Несколько слов о молочных реках

Эта статья была написана три года назад. Сегодня утром перечитала её, подумала: "А что изменилось?" Разве только некоторые цифры. Судите сами...


                ***

Слегка отшумели страсти по поводу проведения в нашей стране Олимпиады – 2014. Дело, конечно, хорошее. Действительно, обидно было бы, если б Зимняя Олимпиада проводилась в другой стране, а не в России, где традиционно сильными являются как раз зимние виды спорта.

Но я хочу сказать сейчас не об этом. Мы умеем добиваться успеха, когда хотим. И умеем ещё со времён екатерининских для создания этого успеха средств не жалеть. Если надо, и потёмкинские деревни создадим. (Простите, Григорий Александрович, знаю, что сей факт спорный. Да и если бы были они, потёмкинские деревни, не это самое важное в Вашей биографии. Таких людей, как Потёмкин да Меньшиков, обычными мерками мерить нельзя. Ну, да из песни слова не выкинешь.)

Я даже не о том, что вся наша кампания по подготовке к сочинскому триумфу выглядела такими «потёмкинскими деревнями». Крики о том, что мы сумеем больше вложить, чем всякие там Кореи, и так достаточно шапкозакидательски звучат, а когда всё это слышишь на фоне  вымирающей глубинки…

Недавно я ездила к брату в небольшой лесной посёлок. Когда-то там было хорошо налаженное производство, несколько магазинов, основная школа, столовая, клуб, медпункт, почта. Словом, всё самое необходимое для жизни. Помню весёлые доброжелательные лица, спокойные умиротворённые глаза людей, возвращающихся с работы домой.

С началом перестройки производство сошло на нет. Казалось бы, кто не богатеет на нашем северном лесе? А тут даже частник, в последние годы прикупивший лесопункт, не слишком разжился. В чём причина? Да просто посёлок удалён от центральной  дороги. Вывозить лес по узкоколейке, перегружать его, переправляться через реку оказалось очень затратно.

Пришлось даже километров сорок дороги, проложенной в глубь леса, закрыть. Ну, не выгодно это для частника. Ему бы поскорее, да побольше – он же не Советская власть, в конце концов, чтобы осваивать, разрабатывать новое. И на том спасибо, что не отказался пока от своей затеи вовсе. Конечно, мало кто и остался в его ведомстве, но всё-таки и зарплату выдаёт: во время одной из остановок проводница мотовоза вышла с ведомостью, выдавала кому по триста, кому по семьсот. Не долларов, конечно… Ну да жёны-дети, а в выходной и сами мужики за ягодами сходят – вот и целое состояние уже.

Разумеется, многим оно показалось недостаточным. Уехали. По всему посёлку стоят скелеты домов, покинутых хозяевами. Разбирают, как только за порог… Почему? Даже пилорамы в посёлке нет, (была раньше, была), связь с «большой землёй» лишь через узкоколейку, вот и думайте, почему. При мне однажды к брату пришли просить ключ от школьной мастерской: досок на гроб достать было негде.

Речи о клубе и почте излишни. Как и о многом другом. Школа сохранилась только начальная. Это уже по указанию другого ведомства. Объединили со средней,  а так как было сказано, что полноценное образование можно получить только в крупных школах, чиновники наши кинулись лихорадочно прикрывать малокомплектные, не раздумывая, есть ли в средних те самые условия для получения современного образования. Не знаю, как с образованием, а элементарных жилищных условий детям не предоставили. Первую четверть в неприспособленном интернате дети, вывезенные из посёлка, спать были вынуждены по двое из-за отсутствия места. Это в XXI веке… Наконец, родители взбунтовались. Тогда положение слегка изменилось. Как чувствуют себя дети, в 10-11 лет оторванные от дома, говорить, наверное, не нужно…

Ещё до поездки, на станции, я повстречала чету стариков, перевозящих имущество. Оказалось, они приехали как раз из того посёлка, куда направлялась я. Купили дом на станции, переехали, убоявшись слухов, что частник, снявший 40 километров дороги, скоро и часть узкоколейки прикроет.
– Вот взяли платформу, 600 рублей. А не всё влезло. Ещё платформу брать дорого. Ездим потихоньку туда-сюда, остатки перевозим. Какой раз дед кинул на станции полмешка картошки, ушёл рюкзаки относить, вернулся, а мешка нету. Молодёжь, хулиганьё здешнее стянуло. Зачем? А на спирт ли, на другое ли  что менять хотели. Хорошо, люди видели, дак отдать пришлось. В канаву было кинуто, чтоб забрать потом. Ой, не дали нам на старости лет на месте  спокойно помереть. А ведь вся жизнь в лесу проработана. Мне ведь 80 уж, а деду 82-й…

