Живи мужиком! Из жизни настоящего мужчины

Не спрашивай друга,
Почему он стал предателем?
Спроси себя:
 Почему предатель стал твоим другом?


Шурик Малашников, интересный, представительный мужчина, лет пятидесяти с небольшим от роду, но выглядевший немного моложе своих лет, находился в прекрасном расположении духа. Бывают такие дни, когда всё удаётся, проблемы решаются как бы сами собой, а новых не возникает, дела тоже делаются быстрее и легче обычного, и, в результате, образуется некоторое количество свободного времени, которое так хочется посвятить какому-нибудь нечасто выпадающему, а потому — особенно приятному занятию. Одним из таких занятий было для Шурика неспешное размышление о жизни, но не о жизни вообще, а о своей лично жизни, о трудной судьбе, о тех невзгодах и испытаниях, которые она преподносила Шурику, и о том, что вынес он все её удары со стойкостью, достойной всяческого уважения. Сегодня был именно такой день: всё с самого утра складывалось гладко, домашние дела сделались быстро, Верины указания и инструкции выполнены с абсолютной точностью и Шурик, вышедший с сыном на прогулку, был настроен предаться именно такому времяпровождению. Тимка сосредоточенно возился в песочнице, строя какие-то одному ему понятные и необходимые сооружения. Солнышко припекало с неожиданной для сентября силой, и Шурику, примостившемуся на скамеечке, недалеко от сына, вдруг нестерпимо захотелось пивка. Ну, прямо-таки физически ощутил он вкус холодного тёмного «Guinness», которое когда-то предпочитал всем другим сортам. Когда-то… Эх, и давно же это было… Так давно, что иногда даже закрадывалась глупая мысль: «А было ли это вообще?» Он гнал эту мысль, — ну, конечно же, было, и пиво с друзьями (да чего греха таить, — и не только пиво), и песни под гитару, и шумные застолья, сопровождавшиеся спорами, хохотом и безобидными дружескими подначками и розыгрышами, и много чего еще было. И, ведь, — так здорово всё это было… А, куда делось? Шурик сглотнул набежавшую от мысли о пиве слюну и, устроившись поудобнее, чтобы не вводить себя во искушение, попытался подумать о чём-нибудь нейтральном. Как частенько бывает в таких случаях, мысли путались и упорно возвращались к вожделенному образу, и Шурик, запрокинув голову, стал разглядывать быстро плывущие по неяркому небу облака. Он вспомнил старую, ещё со школьных времён знакомую шутку о том, что на четыре вещи можно смотреть бесконечно: огонь, воду, облака и — как другие работают. Несмотря на бородатость шутки, он почему-то улыбнулся и, отвлёкшись наконец-то от пива и посмотрев на сосредоточенно сопящего сынишку, вдруг вспомнил ту, давным-давно разрушенную временем и людьми песочницу в своём родном дворике, в которой прошло его детство и с которой, собственно, и начинались его воспоминания о самом себе. Он представил себя, тогдашнего, в смешных зелёных шортах и большущей розовой панамке, которую терпеть не мог, но родители, обеспокоенные, чтобы Шурик не получил солнечный удар, заставляли обязательно её надевать, не обращая внимания на протесты сына. Вспомнились Шурику и его тогдашние игрушки, — совочек и машинка с опрокидывающимся кузовом, — предмет зависти и источник
постоянных конфликтов с соседским пацаном Серёжкой, которому тоже очень хотелось иметь у себя такую машинку, но у Шурика на этот счёт было иное мнение. Уже позже, когда игрушечные машинки перестали быть яблоком раздора, они с этим Серёжкой долгое время оставались друзьями, пока жизнь не забросила того в Москву, где он умудрившись каким-то образом накопить неплохую сумму, купил квартиру. Но это было потом, а тогда они были обычными мальчишками, жившими ПО-соседству, учившимися в одном классе и тайно вздыхавшими по одним и тем же одноклассницам.
Впрочем, и тут Шурик имел перед товарищем явное преимущество. Будучи с детства открытым, общительным парнем, — весельчак, балагур, душа компании, да к тому же высокий, симпатичный, со спортивной фигурой, он всегда пользовался успехом у девчонок и был своим  для всех окрестных пацанов, уважавших Шурика, в том числе, — и за виртуозную игру в футбол и за неплохое умение владеть кулаками. Тогда среди мальчишек эти, ставшие теперь на фоне всеобщей компьютеризации  почти невостребованными качества, были ещё цене. И кличка — Мачо, данная ему одноклассниками, как бы официально подтверждала и закрепляла некоторую Шурикову исключительность и превосходство. В общем, — жизнь у Шурика была не то, чтобы совсем уж безоблачная (у кого она в детстве такая? — даже у современной молодёжи проблема на проблеме, — то папа на новый мобильник денег зажал, то — в пятый раз в Турцию отправляет отдыхать, достала уже эта Турция), но, в общем и целом — вполне даже сносно жилось, не бедствовал. Мама, работник торговли, трудилась, не покладая рук, чтобы сЫночка был одет-обут-накормлен, да не как-нибудь, а всё самое лучшее ему, родимому. Так и летели годы, без особых тревог и волнений, и вся жизнь представлялась, если и не в розовом цвете, то уж, как минимум, — широкой, асфальтированной дорогой, проложенной души, не чаявшей в своём чаде мамочкой.
Учился Шурик средне: звёзд с неба не хватал, но и в отстающих не числился. Заводилой в различных школьных шалостях и проказах не был, хотя участвовал охотно, что неизменно поднимало его авторитет в глазах поголовно влюблённой в него прекрасной половины класса, да и в других классах мало было девчонок, остававшихся равнодушными к его обаянию.
