***

                Проза, 2005 г.

MASK TAWN
Стр. 1

Отчего я умер? От бандитской пули, несчастного случая или любимой девушки, которая с легкостью могла заменить и то и другое сразу. Смерть, смерть, смерть, почему люди боятся ее? В ней столько красоты, загадочности и даже милосердия, но люди боятся ее и всячески пытаются избежать с ней встречи.  И выбирают жизнь, хотя мало, кто понимает, что она намного страшней. Жизнь, жизнь - это  одушевленные и не совсем персонажи, бесконечно двигающиеся вокруг. Все это напоминает один большой театр масок.
Так почему я умер? Никак не могу вспомнить причину. Так … Может от тоски? От невыносимого одиночества? Несмотря на то, что при жизни меня окружало невероятное количество масок, масок откликающихся на слово «друг», виляя характером и демонстрируя безупречные зубы, они внушали мне, что я не один, я с ними. После смерти, память становится совсем ни к черту. Все плохие и неприятные фрагменты моего существования бесследно исчезли, а хорошие остались, после чего у меня возникло ощущение, что умер я в раннем возрасте, поскольку последнее было именно тогда, в театре кукол, куда водил меня мой отец. Но он сильно отличается от того другого, в который спустя годы, меня отвела старая потаскушка по имени судьба. По дороге она часто меняла маршруты. Я наблюдал и был участником разных представлений, которые вызывали совершенно  разносторонние эмоции.  К сожалению, на декорации поскупились. Поскольку, глядя на этот каменный лес, внутри меня возникало дикое отвращение и страх одновременно. Я часто терял грань между сумасшествием и здравым смыслом.  Я даже не знал, что предпочитать больше -  трезво воспринимать этот вертеп, стоящий на пороге апокалипсиса  или находиться в той  шизофреничной эйфории, в которой чувствуешь себя, как отпущенный в небо шар. И только одно чувство, на удивление, выжившее во мне, не давало мне стать этим шаром. Это огромная, чистая любовь, любовь, к одному единственному человеку, запертому на тысячу замков, в несгораемом сейфе моего сердца. А, что касается остальных, то все обстояло плачевно с их точки зрения и вполне приемлемо с точки зрения моего косого глаза. Люди, люди, люди – это приторный крем с оттенком дорогих и не очень, духов. Крем, состоящий из лицемерия, лжи, похоти и двуличия. Не раз я травился этим кремом, но они щедро угощали снова и снова.  Так может, я умер от острого отравления. Если б я мог представить хотя бы на мгновение, какой он, как выглядит этот варвар великан по имени мир, я предпочел бы вовсе не появляться на свет. Дабы заранее избавить себя от саморазложения, к которому  я пришел, так или иначе.

                Стр. 2

В юности я дружил с тремя очаровательными девушками,  которых звали Вера, Любовь, Надежда. Мы были неразлучны, наши беседы за кофе заходили далеко за полночь. Но все продолжалось не долго.               
Вера переехала в другой город, вскоре после этого трагически ушла из жизни Любовь, Надежда, познакомив меня с Безысходностью, куда-то исчезла. Безысходность была абсолютно равнодушна к кофе, и мы сразу перешли на портвейн. После того, как наше настроение улучшалось, мы, с безысходностью видя в луне достойного собеседника, приглашали к столу. Позже вспоминали мотивы африканских народов, и, звеня пустыми бутылками, затягивали их погромче, на, что невероятно благодарные соседи хлопали нам по стенам. С восходом солнца, часам к двенадцати, умываясь, я долго наблюдал в зеркале совершенно незнакомого человека. Через какое-то время я с трудом узнал в нем дядю Васю, нашего всеми «любимого» дворника, который был настолько пропитан уважением к нашему дому, что частенько опиравшись на старенькую метлу, стоял и долго вспоминал вслух «добрым словом» всех близких и дальних родственников каждого из жильцов. А мимоходом и той живой твари, которая, доблестно, с риском для жизни умудрялась проскакивать мимо. После того, как средства на портвейн закончились, Безысходность напрочь забыла мой адрес. Прихватив, наверное, на память несколько пустых бутылок, валявшихся в пыльном углу прихожей. Оглянувшись вокруг я стал замечать, что обстановка в доме, ничем не отличалась от старого, зачуханного трактира «Бешеная мышь», куда мы частенько  заваливались с Безысходностью, устав бесцельно шататься по улочкам опостылевшего города.  Трактир, где каждая мелочь была насквозь пропитана дешевым табачным дымом, засаленные столы с кучей грязной посуды, запотевшие окна. Где, дойдя до последней границы праздника зеленого змия, я  тащил свою ненаглядную в тесный исписанный «мудрыми словами» сортир, где с дикой жадностью я брал ее в задний проход. Это было самое то, достичь апогея аморальности, чувствовать себя грязной, похотливой, двуногой тварью, с пеной у рта, безжалостно дерущей эту истеричную сучку. И взобравшись на вершину разврата и душевного хаоса, помочиться на расплывчатые предметы реальности. После, чего, внезапный приступ омерзения, охватывал меня и разрывал мое полубольное сознание на тысячу мелких молекул. И только алкогольная анестезия, с трудом помогала сносить эту повсеместную боль.
Так, что состояние, в котором я пребываю ныне, я принимаю, как спасение, как щедрый подарок свыше. Потому, что, только освободившись  от всего этого, можно ощутить и прижать к сердцу, то счастье, с которым я так долго искал встречи  в городе масок. И теперь  сидя на пушистом облачке и забивая жирный косячок*, наблюдать за тем, как твоя грешная кожа плавится в адском огне. Но моя нынешняя форма существования вовсе не нуждается в ней …
(* - папироса с марихуаной)