Керкирианский дневник 2011

Африканское небо

Над черной Африкой белеет самолет,
Как цветовой контраст.
Ведь самолет белей песков Сахары в сотни раз.
Зато внутри там много чернокожих,
Команда вся и много пассажиров.
Пилот натягивает вожжи,
И самолетик над Каиром
Пронзает турбулентность и грозу
И тучу, что похожа на факира.
А ночью главное – не врезаться в звезду,
их много там, на черном небосклоне,
где за Лусакой ниже Габороне,
где небо сонное в полуночном бреду
нашептывает на ухо жрецам
мистические тайны и секреты.
Глаза жрецов вращаются от света
больших светил и пестрых панорам.
Вначале их бросает в жар,
потом – эпилептический удар,
потом, как миро мудрости спасеньем и отравой,
из неизвестности, из безмятежных сфер
стекает с расслаблением на траву
по черной коже кровь небесных тел.

Из истории авиакомпании LOT

Самолет залетел в ноздрю к исполину,
началась турбулентность. Исполин чихнул. Самолет тряхнуло.
Полет продолжился без болтанки,
и больше местные великаны, а, может быть,
великанки, нас не засасывали в ноздрю.
Облака с тонкобородчатым профилем Усамы
отдалялись, нас успокаивал польский пилот,
назвав случившийся эпизод
самой обычной воздушной ямой.
(случай из истории компании LOT)

Дипломатическая элегия

Раскрылась ночь,
над Мавританией завис орел,
по Нуакшоту молча шел подвыпивший советский дипломат
после приема в посольстве Аргентины. Он миновал посольство
государства Чад,
прошел мимо забора министерства обороны…
Он дружит с достижениями медицины, привит прививкой
от желтой лихорадки,
в нем тонна антималярийного примахина, три литра водки,
мозги из кирпичей советской кладки,
советский гимн.
И он неуязвим!
Семидесятые бегут, мелькают год за годом…
Орел парит над Нуакшотом.
В порту бросают якоря, скрипят босые ноги грузчиков,
и скоро кончится седьмое декабря.

Еврейский городок

Я жив, и я в сопровождении тени,
сквозь травы чьих-то сновидений,
высокие густые травы,
бреду по пригородам сонным,
где мгла срывается на крик,
где дремлют белые колонны,
где спят изогнутые сваи,
где рельсы старые, трамваи
навеки загнаны в тупик.
Пестрят цитатами из Торы
провинциальные конторы,
Окончен день, закончен труд,
закрыт измученный Талмуд,
над крышей светит, как всегда,
шестиконечная звезда.
Она горит и счастлив дом,
арест не страшен иль погром.
Ее боятся привидения,
ее боятся колдуны,
Текут счастливые мгновенья,
как водопад под валуны…

У моря

Усну под звездами у моря,
и мне приснится темная излучина реки,
дома деревни неизвестной
на высохшем высоком берегу.
Усну под звездами у моря
в стране, где в бело-голубом бредет апостол.
И он косым крестом путь расчищает звездный
для всех, кто уважает ром…
И сквозь века приходят в южный сон, издалека
к ночному морю и звезды те, и та река,
и неизвестная деревня, и пристань, лодка рыбака –
никто не знает, где ее качает при луне –
в реальной жизни или в чьем-то сне.

Август

Самые лучшие сны в августе рождаются у воды.
Покачиваются, поглаживая носы,
устремленные в сторону полосы
исчезающего горизонта.
Где-то в галактике война,
мелькают возвращающиеся с фронта
уставшие светила.
И звуки битвы глуше, дальше…
Приходит время муз,
на небе проступают картинки сновидений,
что приходили в города искусств
в веке пятнадцатом иль даже раньше.

Почта

Ах, кукурузные поля, за ними почта,
пред ней волшебный звон ручья,
из окон запах сургуча,
внутри живут два силача,
у них всегда все точно.
Таская с письмами мешки,
Они срывают корешки и их кладут в портфель.
И верят, что письмо дойдет, не опоздает самолет,
корабль минует мель.
Там рядом страшных духов нет,
там по ночам спокойный свет –
Лишь радуйся, живи!
И завтра будто бы само
к тебе придет мое письмо – признание в любви.