После школы поступил в институт, а куда ещё, не в армию же идти, сапогами мозоли натирать. И в институте жил-не тужил, с таким-то характером. И друзей-приятелей всегда рядом — не перечесть, и подружек, на всё ради него готовых, — хоть пруд пруди. И как-то непонятно получилось: столько девчонок вились вокруг, улыбались ласково, млели от одного только его взгляда благосклонного, от одной улыбки, а женился без любви особой, на невесте старого друга, тянувшего в ту пору лямку солдатскую далеко в Германии. Зачем женился, и сам себе потом всю жизнь задавал этот вопрос, мучался, искал хоть какое-то логическое объяснение, да так и не нашёл ответа. Списал всё на молодость, — дурак, мол, был, молодой, зелёный, гормоны заиграли, Рановато женился, на втором курсе, откуда уму взяться-то? Смутно помнил он эту свадьбу, не лежало сердце, ан, обратного ходу нет: мать кучу деньжищь потратила, ковёр продала, бабушкин, старинный, чтобы только у сыночки всё как у людей было, даже лучше. Да и билеты на самолёт уже куплены, завтра с утра отправляются молодые в Ялту, в свадебное путешествие. Так он гостям и объявил под конец праздничного застолья: мы завтра летим отдыхать, а к вам,  друзья мои, у меня просьба небольшая будет, — в ближайшие выходные дед с бабкой в деревне картошку копают, я бы поехал, да не могу, сами понимаете, помогите же старикам, будьте людьми. Гости все конечно зашумели, закивали, — Поможем, чего ж не помочь. Ну, так цена пьяным тем обещаниям, известное дело, грош. Но, несколько человек, самых совестливых, не забыли, приехали-таки в деревню и выкопали Шуриковым старикам картошку, заодно переделав кучу другой мелкой, но требующей молодых крепких рук работы. Но и Шурик в долгу не остался, не такой он человек. Привёз друзьям с югов две бутылки дефицитной тогда «Пепси-колы» и угостил не скупясь. Так и началась его взрослая семейная жизнь. Пацаны соберутся в футбол погонять, зовут, айда, Шурик, с нами. И рад бы, да жена молодая, как на аркане держит: куда это ты собрался? Я тут одна скучать буду, а ты — развлекаться? Не любил Шурик в контры вступать, сидел с женой, зубами в душе скрипел, в дурака по сотне раз за выходной играл с ней, ничего другого, поинтереснее, чтобы им обоим по душе было, не находилось. Ну, а когда дочка появилась, тут уж он взял своё, отыгрался за всё. Та слабенькой родилась, болела постоянно, жена с ней из больниц не вылезала, а Шурик, оставшись без присмотра — жил в своё удовольствие: кутил с друзьями, подружками, ездил на рыбалку, на охоту, в общем, — брал от жизни всё, чего был почти год лишён в семейной жизни. Нрава он был весёлого, рубаха-парень, первый лез за кошельком, когда надо было на бутылку скинуться, девчата его по-прежнему обожали, так чего ж запирать себя в четырёх стенах, спрашивается? Он и не запирал. И, даже когда жена с дочкой уже дома были, в перерывах между больницами, всё труднее ему было остановиться. Жгла душу обида на домашних, да на жизнь вообще. Почему друзья холостые всё себе могут позволить, не спрашиваясь ни у кого, а ему вечно достаётся: то за молоком в детскую кухню тащись, то в поликлинику, врача вызвать, то — просто орёт доченька по ночам, спать отцу не даёт, зубки у неё, видите ли, режутся. Всё скучнее и безрадостнее казалась ему семейная житьё, с его ежедневными разнообразными, выматывающими душу и мешающими жить легко и весело проблемами. Так и повелось у них, — он отдельно, жена с дочкой — отдельно. Неинтересно было ему с ними, жена совсем погрязла в домашних заботах, быт заел, как говорится: стирка, готовка, воспитание подрастающей дочери. Ну и пусть занимается, — бабья доля такая. А ему, мужику, это не подходит, другую жизнь он себе представлял, — яркую, интересную. А тут и перестройка подоспела, перспективы открылись  удивительнейшие, знай – не зевай! Оставил Шурик постылый завод, на котором трудился слесарем, после окончания института (инженером-то оно хлопотнее, — денег меньше, а мозг напрягать нужно, а этого Шурик не любил) и подался в коммерцию. Подсобрал деньжонок, скооперировался с товарищем и стали они мотаться то в Москву, то в Калининград, закупали там, что под руку попадётся, — хоть «Сникерсы», хоть газировку, хоть спирт «Роял, « и фурами везли в родной город, продавая прямо с машины, благо, спрос в те годы был ажиотажный и огромную машину иногда распродавали буквально за день. Появились деньги, не то, чтобы совсем уж шальные, но — и не снившиеся обычному заводскому работяге. Общение с семьёй свелось к миниму: папа на работе, или — папа спит. Деньги он, правда, нёс в семью исправно, не скупился, и подрастающую дочку баловал обновками да разными вкусностями дефицитными. А потом всё рухнуло. Чего-то не поделили с другом, разошлись во взглядах на способы ведения бизнеса, тот уверял, что деньги должны работать, вытаскивать их не следует, надо, дескать, затянуть пояса и тому подобную чушь. Шурик ему вполне резонно возражал, что деньги нужны для того, чтобы жить красиво, не отказывать себе в удовольствиях, а сидеть и чахнуть над златом как Кощей — удел глупцов и скупердяев. Друг не разделял такой точки зрения, поэтому пришлось разбежаться и пуститься в одиночное плавание. А с одиночным-то как раз и не получилось, вроде бы делал всё то же самое, что и до того, а результата нужного добиться не мог. Всё время вылазили какие-то непредвиденные мелочи, раздражающие и сильно мешающие работать. Видимо, друг как-то умудрялся просчитывать ситуацию и предупреждать возможные неприятности, но признаться себе в этом означало расписаться в собственном неумении вести бизнес, а Шурик считал себя прирождённым предпринимателем, поэтому, когда всё окончательно рассыпалось и вместо прибылей стали получаться сплошные убытки, он в сердцах плюнул, напился и обвинил бывшего друга и партнёра в развале общего бизнеса, созданного его, Шуриковыми, трудами и стараниями. Друг, у которого к тому времени дела шли вполне даже неплохо, отнёсся к таким обвинениям на удивление равнодушно, чем ещё раз подтвердил Шурикову правоту. Но жизнь продолжалось, одной правотой сыт не будешь, а денег в семье катастрофически не было. Шурик, не потерявший ещё веру в человечество и в новые возможности, открывающиеся перед гражданами демократического государства, пытался перебиваться случайными заработками: торговал бананами, закупая их на овощной базе и перепродавая в людных местах, жарил шашлыки, заливал крыши гудроном, штукатурил подъезды, но всё это позволяло лишь сводить концы с концами, а о красивой жизни мечтать даже не приходилось. И Шурик опустил руки, залёг на диван и впал в состояние тупой безысходности и жалости к своей загубленной реформами жизни. Тогда за дело взялась жена. Оставив дочку вялому, обессиленному от ударов судьбы мужу, она где-то заняла денег, и тоже начала ездить. Сначала по окрестным сёлам, где в ту пору ещё выбрасывали дефицитный товар по смешным, почти прежним, советским ценам, скупала там всё, что можно и продавала в городе. Потом, неожиданно для Шурика, взиравшего на коммерческие потуги жены с явным пренебрежением, география её поездок значительно расширилась. Ташкент, Фрунзе, уже ставший к тому времени Бишкеком, и прочие окрестные независимые государства, бывшие ранее союзными республиками, а теперь враз ставшие сплошь суверенными, а потом и до настоящей заграницы добралась: Египет, Турция, Китай… Как ни странно, дела у жены шли, как говорится, в гору, и она постепенно превратилась в полноценную добытчицу и единственную кормилицу. Всё реже ей удавалось побыть дома, с семьёй, развивающийся бизнес требовал максимальной отдачи и времени и сил, поэтому Шурик с дочкой смирненько сидели дома, в ожидании её возвращения, и вели спокойную, размеренную жизнь. Дочка ходила в школу, занималась иностранными языками, общалась со сверстниками, а Шурик готовил еду, смотрел телевизор, читал появившиеся, как из-под земли в неимоверных количествах, разнообразные книжки, в основном, конечно, детективы. Ну, и между делом, неторопливо делал ремонт. Планы у супруги, в этом отношении, были грандиозные, из каждой поездки она привозила то супернавороченную джакузи, то сверхсовременный кухонный гарнитур, то особо дорогой фирменный кафель, а Шурик пытался воплотить их в жизнь. Он, по мере сил, штукатурил стены, вешал светильники, заливал полы, но всё это он делал, как говорится, «без фанатизма», только, когда жена находилась дома и имела возможность своим ворчанием подогнать, не слишком желающего отличиться на трудовом поприще Шурика. Но бывала она дома нечасто, а безе стимулирующего понукания работа практически замирала, т.к. Шурик считал затеянный дорогой ремонт бабьей блажью, недостойной настоящего мужика и всем своим видом демонстрировал пренебрежительное к нему отношение. Поэтому свободного времени у него было — хоть отбавляй, многочисленные друзья с большим или меньшим усердием потели на ниве зарождающегося капитализма, и днём им было совершенно не до Шурика, а вечерами, когда у них появлялось свободное время, Шурику надо было сидеть дома и присматривать за дочкой. Такое положение вещей его немножечко тяготило, особенно, в момент выпрашивания у супруги денег на личные мужские нужды, типа — попить пивка с мужиками, да сигарет хороших прикупить, сколько же можно травиться дешёвыми, отечественными. Но, потом, суммы, выделяемые
