Случился свет. Мария Маркова

Мария Маркова

 Слушая, как – невозможно заснуть –
 дождь задержался, встаю и – на кухню.
 Чёрные горы, извилистый путь.
 Свет загорится и сразу потухнет.

 Свет, говори со мной, нервно живи.
 Уличный блеск и огонь зажигалки.
 Фары мигнут, поплывут фонари –
 посеребрят потолочные балки.

 Разве не мне в этой роще ходить,
 в стеклах дрожать, отражаться ветвями,
 жадно гореть и рассеянно пить,
 улицей спать и будить соловьями?

 Разве не мне превращаться и плыть,
 комнатой быть и стоять тополями,
 нежно живущих и живших любить,
 окна открыть и заплакать над нами?

 ***

 Зелёный выводок, прозрачный молодняк –
 протянутые к небу ветки – жилки
 дрожат от ветра так,
 как будто вышли к свету по ошибке.

 Какие скорбные деревья во дворе,
 какие нежные деревья во дворе!
 Вилкообразные, колючие, пустые.
 Легки скелеты их, на пасмурном костре
 потрескивают, ветром на заре
 охвачены, а подойдёшь – остыли.

 А подойдёшь – шершавая кора,
 и на скамье – такие же соседи,
 два старика, которые вчера
 так были молоды, из мрамора и меди
 так были сделаны, так пели на ветру,
 горели, плавились, упорствовали, рдели,
 но в прах рассыпались и выцвели к утру –
 сидят, не двигаясь, совсем окостенели.


 Я время мучаю, я для него живу,
 а вы, смотрящие на тополь и рябинку,
 какую видите внезапную листву,
 какую помните – царапнуло – пластинку?
 Бежало белое и вышло молоко.
 Кого любили вы – красивая забава.
 Выходит Нюрочка в халате на балкон.
 Ах, эта Нюрочка – и золото, и слава,
 и власть – не выдержишь смотреть, кому горит.
 Седьмой десяток, тихоходы мира.
 Весь день без звука Брежнев говорит
 стихи безумные из радиоэфира.
 Столы вращаются и музыка точна.
 Случился свет, когда её прервали.
 И что душа предчувствием полна,
 не объяснить обычными словами.

  «Нервно живи» – обращается за поддержкой к свету поэтесса. Но и два эти стихотворения – нервная жизнь за других, пример блестящего сострадательного перевоплощения, метаморфоза, мучительная, на грани срыва, плача и слез.
Кружит наша пластинка памяти, царапает по живому, вырезает на сердце виниловые радиусы.
  Дождь не дает спать, «душа стесняется лирическим волненьем». Путь на кухню – пусть к свету и людям. Такой краткий, но такой «извилистый», в нагромождении «черных гор». Скорей, скорей к спасительному собеседнику, огню.
  Импрессионистические фонари Аннинского брезжатся за текучей, подвижной, плывущей картиной комнаты и того, что за окном. «Я время мучаю, я для него живу», – говорит поэтесса. Степень чувствования настоящего так велика, что без натяжки рождает цепочку перевоплощений, чтобы обратить лицо и душу наружного мира к нам, «любить» и «заплакать над нами». Хочется поэтессе, что всё внешнее, наружное было благорасположено человеку, людям, чтобы в свой час – «улице спать», «соловьям будить». Самой – мало, пусть весь мир за окном исполнится этой переполняющей ее нежностью. К ней, правда, примешиваются скорбь и слезы.
  Кольца винилового диска («пластинка»)– кольца прожитых лет. Игла неизбежно «потрескивает» к точке невозврата.
  …Мощно выраженное прорастание во дворе из «скорбных» и «нежных» деревьев  скорбных и нежных стариков. И снова мучительно дающееся желание встать по их сторону, направить иглу в ту сторону, где «случился свет». И неважно уже, из настоящего или прошлого выплывает Нюрочка, – она воплощение той поры, когда белое бежало молоко, когда сами «горели, плавились, упорствовали, рдели».
  Как стопроцентно точны здесь два слова – «мрамор» и «медь»: первое – способностью «цвести», принимать в себя все краски мира, отражать их, запечатывать в себе, второе – как определяющее цвета юности, молодости, и еще – исполненное музыки.
  Врастание в  «шершавое», «окостеневшее», «остывшее» стариков нежного и почти слезного взгляда автора смягчает и последний на них кивок: - «тихоходы мира».
  Всё последовательно выдержано в маленьком цикле, каждое слово поддерживает другое, ничто не пропадает, ничто не сказано просто так.
  И всё необыкновенно человечно. Та великая сила любви, которая рождает слезы. В том числе и у нас.