Голосом Радзинского

Она медленно не вызывает эмоций, потому что я сплю. Она сидит возле спящего меня. В её обнажённости чувствуется враждебность джунглей. Её волосы напоминают юрский период – в них путаются небрежные строки пепла. В её руках ригельный ключ… Она откидывает одеяло, и… вдавливает ригель в моё сердце-помидор. Тёплый, красный сок, окрылённый атмосферным давлением летит клином на юг. Зазубренная пластина бурит скважину, ткани рвутся, хлюпая и чвакая сердце-помидор превращается в розовое месиво, его мякоть начинает впитывать сталь. Это танец… соитие… одушевлённая беспечность. Она тихо подкатывает к себе складной столик, и резким движением освобождает поднос от марлевого полотенца. В холодном свете луны играют блики нержавеющей стали. Сумбур немецких хирургических инструментов терзает душу эстетикой пытки… её оскал неповторим.
 Мне снится прилавок, на котором скромно топчутся десять кило сеньоров-помидоров. Их алая нагота сверкает в апрельском утре. Зябко. Молодая, туземная фея создаёт собой задний план. Она подбрасывает одного сеньора с руки на руку. Я с ужасом смотрю на эту мёртвящую картину, и ем эскимо,… я дышу в такт броскам, и держу правую руку на своей груди. Эскимо тает… оно плавится… и сочится. Шоколадная глазурь бурлит, бежевые пузыри лопаются,… я обжигаю левую ладонь, и она рефлекторно стряхивает весь этот раскаленный хаос на утренний асфальт. Мимо проезжает милицейский патруль с включённой мигалкой. Двигатель работает неровно, слышится явный стук,… Я теряю сознание.