женой ему, как она шутила: «на булавки» неожиданно приобрели вполне приличные  размеры, так что, не только на пиво и сигареты хватало, но и на пообедать в каком-нибудь не самом захудалом кафе, да ещё и девушку знакомую угостить. Благо, спокойная домашняя жизнь, полноценное питание и отсутствие всяческих стрессов, а так же годы, неспешно проплывавшие мимо, придали его лицу какое-то особое, благородно-мужественное выражение человека, твёрдо стоящего на ногах и уверенно шагающего по жизни. Поэтому, в дамах, желающих пообщаться со столь импозантным молодым мужчиной, недостатка, естественно не было. Единственное, что его немножко смущало, так это постоянные подтрунивания со стороны  друзей-товарищей, работающих с утра до вечера и не собирающихся перекладывать на своих супруг необходимость зарабатывания денег для содержания семьи, поэтому он даже немного отделился от них, предпочитая проводить время в обществе тех, кто не знал об источнике его дохода или просто не обращал внимания на такие мелочи. А дела у жены шли всё лучше и лучше. Не успел Шурик мало-мальски привести квартиру в божеский вид, а супруга заявила, что купила новую, в так называемом «сливочнике», где обитали большие начальники, удачливые бизнесмены, именитые спортсмены и прочие сливки общества. Так что, — пришлось Шурику начинать ремонт по новой, только уже на ещё более высоком уровне. В общем, жили, не тужили, и вдруг — бабах! Дефолт, так его растак! А жена за неделю до того кредит взяла, да ещё и в долларах. В один день потеряли всё, что наживалось несколько лет, одна квартира осталась с голыми стенами, да долги с ежемесячно капающими процентами. Шурик орал на зарёванную жену, обзывал безмозглой дуррой, но ничего изменить не мог. Волей-неволей, пришлось ему нарушить свой привычный, слегка богемный образ жизни и озаботиться вопросами добывания хлеба насущного. А куда деваться, если кушать хочется, а супруга лежит на кровати лицом в подушку и только плачет сутками напролёт? Напросился к старым школьным приятелям, в строительную бригаду. Таскал мешки с песком да цементом, от шпателя мозоли кровавые на руках не сходили, отвык ведь за столько лет праздной жизни. Но, ничего, работа была хоть и тяжелая, зато с дружками опять сблизился, да и деньжат подзаработал, в дом принёс, впервые, за долгое время добытчиком себя почувствовал. А потом и жена, оправившись от удара, опять начала потихонечку шевелиться, бизнес поднимать. И, ведь, получилось у неё! Год-другой, и опять всё у неё пошло-поехало, и с долгами рассчитались, и свободные деньги начали появляться. Но и Шурик не сидел, сложа руки. Дела у их бригады тоже шли неплохо, сами они уже не работали, набирали работников, да следили, чтобы те трудились, как следует, а денежки делили по справедливости нового времени: кто делит, тот и решает, кому сколько дать. Работники, бывало, роптали, скандалили, недовольные таким дележом, но на их место тут же набирали других, в те времена с кадрами проблем не было.  Свободного времени опять появилось в избытке, стали строить планы по развитию бизнеса. И надо же такому случиться, опять нашёлся умник, предложивший вкладывать деньги в развитие. Ну, откуда они берутся, придурки такие, кто подскажет? Хорошо, что хоть второй из друзей был с Шуриком полностью согласен в данном вопросе. Вдвоём они того, третьего быстренько на место поставили: В дело, говоришь, вкладывать? А то, что у меня машина полная рухлядь, даже ездить на такой неприлично, это, по-твоему, нормально? А ты понимаешь, что такое – престиж фирмы? Руководство должно выглядеть солидно, и на тачках крутых разъезжать, иначе с нами и дела никто не захочет иметь. Подёргался этот недоумок, заявил, что выходит из фирмы, попросил долю свою. Ага, щас, держи карман шире! Немножко подмухлевали с бумажками, в суд подали, больше года по заседаниям таскали товарища бывшего, пока не помер тот, прямо на автобусной остановке упал и умер. Инсульт. Говорили же дураку, — возьми машину себе, езди как человек, а он всё на общественном транспорте, денег не хотел из оборота вытаскивать. Ну и нужны они теперь тебе, деньги эти? А кому доля твоя достанется, тоже понятно: кто делит, тот и решает, дело ясное. Открыли новую фирму, уже вдвоём, да продолжили работать спокойно, душа в душу, как говорится. Никто с умными советами не лезет, на работу не гонит, хочешь — иди, не хочешь, или не можешь (голова, к примеру, трещит с похмелюги, или ещё какая уважительная причина), отдыхай на здоровье, — сам себе хозяин. Но дела почему-то упорно не хотели идти как прежде. Вроде, — и машины приличные, и визитные карточки с золотым тиснением, а заработки падали и падали, и причин видимых не было. Начали думать, спорить, до выяснения отношений дело дошло. Каждый был уверен, что другой холявит, работает мало, а денег забирает больше, чем заработал. Расплевались, как водится, чуть морды друг другу не набили и разбежались навеки. А, вот, одному работать у Шурика как-то не получалось. И парень, вроде, смышлёный и  образованный, с головой и руками, а всегда что-то мешало ему развернуться в полную силу. То — государство, с его дефолтами, чиновниками да налоговыми инспекциями, то — друзья-компаньёны невменяемые, с идеями дурацкими, жадные да непорядочные. Что и говорить, — всегда тяжело было в России честному человеку прожить, а уж в наше время — тем более.
Помыкался Шурик, помыкался, да заглянул как-то вечерком ещё к одному школьному приятелю, можно даже сказать — другу. Тот свой бизнес имел, в той же области, что и Шурик, со товарищи, только не стал он объединяться с ними, как ни уговаривали, каких заманчивых перспектив ни сулили. Отшучивался, мол, куда мне до вас, — вы птицы высокого полёта, а мой уровень — над самой землёй летать, да крошками питаться. Да он всегда был странный, сколько Шурик его помнил. Ещё в золотые перестроечные годы, когда собирались друзья-товарищи у кого-нибудь, водочку пили, да о судьбах Родины беседы вели, коммунистов проклятых ругали, которые им жить не давали, да демократов славили до хрипоты, тот сидел в уголке тихонечко, глотку не драл, а когда спросил его Шурик, почему это он в беседе дружеской участия не принимает, ответил товарищ, что лично он всегда свою работу по совести делал, и никакие коммунисты ему в этом не мешали. Помнил Шурик и то, как потом уже, годы спустя, когда первые иллюзии прошли и зарождающийся капитализм потихоньку начал показывать своё истинное лицо, так же собирались они, только уже не коммунистов ругали, а демократов с олигархами, которые народ обманули-обворовали. Шурик, незадолго до этого провернувший выгодное дельце с вложением скупленных где-то по дешёвке ваучеров в солидный инвестиционный фонд и узнавший, что глава этого самого фонда благополучно покинул страну, купив на денежки доверчивых сограждан старинный замок на побережье тёплого моря, был настроен решительно. Выпив несколько больше обычного, он распалился, кричал, что при советской власти такого беспредела не было и призывал друзей на баррикады. Так и тогда товарищ этот не поддержал Шуриковского патриотического порыва, — некогда ему, видите ли, работать надо, семью кормить. А Шурику, значит, не надо? Его семья святым духом может питаться? Или президентскими обещаниями?  Разозлился тогда Шурик, обозвал в сердцах приятеля «ельцинским прихвостнем», да хватило ума, — тут же перевёл всё якобы в шутку. Не любил он ссориться понапрасну.
