Человек из одуванчиков

***

"Человек из одуванчиков"

Он прорастал сарсапарелью в Иллинойс,
Где город Уокеган не знали даже карты.
Там август пил из одуванчиков вино,
В ночи откупорив пушистые петарды.

Комета рухнула в роддом на Сент-Джеймс стрит —
Его отбросило реликтовой песчинкой.
Рэй впал в беспамятство, как миг — в палеолит,
Покуда пестики ходили по тычинкам.

Очнулся осенью. Без трёх дождей — сентябрь.
Бежали сумерки. Посверкивали пятки.
В окне курсировал лимонный дирижабль,
Газеты жёлтые роняя на кроватку.

Опять забвение... Портреты бытия
Хранили радужки на мутной фотоплёнке:
Вот что-то ласково проводит по кудрям,
Вот кто-то шёпотом: «Застудите ребёнка...»

Он мать угадывал по вкусу молока —
Вскормила Рим калифорнийская волчица —
И провожал за Миссисипи облака,
Прижавшись темечком к обветренной ключице.
...
Весь мир — казавшийся безумным чертежом —
Явил со временем осмысленность скульптуры.
Рэй беспрестанно занимался монтажом:
То рвал, то склеивал предметы и фигуры.

В поползновениях рождал дебютный шаг,
Как все художники — расписывал обои.
Но что-то взрослое терзало малыша,
Когда предвиделись с гуашью перебои.

А там — за окнами — шумел бездонный мир,
Тысячесмыслия наращивал на остов.
И с обжигающим «пойди его — пойми»
Рэй выходил порой один в открытый космос.

Он сердцем чувствовал, что начинался здесь
С дождя, скользящего стирательной резинкой,
С парного августа, вбегающего в лес,
С планеты яблока в галактике корзинки

И с геометрии ночного мотылька,
Что вжалась в радиус скупого абажура;
И как строка — с предощущения стиха.
И как свобода — с целомудренной цензуры.

Его подталкивал к дорогам чей-то взгляд,
Вели раздумия к идеям откровенным.
Рэй вскинул голову, войдя под вечер в сад,
И тут же встретился глазами со Вселенной —

Большая, чёрная, не знавшая конца! —
Она застыла перевёрнутым колодцем.
Мерцала в сумраке астральная пыльца,
Сплетаясь пазлами в невиданное солнце.

— Здесь кто-то должен быть!... — подумалось ему.
— Там кто-то должен знать... — послышалось оттуда.
Светлейшим помыслом тянулся в эту тьму,
Застукав зрением обыденного чудо.

И с осознанием, что нет иных миров,
Что всё — как музыка — высоко и едино,
Малыш пускался в путь вдоль лиственных шаров,
В мирской бескрайности нащупав середину.

Рэй шёл к обители на запах спелой ржи.
Белела хижина в оранжевом пространстве.
Колосья сонные шептали:
— Раскаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-и....
И он рассказывал про жизнь протуберанцам...

И чья-то тень переминалась на крыльце;
Вот голос матери — тревожный колокольчик —
Слагал предание о юном сорванце,
Который в будущем с прогулками покончит.

Но у грядущего нет взломанных дверей.
За гневом праведным приходит божья милость.
И обнимала мать — и удивлялся Рэй:
— Я не простил себя... Но ты меня простила...
...
Потом в блокнот перемещался человек:
1. Среди людей довольно много человеков.
2. Знак бесконечности не вписывают в чек.
3. Без жажды странствия не будешь мил ночлегу.

Так начинался в нём бессмертный понятой —
Свидетель времени по делу Мирозданья,
Застигнув мир под галактической плитой,
В него корнями врос — и кроной, и плодами.

Он сделал правилом — нагуливать строку.
Гринтаун выучил совсем ещё зелёным.
Пугал сошкодников рассказом про акул,
Бредя сквозь заросли к большому водоёму.

Как вдруг почувствовал какую-то беду —
Всё первозданное мерещилось последним.
Рэй возвратился в дом — в тугую немоту.
Встречал отец...
— Мы завтра переедем...
_______
За их авто бежало несколько ребят.
Закат пульсировал в чернеющем колодце...
Рэй покидал уже не город, а себя,
Пообещав себе, что он в себя вернётся.

Туда, где травы спят, где дышится легко.
Где всё становится живительным разбегом...
И не заметил сам, что стал проводником,
Тропой миров — от Человека — к Человеку.

***