Из-в-не

К миру, который уже не создан,
от ваших глаз к иным глазам идти
и ветхих песней стершийся мотив
в новые нести гнёзда.
И самых ярких книг страницы,
и лучших языков слова,
дабы потом из них ковал
пушкинские блудницы,
монахиню Finnegans Wake
на новый лад мне неизвестный мастер,
закрывшись намертво от посторонних душ,
когда ещё не совершилось лето,
но взгляд уже рисует грозы там,
где, кажется, вот-вот взорвётся туча
и влага, истомившись по земле,
соединит её на час с прохладным небом.
Там будет бесконечный хоровод,
в котором будут, не узнав друг друга,
сплетаться обнажённые тела;
перетекая в похоронный марш,
они исчезнут, и над ними в темносвети,
не ведая ни тайн, ни катастроф,
повиснет мир, освободившийся от слова,
и идеальное движение всего
их распылит по всем концам вселенной.

***

В контейнере катясь по шатким рельсам,
я распускаю часовые пояса,
и за вокзалом появляется вокзал.
То заросли мелькают за окном,
то девушек надушенное стадо,
и всё движение имеет и конец,
и кажется, что будь на свете бог,
он так же бы мелькнул по окнам,
как догорающий в ночи фонарь,
десятки лет стоящий у дороги;
канавой бы тянулся он за тем,
кому не дурно от смотрения в окно,
а после бы сменился пустотой
или ещё какой-нибудь преградой.
Мне, впрочем, нечего о том сказать:
мне видится лишь человек жующий
и мучимый телесно и духовно,
когда ему бывает нечего жевать.

***

Вновь гаснет свет, сменяемый другим,
и ноет то, к чему мне не пробиться,
как будто я ношу в себе окно,
в которое никто и не заглянет,
в которое подул холодный ветер,
которое своим назвать - мученье,
такое же, как хлеб из рук чужих,
как поцелуй, что вновь не повторится,
как ночь, в которую боишься спать,
боишься обронить свои слова,
из сна пробившиеся в чуждый воздух,
когда повсюду скотствует толпа.

И, как последнее на свете божество,
я сочиняю мир, в котором ей нет места,
и путь оставшийся усталым взглядом мерю -
да будет то, что так не хочет стать,
да будет то, во что и я не верю.