В общем, забежал он к товарищу старому, посидели вечерок за бутылочкой, пожаловался Шурик на неудачи свои да на невезение, и спросил совета  и помощи. Друг почесал  в затылке, подумал и неожиданно предложил Шурику возглавить направление в собственном бизнесе, которое он когда-то разрабатывал, потом свернул из-за кризиса, а теперь снова решил развивать. Сгоняли за второй бутылкой, обговорили детали и Шурик проснулся наутро дома с больной головой, не вполне осознавая, померещилось ему предложение друга, или всё-таки нет. Оказалось, — не померещилось, и началась у Шурика «весёлая» жизнь.  Мало того, что абсолютно не стало свободного времени, — работа, авралы, планёрки и прочие, знакомые многим, работающим в бизнесе, так ещё и друг подгоняет, идеями сыплет, что еще надо сделать, и — всё срочнее срочного. Но — выдюжил Шурик, нормально сработал, зарекомендовал себя. И через какое-то время, задумавший некоторую реорганизацию в собственной фирме друг, предложил ему войти в состав учредителей. Сам, заметьте, предложил, Шурик его и не уговаривал вовсе, да ещё и на равных, — полноправным компаньоном. Ну, кто же от такого дела откажется? Только идиот полный, а Шурик таковым вовсе даже не был. И, — закрутилось-понеслось. Друг-компаньон идеями фонтанирует, бегает, с новыми заказчиками договора заключает, бумажными, в общем, делами занимается, а на Шурике — всё остальное, т.е. работа непосредственная. Людей поставить, чтобы работали, проконтролировать, чтобы всё хорошо было, чтобы простоев не случалось, да много чего ещё приходилось делать, но и результат, надо признаться, радовал. В первый же год такой работы Шурик дом материн подремонтировал, крышу перекрыл, потом — пристройку к нему пристроил, чтобы летом в душном городе не париться, да и грядочки опять же, лучёк, редисочка там, зелень всякая. И супруге с дочкой подкидывал, одно слово — кормилец.  А компаньону всё неймётся, давай расширяться, говорит, новые заказы и темы искать, нечего, мол, на одном месте топтаться. А Шурику и так, в общем-то, неплохо: процесс отлажен, дела идут как бы сами собой, время свободное опять же стало появляться. А новые темы, — это ж опять пуп рвать, пока все концы с концами не свяжешь, да и свяжешь ли — большой вопрос, вдруг чего-нибудь не срастётся? Тут не то что прибыль, в убытки можно влететь, и очень даже просто. Так зачем, спрашивается, рисковать? Уж лучше синица в руках. Ты, думал Шурик занимайся, если желание такое имеешь, а меня и так всё устраивает, — и денежки есть и время, чтобы их тратить. Но с компаньоном не спорил, кивал головой имитировал бурную деятельность и сокрушенно разводил руками, когда приходилось отвечать на вопрос «как успехи?» Ничего, мол, не получается, как ни стараюсь. Компаньон ободряюще хлопал по плечу, шутил: Учись, мол, пока я жив, впрягался, и через какое-то время Шурик обнаруживал, что проблема решена. Жаль только, что решив за Шурика одну проблему, напарник тут же ставил перед ним две других, поэтому вскоре значительную часть времени Шурику приходилось тратить именно на ту самую имитацию, чтобы не выглядеть совсем уж никчёмным и ненужным в глазах товарища. Неизвестно, чем бы дело кончилось, но компаньон попал в аварию, сильно переломался и, почти на год, залёг в больницу. Тут уж Шурику пришлось попотеть. Мало того, что свои дела не бросишь, так еще и за компаньона отдуваться пришлось, а вёз он на себе, как оказалось, вполне прилично, — Шурик и не догадывался о многих особенностях их совместного бизнеса, который начал потихонечку буксовать. Компаньон руководил по телефону, подсказывал, объяснял, направлял, договаривался о чём-то с заказчиками, созванивался с поставщиками (Шурик не успевал складывать деньги ему на телефон), и дела, вроде бы, опять шли неплохо, но Шурику было непонятно и неинтересно заниматься ненужными, с его точки зрения, вещами, а потому многие указания Шурик просто игнорировал, или же выполнял с некоторыми изменениями, сводящимися, большей частью, к значительным упрощениям. Он не мог дождаться, когда же, наконец, напарнику надоест валяться по больницам и, вернувшись к повседневным делам фирмы, избавит он Шурика от груза совершенно ненужных забот. Ну, должна же в нём совесть проснуться, думал Шурик, в очередной раз, везя заказчику какое-нибудь, подписанное компаньоном гарантийное письмо, или выполняя другую, столь же бестолковую и никому не нужную бумажную работу. Но всё вышло совершенно иначе. Тот, несмотря на многочисленные операции и усиленное лечение не только вышел и вернулся к делам, а наоборот, — потерял зрение и стал решительно ни на что не пригоден, не то что договор заключить, или там бумажку какую подписать, — он даже эту самую бумажку разглядеть на столе не мог. Приуныл Шурик, поняв, что ему отныне придётся тащить на себе всю фирму, а куда деваться? Жить-то как-то надо. Делать нечего — взвалил и повёз, пока компаньон горе своё водкой лечил, по старинному народному обычаю. Шурик, правда, его поддерживал как мог, и по врачам возил, и за продуктами бегал, не бросил старого друга, и деньги по-прежнему делили поровну, тем более, что делить пока было что. А, вот, когда в городе прошли выборы и начальство всё сменилось, а у новых начальников, разумеется, всегда есть свои, приближенные структуры, быстренько выдавившие с рынка несговорчивых и подмявшие остальных, вот, тогда и стало Шурику совсем уж тоскливо. Затрещал их бизнес по швам. Обороты фирмы упали в разы, денег перестало хватать даже на зарплату оставшимся немногочисленным сотрудникам, а главное, — и в перспективе ничего радостного не просматривалось. Компаньон к тому времени уже и машину свою продал, — долги перед работниками гасили, теперь вот, и Шурику пришлось свою в ломбард заложить. Не для того, конечно, чтобы в бизнесе проблемы решить, — ещё чего, просто кредит нужно было платить, на свои личные нужды Шуриком взятый, а денег — тю-тю. Нету. Ну, банку-то на такие пустяки глубоко плевать, должен, — вынь да положь, иначе — в суде поговорим. Затосковал Шурик, занервничал, тем более что и у жены дела опять пошли наперекосяк, в долги залезла, под большие проценты и денег снова перестало хватать. Да и отношения в семье к тому времени совсем разладились, жили просто по привычке, давно друг друга не интересуя по-настоящему. Хорошо, хоть дочка познакомилась с парнем, да уехала с ним в столицу, подальше от родительской опёки и заморочек. Но тут, неожиданно очнулся от продолжительного запоя