Корабль

Летит корабль, сделанный в Ильичевске,
проданный грекам в 95-м, морю он нравится,
холодной пеной оно охлаждает борта фрегата –
ошибка – судна для пассажиров
с заводским номером сорок два.
Ветер смешивает слова, дым табачный в коктейль «Манила»,
Туда часто плавал веселый Спирос,
ему вот-вот шестьдесят два, он полон мудрости, как папирус,
на Филиппинах он был раз сто, там было все и гульба, и вздор,
там ждет его женщина до сих пор.
Но сейчас нужен опыт его матросский
на судне, сделанном в Ильичевске.

Перед закатом

1.
Третья молитва звучит с горы,
тень абсолютно равна объекту,
значит, луну подгоняет ветер,
значит, звезды посыпятся во дворы
и на кладбище при мечети.
2.
В нищих кварталах востока
лучше не заглядывать в окна
и внутрь не входить никогда.
Там, в полу источник, журчит вода,
на стенах развешаны мутные луны,
глядящие гневно и прямо.
И шипит под месяцем юным падающая звезда,
и остается на небе самая яркая
Молодая звезда Ислама.
В плену таинственных моното’ний
под ней игрушечный караван
легко спасается от погони.

Усну

Усну назло жаре и утрамбую себя так,
Чтобы ловить малейшее движение ветра
Местного и в такт
Дышать ему.
Давно известны правила спасения в пустыне,
рытье норы, способной стать могилой, питье воды
по десять капель в день,
и как под солнцем сэкономить силы,
и как под солнцем сэкономить тень.
Усну назло жаре в горячих катакомбах, в постели,
что похожа на костер Джордано Бруно…
Усну, и мне приснятся шхуны,
Усну, и мне приснятся волны,
и я нырну в прохладную волну.

Часы

В пустыне разрушенные часы –
пустая башня, снесенная ветром,
пустая башня, спаленная солнцем.
Их время свое не смыкало око еще до рождения Пророка.
Их время закончилось, ритм отсчета фетвой судей святой Улемы
к водным часам перешел в Рияд, к фонтанам оазисов,
В ирригационные системы,
бросая сверху спокойный взгляд, снова чувствуя власть над всеми,
бежит безрассудное новое время.
Но время истинное в песках, в часах разрушенных,
в башне старой ждет терпеливо, когда усталый
мир вернется в пески, назад.

Полдень

Полдень. Солнце, увеличившись вдвое,
зависло боком над пустырем
и над развалинами недостроя.
Влага спасается в блиндажах,
тритоны сражаются на ножах
с жаром лучей, проникающих в пруд.
Точат ножи им на панцырях черепахи.
Им продержаться бы до пяти,
Солнце отчалит в золотой гондоле,
щедро жару превращая в свет…
Рядом соленое синее море
блюдет свой вечный нейтралитет.

Печка

Там в печке жарят с салом яйца,
над печкой фотография героя,
погибшего в котле под Вязьмой.
За печкой прячутся порою
газет страницы из пятидесятых,
три белых ангела, ленивых и крылатых,
медали из сороковых под слоем пыли
и запасные ангельские крылья.

Прощание с летом

Белый автобус ползет сквозь поля -
Желтые без горизонта моря,
Живущие волнами и ветрами
на стыке августа и сентября.
В окнах потрясываются пассажиры,
к дальней деревне их странный путь,
обстоятельства непреодолимой силы
не дают им расслабиться и уснуть.
На стыке августа и сентября
согреет небо собой земля,
вдали исчезнет автобус белый,
и вновь сомкнутся над ним поля.
И только в солнечный день на даче,
В разгаре осени недождливой
Взгрустнет писатель строкой красивой,
Вздохнет художник штрихом удачным.

Твое пробуждение

Почувствовал сердцем твое пробуждение,
Привлек твои плечи…
И мы обнялись, и мы обнялись словно дети,
Впервые вкусившие радость касания.
И мне в тот момент показалось,
Что теплое с теплым
Легко создают и прохладу, и ветер.

Наступление

Движется тихое сонное войско
мутным потоком в долине осенней,
в сумерках с крыльями странные тени
слушают звук и глотают мгновения
длинной процессии.
Вряд ли когда-нибудь в этих местах новое шествие войск состоится.
Те, кто всегда наступают, обычно не возвращаются больше назад.
Их молодые счастливые лица мерно сближаются с темнотой,
Их успокаивает закат.
Там за долиной затихла столица, та, что в руины должна превратиться
в доме, который… Дозоры спешат
оповестить свои стены и башни –
Страшная сила из жизни вчерашней
снова сверкает холодной зарницей,
и наступает последний парад.