И какое дело сильным мира сего до этих вот стариков? Сколько таких по России? Сколько искалеченных судеб? Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь займется подсчётом…

 Еду, возвращаясь домой,  в машине. Шофёр на чём свет стоит ругает главу местной администрации:
– Знаешь, сколько она получает? Двадцать тысяч. Сама себе такую зарплату назначила. Да за такие деньги должна день и ночь пахать. А она из своего курятника не выходит. Ты если глава, должна хоть раз в неделю, ну, в две побывать в каждой организации: что у вас, какие проблемы. А она только в магазин ходит, а больше никуда. И ведь хоть бы не обещала. «Разбудим людей, будем по домам ходить». Нет, раньше бы ей так не позволили. И зарплату бы не дали самой себе назначать, и спросили бы, что делаешь. А тут сиди, отчёты посылай, и всё хорошо. Нет совести у человека. Таким сейчас и жить…

Двадцать тысяч в глубинке, где и пять-семь кажутся состоянием… Разумеется, такая сумма, даже сам факт требования её многое говорит о человеке, тем более, о представителе власти.
– А шофёру у них платят пять. А он три раза в неделю в район ездит. Ему там поесть или с собой взять что-то надо. Вот эти пять и уйдут. Я с ним разговаривал, говорит: «Не, всё, уходить буду». И правильно. Жить-то надо. Он думал: будет пять получать, в совхозе-то три получал. А что тут эти пять…

Уйдёт шофёр, только вряд ли вернётся в совхоз, точнее, в ЗАО, или в агрофирму, или как там ещё теперь, смысла нет возвращаться к копейкам, на которые невозможно прокормить семью, не воруя. Подастся куда-либо на заработки. Мужики многие из здешних мест и до Москвы, и до Тюмени ездили. А там кому как повезёт. Кто с деньгами воротится, а кто весь в долгах. Особенно если запьёт.

Пьют всё больше. Когда торговля спиртом и не только спиртом идёт денно и нощно, спивается большинство. Кодируются, кое-кто уже по третьему, пятому разу. Пьют и женщины.

Навсегда запомнила разговор двух девчонок из одного моего выпуска:
– Ты почему плохо учишься?
– Я на ферму хожу.
– Все на ферму ходят.
– Я маме помогаю.
– Все мамам помогают.
– У меня мама пьёт.
– Все мамы пьют.

…Как тут не вспомнить поучение мудрого епископа белгородского: «Как же я, видя не одни лишь дома, но весь город, не только город, но и окрестности его погорающими, полностью сожжёнными, и не как от огня дерево, но от пламени погибающих, - то не восскорблю ли душою и, насколько есть во мне силы, не попытаюсь ли загасить пламя? Что же это за пламень? Скажите вы мне: не тот ли, которым вы наполняетесь, когда пьёте вино и мёд или иные напитки безмерно, так что как будто от какого огня выгораете?» Сказано было в веке XII. Что бы сказал епископ в веке XXI, смог ли бы найти какие-то слова теперь? Или, не в силах что-либо изменить, но, не примирившись с действительностью, взял бы на себя обет молчания, подобно Сергию Радонежскому?

…Изменяется время, изменяются  люди. Но никогда так стремительно не менялась русская глубинка, как в наши дни. Никогда люди не были в такой степени разобщены, брошены на произвол судьбы. Никогда жизнь их не казалась настолько бесцельной и ненужной. Мыкают горе на старости лет старики, мается от бесполезности, мечтая о красивой и лёгкой жизни,  обманутая молодёжь.
 
А голубые экраны настойчиво вещают, что жизнь налаживается, благосостояние народа улучшается. Вот-вот потекут те самые молочные реки с кисельными берегами.

…Только почему-то всё чаще хочется выключить телевизор. А если не делаешь этого, чувствуешь нарастающую тошноту и тоску. Может быть, Русь нуждается уже не в молочных реках, а в какой-то иной, не столь сказочной пище?