компаньон, привёл себя в относительный порядок, покумекал чегой-то, позвонил кому-то. И опять забрезжили на горизонте кое-какие перспективы, не радужные ещё, но жить можно. Вот только компаньону тяжеловато стало руководить, ни к заказчику подъехать, ни в налоговую зайти, разобраться. И предложил он Шурику сделать, так сказать, рокировку. Ну, раз надо, — значит надо, не привык Шурик за чужие спины прятаться, не в его это характере. Внесли изменения в устав, назначили директором Шурика, и опять потихонечку всё завертелось, не так, как раньше, конечно, — со скрипом и скрежетом, но двинулось, поднялись с колен, вздохнули свободней. Хотя, какое там — вздохнули: Опять всё на Шурике повисло, мотался днями на машине, компаньона с собой возил, к заказчикам под ручку водил, на стул усаживал. И вот что странно, заметил Шурик, несмотря ни на что — не воспринимают заказчики его, как директора, норовят с компаньоном и дела вести и вопросы решать, а он, — как будто просто шофёр при начальстве.  Обидно было, до слёз обидно, но — терпел, виду не показывал, понимал, что не стоит пока права качать, тем более, что компаньон особо его самолюбие не задевал. Наоборот, помогал, подсказывал, заставил компьютер хоть немного освоить, электронную почту всякую и прочие современные прибамбасы. Даже факсом научился пользоваться Шурик, что вызывало у него нешуточное уважение к своей персоне. А, когда получил из типографии, заказанные втайне от компаньона дорогущие визитные карточки со своим именем-отчеством,  и должностью — «Генеральный директор», так и вовсе повеселел Шурик, расправил плечи. Но, как оказалось, доля директорская не только из приятностей состоит, всякого в ней хватает. Стали у заказчиков вопросы возникать по технологиям, по срокам, а то и вовсе — по качеству. Звонят, требуют чего-то, некоторые даже ругаются. А что Шурик им скажет, если во все тонкости производства вникать у него ни сил, ни желания нет. Этим всегда компаньон занимался, а Шурику и без этого забот хватало. Стал он тяготиться директорской долей, всё норовил отложить разговоры неприятные, от заказчиков начал скрываться, на звонки перестал отвечать, а заказчики этого ох как не любят. Начались у них с компаньоном раздоры по этому поводу и кончилось тем, что предложил компаньон взять другого директора, у него уже и кандидатура подходящая на примете была, а его, Шурика — заместителем поставить. Познакомился Шурик с кандидатом на своё место, вернее – с кандидаткой, потому, что женщиной она оказалась. С образованием каким-то, Шурик даже не стал уточнять, — с каким именно, а зачем? — компаньон предложил, ему же в случае чего и ответственность нести, а Шурик тут вовсе даже ни при чём. И ещё по одной причине согласился Шурик уйти с должности: слишком уж наивной и доверчивой простушкой показалась ему новая директриса. Пусть покрутится с моё, поразгребает завалы накопившиеся, а мы тем временем в сторонке постоим, поглядим, что у неё получится. Да и компаньон теперь с неё будет спрашивать, Шурику опять же, свободней вздохнётся. А, если не справится, завалит работу, так компаньона можно будет носом ткнуть: тебе не нравилось как я дела вёл, а теперь что, лучше стало? Очень Шурик хотел, чтобы так и получилось, однако вышло всё  не так, как думалось. Директриса с компаньоном каким-то образом нашли общий язык и целыми днями что-то лопотали на непонятном Шурику наречии. Ну, не то, чтобы совсем уж непонятном, — некоторые слова он и раньше слышал, только не думал, что они имеют какой-нибудь практический смысл: всякие там «уровень рентабельности», «коэффициент оборачиваемости», «финансовые риски» и тому подобную наукообразную заумь. Не верилось, что эти мудрёные термины могут принести хоть какую-то  пользу лично ему, а потому раздражался, слыша их, и, вскоре, вообще перестал приезжать в офис, и каким-либо образом участвовать в текущих делах-заботах фирмы. К этому времени в жизни Шурика произошло ещё одно важное событие: он встретил Веру. Вернее, встретил-то он её давно, и понравилась она ему сразу, да вот только дальше пары-тройки совместных походов в кино и рестораны дело так и не продвинулось. Веру не интересовали романы с женатыми мужчинами, потому, что была она женщиной серьёзной и умной, да, ко всему, — ещё и красивой а таких женщин Шурик боялся с детства, вернее — с того самого возраста, когда мальчики начинают интересоваться девочками. Потому и не решался он проявлять активность, что Вера смотрела на него своими бездонными, чуть насмешливыми глазами и Шурик просто тонул в этих глазах, немел, или наоборот нёс всяческую ахинею, понимая, что выглядит конченным идиотом и теряясь от этого ещё больше. Компаньон, немного посвящённый в Шуриковы сердечные дела, как обычно иронизировал, подшучивал над несчастным Ромео, давал какие-то советы, но — бесполезно. Шурик стабильно впадал в ступор, при виде Веры и выходил из него с большим трудом. А теперь вот — решился. Надо сказать, что чуть раньше произошло ещё одно событие, но Шурик отнёс его в разряд незначительных. Кроме встречи с Верой, он все события относил теперь к разряду незначительных, хотя событие на самом деле было довольно важным: он ушёл от жены. Не к Вере, нет, с Верой тогда у него ещё ничего не было, а — просто взял и ушёл. Снял квартиру и жил там, отдыхая от порядком поднадоевшего за почти 30 лет семейного счастья и от необходимости оплачивать кредиты вконец погрязшей в долгах супруги. Видимо, правду говорят, — чем-то неуловимым  отличаются  свободные мужчины от женатых, и опытные женщины хорошо видят это отличие. Во время очередного посещения Шуриком офиса, где работала Вера (он частенько забегал туда, в том числе — по производственной необходимости), она посмотрела на него каким-то особенным, изучающе-заинтересованным взглядом, от которого у бедного влюблённого в сладком предчувствии затрепетало сердце. С этого дня они уже не расставались. Вера приняла Шурика легко, как будто знакомы они были лет сто, и переезд его к ней был делом само собой разумеющимся. Шурик с удивлением начал понимать, какой неожиданно приятной и необременительной может быть семейная жизнь, если двоим интересно жить вместе, если им обоим каждую минуту хочется сделать друг для друга что-нибудь приятное, хотя бы — пустяк, безделицу, но сделать, подарить любимому человеку крохотную искорку радости. Раньше он только читал о подобном состоянии в глупых, как ему казалось, книгах, но с ним самим такое случилось впервые в жизни.
