Ана Бландиана. Надежда

Недавно в каталоге примитивистской живописи я наткнулась на репродукцию картины одного сельского художника. Картина — диптих — называлась «Крестьяне за столом» и представляла крестьянскую трапезу в прошлом и сейчас. Не очевидный талант ее автора, с обаянием неискушенности передавшего на холсте лица и чувства, живые и как бы омытые росой, заставляет меня писать об этой картине. Подобных ей много, и в них всегда поразительно ярко видна душа художника, не ведающего, что он творит. К этой картине у меня особое, личное чувство — она меня удивила другим, и это другое, наложившись на вопросы, давно меня мучающие, не отпускает по сей день.
Первая половина диптиха изображает крестьянский дом с галерейкой и два скромных, трудно определимых дерева, под которыми у низкого стола о трех ногах за обедом, состоящим из нескольких рыбешек и кусков мамалыги, собрались двое мужчин, женщина и собачонка. В худых человеческих лицах разлита тонкая грусть по несбыточному и надежда, умеряемая скептицизмом. На второй половине стол находится в комнате с занавесками и ковром, с телевизором и картинами, стол высок, покрыт плюшевой скатертью, уставлен тарелками с мясом, бутылками с вином, посередине красуется, как высший знак достатка, сифон, а за столом сидит хорошо одетая, упитанная молодая пара — супруги или брат с сестрой, во всяком случае, люди солидные, породненные заботой о том добре, которым они набили комнату. Нет сомнения, что художник имел в виду антитезу вчерашней нищеты и сегодняшнего благосостояния на селе, как нет и сомнения, что его симпатии — на стороне сегодняшнего дня. Как же тогда объяснить красоту меланхолических лиц и белых рубах, заплатанных, но с вышивкой, красоту столбиков галерейки и глиняных мисок на первой половине диптиха по сравнению со зрелищем мещанской сытости на второй? Конечно, художник только воспроизвел, до натурализма точно, свои воспоминания и то, что он видит сейчас, но мой вопрос остается в силе, и он адресован как раз нынешней реальности, материально ушедшей далеко вперед, но непоправимо теряющей  свою красоту. Почему, если прежние крестьянские дома с резными деревянными галерейками решительно вытесняются просторными крепостями из стали и бетона, — почему новые, пышущие богатством здания не сохраняют ничего от трогательного обаяния старых? И раз существуют законы, регулирующие архитектурные нормы, почему нет законов, которые запретили бы красить двери и решетки в черное с серебром, как стародавние катафалки? Наши села, омытые когда-то гордой и возвышенной лазурью, той ликующей лазурью, от которой они казались островками неба на земле, сейчас по доброй воле забираются коваными решетками с богатой и зловещей серебристой отделкой. Я понимаю, что ностальгическое старое село отмирает у нас так же, как в других странах, его тысячелетиями складывавшийся дух разрушается под натиском суетливых, обуреваемых все новыми желаниями городов; но поступательное движение человечества не мешает мне замечать того, что в спешке теряется по пути, не мешает мечтать о новом воплощении красоты. Наивная и оптимистическая картина крестьянина из Должа вскрыла мне, как старую рану, надежду.

Перевод с румынского Анастасии Старостиной