. И каждый из них был особенный, неповторимый. Я помню, как мы с младшим братом летим в самолете, и вдруг солнце начинает подниматься откуда-то сбоку, сначала все вокруг вдруг поделилось на две части: высоко над нами был темно-синий, бесконечно глубокий космос, конечно мы не летели так высоко, но так казалось, а под нами все было пастельно-розовым.
Потом лучи стали ярче, их тонкие и острые нити тянулись казалось прямо к зрачку и стало больно смотреть на эту красоту, но мы смотрели.
В Израиле я научился понимать младшего брата так, как никогда не понимал его. Я увидел в нем сильного, любящего и преданного мне человека, готового ради меня на все и я потянулся к нему.
И сейчас я с еще большим трепетом отношусь к нашей с ним дружбе.
    Я слышу тихое щелканье настенных часов в палате, время идет, но не для меня.
Теперь я понимаю, что такое относительность. Вся эта ерунда из физики даже близко не похожа на правду. Я вне времени, но оно идет для всех остальных. И может быть я уже умираю, а все это всего лишь навсего доли секунды. Может быть именно сейчас мое сердце в последний раз трепыхнулось, а до ушей донесся всего лишь отголосок секундной стрелки. Нет времени во мне, нет и меня для него. Оно теперь не имеет никакого смысла и значения. Да оно и не имело оказывается, а я дурак все куда-то гнался, либо наоборот ничего не делая валялся в постели и тупо глазел в экран.
    Все это было таким пустым и таким глупым... Как я мог просто так все это растерять, разменять и разломать!?
   Смешно, но вдруг я увидел книги которые прочел, великое множество слов и знаков.
И что я узнал? Основной массой книг было так называемое «клозетное чтиво» все эти бегбедеры, уэлши, копленды, мураками о чем они говорили, о чем думали, когда писали весь этот угар девяностых-двухтысячных?
    Почему Гюго я предпочел это говно, почему не дочитал Хемингуэя? И ведь мне и правда нечем гордиться, что я расскажу там, куда иду? –«А вы слышали такую историю, о компании обдолбанных торчков, которые продали кучу героина и потом их лучший друг их всех обманул, сбежав с их деньгами?!»Ну это же бред. А какой стих я прочту –
«Иди ты к черту дорогая,
Я искать тебя не буду
Мне совсем менять не в кайф
На чуму свою простуду!?»

Да и это написано не мной. А нарисую я граффити. На таком красивом, кучерявом словно ребенок облаке. Тишина, вот что остается мне. Из всего что я потерял осталась только она. Я смогу с ней многое обсудить и вспомнить, смогу многое увидеть и многое понять.