И Шурик, что называется, «поплыл». Он полной грудью вдыхал, прямо-таки пил запах домашнего тепла и уюта, в котором тонко переплетались и нежный аромат Вериных духов, и запах поразительно вкусных борщей, готовить которые она была большая мастерица, и прогулки с ней по ночным улицам, когда рука любимой надёжно покоилась в его крепкой мужской ладони, а плечи соприкасались, и чудный вкус крепкого кофе, которым Вера встречала его утренние пробуждение. И сотни других, неприметных с виду, но, тем не менее, очень важных и значимых для Шурика мелочей. Компаньон, время от времени по-прежнему звонил, просил выполнить какую-нибудь срочную и совершенно необходимую, как он утверждал, работу, но, прекрасно понимая романтическое состояние молодожёна, именно просил, а не требовал. Ну, а просьба — она и есть просьба. Хочу — выполню, а не хочу — извиняйте, граждане, давайте как-нибудь сами. А потом и вовсе объявил Шурик, что отказывается он выполнять оговорённые прежде обязанности заместителя: во-первых, неинтересно ему такими мелочами заниматься, — не его это уровень, а во-вторых, — строит он свою семейное гнёздышко, а, посему, предложил взять на его место кого-нибудь другого, а ему просто выдавать дивиденды, потому как, обустройство этого самого гнёздышка, как оказалось, требует внушительных финансовых затрат. Предложил такое, а сам напрягся, ожидая от компаньона категоричного отказа, или даже — скандала, тот был, хоть и спокойного нрава, но при случае мог выдать так, что мало не покажется. Шурик, честно говоря, сам бы и не решился всё это высказать, да Вера подбодрила, придала уверенности. Она вообще всегда вставала на его сторону, когда Шурик, возвращаясь с работы и уплетая приготовленный Верой изысканный ужин, жаловался на компаньона, приводил примеры, наглядно доказывающие всю глупость и недальновидность принимаемых им совместно с директрисой решений, и объяснял, что именно в той или иной ситуации сделал бы он сам и к каким выгодным для фирмы последствиям это могло бы привести. Вера внимательно слушала, кивала, соглашаясь с супругом, что-то советовала. И как-то неожиданно, словно сам собой возник у Шурика в голове вопрос: а, чего это ради, он, Шурик, должен выполнять указания выживающего из ума компаньона и его директрисы, совершенно не разбирающейся в тех вопросах, в которых сам Шурик считал себя большим специалистом? Он даже не мог сказать точно, сам ли он впервые задал себе этот вопрос, или Вера, подкладывая ему в тарелку какой-нибудь очередную вкуснятину, спросила об этом, но — дело сделано. Раз появившись  он уже никогда не выходил из Шурикового подсознания. И каждый новый случай, когда его интересы, как ему казалось, были ущемлены парочкой этих двух недалёких людишек, которых ещё недавно он считал своими друзьями и коллегами, вопрос звучал всё громче и громче. И, постепенно, Шурик пришёл к выводу, что ничего путного у них не получится, только зря потеряют его драгоценное время,  стремительный бег которого Шурик стал с годами чувствовать всё более отчётливо, да оставшиеся денежки проедят-растранжирят попусту. А, ведь это и его, Шурика денежки!  И, на состоявшемся вскоре семейном совете, решение было принято. Они с Верой открыли новую фирму, директором которой стала, естественно, Вера, а Шурик, чьи руководящие способности она, будучи женщиной умной, уже довольно отчётливо себе представляла, был назначен её заместителем. Но об этом эпохальном событии Шурик не стал объявлять бывшим соратникам, и на это у него имелись веские причины. Он, несмотря на активную моральную поддержку со стороны жены, просто не представлял себе каким образом ему рассказать об этом компаньону, так как предвидел его реакцию и отчаянно трусил. А, кроме того, ему необходимо было выиграть время, чтобы успеть, объехав  заказчиков, уговорить их и переподписать договора с ними на себя. И, естественно, — очень уж хотелось успеть забрать как можно больше денег из покидаемой им фирмы, так как он не без основания полагал, что компаньон, узнав о его бегстве, может вообще приостановить выдачу честно заработанных Шуриком денег и затеет разборки. А разбираться с ним Шурику совершенно не хотелось. То, в каком положении окажется его бывшая фирма, Шурик почти не думал. Нет, он конечно понимал, что компаньону придётся туго, так как его бизнес основательно захромает, оставшись без львиной доли заказов, которые будут прибраны под себя Шуриком. Да и, без основного сотрудника, вывозящего на себе большую часть забот и хлопот, фирма неминуемо развалится и придётся директрисе искать новую работу, а бывшему компаньону — растить двоих несовершеннолетних детей на одну пенсию, а потом  доживать свои дни, тихо спиваясь. Но всё это оставалось как бы на втором плане, где-то в стороне, за кадром. Главным, что полностью занимало мысли Шурика, было их, с Верой совместное светлое будущее, радостное и прекрасное, полное добра, любви и… Шурик даже и сам не мог бы выразить словами, что ещё ждёт их в этом замечательном будущем, но то, что ждёт, он был уверен твёрдо.  Шурик чувствовал себя человеком, проделавшим трудный и опасный путь, и, когда уже не осталось почти никаких шансов, поймал-таки за хвост сказочную Синюю птицу. На этот раз всё получилось, как он и задумал. Поехавшая после Новогодних праздников к заказчикам подписывать договора директриса с удивлением обнаружила, что те уже подписали их с другой фирмой, о чём тут же сообщила компаньону. Тот быстренько разобрался в чём дело и абсолютно точно вычислил главное действующее лицо во всей этой истории, позвонил, потребовал объяснений, но Шурику было некогда разговаривать с бывшим товарищем, слишком уж много дел навалилось на него, потому, что Вера оказалась довольно строгим и требовательным руководителем и расслабляться подчинённым не давала. Поэтому, после острой, но непродолжительной беседы, Шурик просто послал товарища на три весёлых буквы и забыл о его существовании. Только, спустя пару месяцев, позвонила ему директриса и сухим, официальным голосом попросила приехать, написать заявление о выходе из состава учредителей, да расписаться ещё в каких-то никому не нужных бумажках. Шурик, хоть и был очень занят по работе, но, как человек ответственный выбрал-таки время и через месяцок вырвался, заехал. Честно сказать, — боялся он заходить в кабинет, знал, что прежний компаньон может сгоряча и в морду заехать. Шурик бы, конечно с ним справился, с инвалидом-то, сомнений нет, но … рисковать всё-таки не хотел: чем чёрт не шутит, достанет разок-другой, ходи потом с расквашенной физиономией. Но, всё к его немалому удивлению обошлось. Компаньон вёл себя тихо, чего-то печатал на компьютере (поставил себе специальную программку, позволяющую незрячему работать на нём) и за всё время, что Шурик подписывал бумажки, не проронил ни слова, даже не повернул головы, будто никакого Шурика тут и нет. Думал, наверное, что бывший партнёр  в ноги ему бросится, прощения начнёт просить. Как бы ни так! Шурик перед ним ни в чём не виноват, наоборот, пока были силы, тянул на себе, а что заслужил? Хоть бы раз дождался похвалы какой, мол, молодец ты, Шурик, что бы мы без тебя делали? Нет, только  рот кривил в усмешке, когда Шурик объяснял., почему не получилось что-то сделать. И ведь причины-то всегда были объективные, ни разу он по своему недосмотру дела не запарывал, а — всё одно: усмехнётся компаньон, задумается, побарабанит пальцами по столу и возьмётся за телефон. Туда позвонит, сюда… Полчаса прошло, глядишь, — и решена проблема. Ну, ежели ты такой умный, так чего ж ты на Шурика все вопросы вешаешь? У меня и так забот полон рот. Нет, не дождётесь от Шурика покаяния, нету на нём никакой вины. А то, что не сказал ему друг бывший ни единого слова, так это ещё и лучше. Как на крыльях слетел Шурик по лестнице, радостный, что избежал он ненужных разборок, незаслуженных  упрёков и обвинений. И больше не сводила его судьба с компаньоном: на редкие встречи друзей одноклассников он ходить перестал,, а зачем, собственно? Слушать пьяный трёп ни о чём, да бессмысленно ржать над их туповатыми шутками? Нет уж, увольте. Да и Вера, по совести сказать, не одобряла этих сборищ. Она и открыла глаза Шурику, что не так уж они и интересны ему, встречи эти, гораздо более достойные занятия можно себе найти. К примеру — прогуляться по вечернему городу с семьёй, или передачу хорошую по телевизору посмотреть. Ну, а самому звонить, интересоваться, как поживаешь, дорогой друг?, тоже особого желания не возникало. Да и дел по горло, сами понимаете, — бизнес есть бизнес. Да ещё и Тимка родился(молодец всё-таки, Верунчик, постаралась, настоящий богатырь получился). Нет, кое-какие слухи о бывшем компаньоне до него, конечно, доходили, — чай, в одном городишке живём, волей-неволей то оттуда, то отсюда ветерок донесёт. Кто-то говорил, что тот сидит дома безвылазно, ни с кем не общается, бирюк-бирюком, а кто-то  — что спивается бывший Шуриков приятель, или даже , что уже спился, умишком тронулся и заперли его в спецучреждение, где и лежит он на казённой коечке, обколотый лекарствами всякими, овощ-овощем. Но не было у Шурика времени и желания ворошить прошлое. Новая жизнь у него, а всё, что прежде было — в старой осталось, как будто вышел он из комнаты и дверь за собой захлопнул. И все, кто там, за дверью, в одночасье  стали бывшими: бывшие друзья, бывшая жена, бывшая… Нет, вот о дочке он не думал, как о бывшей, — ребёнок есть ребёнок, он бывшим не бывает. Шурик скучал по Ксюхе, изредка звонил, разговаривал тайком, чтобы Вера не слышала, не хотелось жену расстраивать, очень уж болезненно она воспринимала любые напоминания о прежней Шуриковой жизни. И, хотя дочка отвечала отцу подчёркнуто сухо, изредка приезжая навестить мать, к нему выбралась лишь однажды, на братишку новорождённого посмотреть, Шурик всё равно испытывал к ней тёплые отцовские чувства. Другое дело — к её матери, супруге своей бывшей. Тут у Шурика даже не ворохнулось в душе ни разу. Та звонила несколько месяцев, умоляла хоть немного помочь с выплатами по кредиту, писала смс-ки, пыталась поговорить.  Да о чём им теперь говорить-то? С человеком из прошлой жизни. Шурик уже и телефон перестал брать, когда видел знакомый номер, но супруга звонила и звонила, пока Вера не намекнула Шурику,  что ему пора бы уже определиться. И Шурик определился и, когда бывшая позвонила в очередной раз, так рявкнул в трубку, что с тех пор никто из прежней жизни его уже не беспокоил. И осталась связывать его с прошлым только дочь, Ксения. Но, верно люди говорят: на дочку надёжи нету. Выскочила замуж, и поминай как звали. Отрезанный ломоть. Пока маленькая была, — с рук не слезала, — «Папочка, папочка», щебетала, ластилась, мурлыкала. А выросла — слова доброго не услышишь, не позвонит сама, письмецо не напишет. Хорошо, хоть с днём рождения не забывает отца поздравлять. Одно слово — девка. Вот сына он по другому воспитает, чтобы настоящим мужиком вырос, — сильным, надёжным, как отец. Чтобы в трудную минуту можно было на него положиться. Такой и руку протянет, и плечо подставит, в случае чего. Давно мечтал Шурик о сыне, о том, как пойдут они рядом, два крепких, широкоплечих, уверенных в себе мужика, сильных, добрых, порядочных. А окружающие будут провожать их восхищёнными взглядами. Таким виделось ему будущее и возлагал он на сына большие надежды. На личном примере, можно сказать, воспитывал. Сам-то Шурик точно знает, каким должен быть настоящий мужчина. Слушал он песни мужские, — типа «Батяня-комбат», в исполнении группы «Любэ», и слёзы на глаза наворачивались. Не подумайте чего — не плакса он и не хлюпик, а у настоящих мужиков тоже, бывает, глаза щиплет.  Если случалось кому-то благодарить Шурика за то, что выполнил своё обещание, махал рукой небрежно, — не стоит, мол, пустяки, не о чем говорить… Мужик сказал, — мужик сделал… Нравилась Шурику эта фразочка, веяло от неё какой-то силой, придавала она ему уверенности в себе и добавляла авторитета в глазах окружающих.  И ещё одну присказку любил . Поучая кого-нибудь из друзей, сомневающихся в чём-нибудь, совета у него спрашивающих, говорил Шурик строго глядя в глаза собеседнику: «Живи мужиком! Главное — живи мужиком!» И от слов этих, и от того, как смотрели на него в эту минуту другие, переполняла его гордость за самого себя. Но, с этой фразой было связано у Шурика, в последнее время, одно неприятное воспоминание. Дело в том, что во время того, памятного разговора с компаньоном, попытался он высказать её, поучить товарища жизни напоследок. Помолчал тот немного и посоветовал Шурику никогда больше эту фразу не произносить. Знаешь, говорит, впечатление такое, будто тост «За настоящую мужскую дружбу» произносит Боря Моисеев. Вот, тогда-то и послал обидевшийся до глубины души Шурик старого друга по известному адресу. Ну, послал, и послал, подумаешь, —дело житейское, не детей же им вместе крестить, в конце-то концов. Тем более, что всё это в старой жизни остаётся, а новая — вот она, живи, да радуйся! Но слова друга всёже  задели. Зашёл на кухню, где Вера хлопотала над кастрюлями, и, вроде бы разговора их громкого даже не слышала, попросил воды стаканчик, — в горле пересохло от возмущения и обиды незаслуженной. Так, Вера сама (что вовсе даже на неё не похоже), предложила рюмочку налить, и даже бутербродик с буженинкой на закуску сварганила. Выпил Шурик рюмочку, закусил, потом ещё и ещё. Почти бутылку выдул в тот вечер, а Вера не то, что не запрещала, — сама наливала любимому, да закуску ему подавала. А, между делом, глядела на него непривычно  уважительно, и как Шурику показалось, — даже восторженно. Поняла, видимо, что за человек в её жизни появился: смелый, решительный, спуску никому не дающий. Настоящий мужик, в общем. Успокоился Шурик да и было бы из-за чего расстраиваться, мало ли что о тебе всякие неудачники думают. Ему бизнес надо развивать, за ним жена и сынишка маленький, растить его надо, в люди выводить. И наутро, с удвоенной энергией взялся Шурик за работу, своё ведь, не дядино, тут ошибиться нельзя, — вмиг конкуренты сожрут. Правда, тяжеловато ему была первое время, — ух, как тяжеловато. Если бы не отхватил у компаньона жирный кусок, — на бизнесе можно было бы ставить крест, только тем и жили, что Шурик из прежней фирмы увёл. Потом уже, когда Тимка подрос и у В еры появилась возможность поплотнее заняться делами, поднять-потормошить нужных людей, дела пошли получше. Как-то ловко получалось у неё: Шурик за полгода меньше заказов нашёл, чем она — за пару недель, да и то — по три-четыре часа в день работая, сына-то надолго не оставишь, маленький совсем.  В общем, фирма работала, обороты росли и встал вопрос: не лучше ли Вере полностью посвятить себя бизнесу, а Шурику остаться на хозяйстве и воспитывать сына. Сели, взвесили все «за» и «против» и порешили единогласно: быть по сему. И, как впоследствии оказалось, — совершенно правильно порешили. (да, по-другому и быть не могла, — не дураки, чай, в жизни разбираются). Лишь только Вера встала у руля по-настоящему, бизнес начал расти как на дрожжах. Ну, правда, и пахать ей приходилось от темна до темна,без выходных и праздников. С ног от усталости валилась, домой приходя, падала на диван, сыну сказку рассказать сил не было. Да, что там говорить, кто знает, что такое работа руководящая, тот поймёт, а кто не знает, — всё равно не поверит. Но, если кто думает, что Шурик в это время на пляже отдыхал, рахат-лукум кушал, так сильно вы, товарищ дорогой, ошибаетесь.  Не тот человек, Шурик Малашников, чтобы в сторонке отдыхать, когда рядом женщина любимая ношу тяжёлую тащит. Ни минутки свободной у него, — весь в делах-заботах по самые, можно сказать, уши. С раннего утра, как заведённый: сына поднять, накормить, книжку ему почитать, фломастерами с ним порисовать, на улицу погулять вывести. Потом, домой вернувшись, отмыть сорванца, кашку ему сварить, яблочко-морковочку на тёрке потереть, спать уложить. А, пока спит сынуля, — сам ни на минутку не присядешь: полы подтереть, цветы полить, ужин дорогой супруге приготовить. И, ко всему ещё, — Тимофею таблеток каких-то кучу дать надо, микстурок, витаминов разных, и всё — строго по часам, минута в минуту. А чуть оплошаешь, забудешьчего, или, скажем, перепутаешь… Нет, лучше уж не забывать и не путать, Вера, она не только на работе, — строгий начальник, она и дома такую дисциплину навела, только держись! Нарушил Шурик сдуру как-то раз инструкции Верины, провела она с ним беседу воспитательную. С тех пор, — ни-ни. Всё в точности выполняет Шурик, нету желания ошибку свою во второй раз повторять. Так что — крутится он, как белка в колесе, но не хнычет, не жалуется. Стыдно мужику жаловаться на тяжёлую жизнь. Плохо тебе, трудно, выть хочется, а ты терпи. Стисни зубы, не распускай нюни, а наоборот, соберись в кулак, да ещё ближним помочь старайся, чтобы им полегче было. Живи мужиком, в общем! Вот он, Шурик, — настоящий мужик, сейчас таких — днём с огнём не найдешь. Поизмельчал народ, не мужики кругом — тряпки, бабы в штанах, честное слово! Всю жизнь, сколько себя помнил, норовил кто-нибудь усесться ему на шею, за спину его широкую спрятаться и кусок пожирнее из под самого носа увести. Что жена бывшая, что друзья-приятели, вечно в компаньоны к нему напрашивающиеся, — все одного только хотели,его руками жар загребать, каштаны из огня таскать, а самого его, при этом, дурачком считали, ничего не понимающим, не замечающим. Ошибаетесь, всё Шурик видел, всё понимал, просто жалко ему вас было, ничтожества, ни на что не способные, рыбы-прилипалы, альфонсы (знал Шурик и такое вот, умное слово, не зря же столько книжек перечитал, да и высшее образование ранешнее, — не то, что нынешнее) Но, теперь всё, баста! Теперь Шурик освободился наконец-то от нахлебников-прихлебателей, теперь он сам — хозяин своей судьбы. Вот, и Вера ему то же самое говорит. Есть у него семья, дом. Всё, как и должно быть у настоящего мужика. Дни рождения свои начал дома отмечать, а то ведь раньше как было? — Жена бывшая из столиц-заграниц не вылезала, дома — ремонт вечный, гостей стыдно пригласить. Так и справлял, где придётся, то в кафе недорогом, то в  сауне, но чаще всего у друга детства, который давно развёлся и жил один. Ну, а в таких условиях, разве справишь праздник достойно? Салаты из магазина, колбаса неровно порезанная, да дружки-приятели пьяные. То ржут, как ненормальные, то песни орут. Зато, теперь у Шурика — всё как положено: дома уют и порядок, стол от яств ломится. Тут тебе и балычок и икорка, и грибочки-огурчики маринованные, и курочка в духовке запечённая, да всё перечислять — слюной изойдёш. Хорошо теперь Шурик дни рождения справляет, достойно. Не голь перекатная, поди, — совладелец фирмы, уважаемый человек. Правда, друзья почему-то заходить перестали, так, это и к лучшему, — хлопот меньше. А то — припрутся , надарят ерунды какой-нибудь, типа лосьона для бритья или, чего доброго, — книжку какую, а поесть-выпить норовят от пуза, всё сметут, что на стол ни выставь. Нет уж, друзья мои дорогие, сами читайте свои книжки, да лосьонами мажьтесь, а Шурик — человек солидный и с такими подарками к нему лучше не суйтесь. Он и приглашать их перестал, а сами они, как прежде, уже не заглядывали на огонёк. Ну и ладно, посуды мыть меньше, полы подтирать, да ковры за ними пылесосить. 
  Молодой женский смех прервал Шуриковы неспешные размышления. Оглядевшись, он увидел на соседней скамеечке стайку мамочек с колясками, весело обсуждавших какие-то свои, неизвестные Шурику проблемы. Три или четыре коляски стояли чуть в сторонке, в тени начавшего желтеть старого тополя. Мамочки ещё раз громко зареготали, совершенно не заботясь о том, что их чады могут проснуться. В руках одной из них Шурик заметил тонкую дамскую сигарету и давно забытый, чуть горьковатый вкус сигаретного дыма, защекотал ему нос.  Шурик курил со школы, и никакая сила не могла заставить его отказаться от этого удовольствия. Но Вера предупредила, что табачный дым может вредно отразиться на здоровьи будущего ребёнка. И, вообще,сказала она, — мне не нравится, когда в моей квартире воняет куревом. Показалось ли Шурику, что она как-то по особенному выделила слово»моей» или это было на самом деле, но курить он бросил в тот же день, хотя до сих пор испытывал временами жгучее, прямо-таки болезненное желание затянуться. Конечно, можно было бы подняться, с какой-нибудь остроумной шуточкой подойти к девчонкам, заговорить, и, между делом, попросить закурить. Мамашки молоденькие, совсем ещё соплюхи, одной вообще непонятно, — есть восемнадцать, или нет, и такому опытному и умудрённому жизнью мужчине, конечно же, ничего не стоит уболтать юных дурочек, навешать им развесистой лапши, и, возможно даже, — взять у кого-нибудь из них номерок телефона. Так, — на всякий случай. Пожалев, что не прихватил с собой свои старые, выполненные по спецзаказу в самой дорогой типографии визитки, он собрался было уже встать, даже мышцы напряг, но передумал. Во-первых, вспомнил, как несколько дней назад в детской поликлинике, куда он привёл захворавшего сынишку, молоденькая медсестра, сюсюкая с Тимкой, несколько раз назвала Шурика дедушкой и он страшно закомплексовал по этому поводу. А, во-вторых, Вера могла заглянуть домой в любую минуту, день у неё был ненормированный, и запросто учуять запрещённый раз и навсегда запах табака. Поразмыслив, Шурик нашёл и третью причину, по которой ему не следовало заводить знакомство с девицами, тем более — обмениваться номерами телефонов. Существовала определённая вероятность (всё же — в одном дворе живём), что эти мамашки — знакомые Веры, и они вполне могли доложить ей, чем занимается ненаглядный муженёк, пока она трудится, в поте лица, зарабатывая себе и ему на светлое будущее. Это было бы пострашнее табачного запаха. Шурик даже поёжился, представив возможные последствия своего необдуманного поступка, и похвалил себя за осторожность и осмотрительность. И тут же был вознаграждён: во двор стремительно влетела новая Верина Тойота.Она лихо промчалась по узенькой дорожке, беспорядочно заставленной всевозможными авто и остановилась возле подъезда.  Тимофей, увидев знакомую машину, тут же позабыл про свою грандиозную, на всю песочницу, стройку, и с радостным воплем бросился к выходящей из автомобиля матери. Шурик торопливо собрал разбросанные игрушки и, отряхивая их от налипшего песка, направился следом. И, вдруг, сердце его остановилось,пропустило несколько положенных ударов, и снова забилось, вернее — заколотилось с бешеной скоростью. Ноги стали ватными, по спине побежали струйки холодного пота. Шурик вспомнил, что, закрутившись с утра, не успел установить в мобильнике напоминание, и, поэтому , забыл дать сыну назначенный врачом сироп от кашля. Надеятся на то, что Вера, в свою очередь, тоже забудет и не уточнит, все ли её указания выполнены в точности, было абсолютно глупо. Пытаться скрыть собственную оплошность… Шурик боялся даже подумать об этом, поэтому он, глубоко вздохнул, чтобы унять сердцебиение, и, на ватных ногах, поплёлся к любимой супруге, пытаясь изобразить на лице радостную улыбку.