Сонеты к друзьям

Сонеты  к друзьям
Опубликованы в книге «Дорога мир» (Нью-Йорк, 1992). Четырех не стало с тех пор — поэта и переводчика, лауреата Гос. премии за перевод романов Отара Чиладзе Элисбара Георгиевича Ананиашвили, одного из моих учителей; литературоведа, доктора фил. наук, профессора Алексея Матвеевича Зверева; Стеллы Морисовны Бондаренко, лауреата Гос. премии за серию инновационных книг о преподавании русского языка детям (как родного); Ольги Ивановны Татариновой,поэта, переводчика и прозаика — царствие им Небесное! Я. П.

А.З.
Весенний день второго февраля,
пять тысяч и семьсот пятидесятый ...
Какие ветры дуют, а земля
округла, точно будущим брюхата.
Как долго плыть отчизны дальной для,
а также берегов союза НАТО, -
как вспомнишь край березок, что когда-то
считался родиной, воскликнешь: «Бля!
эк занесло! Бедняга Афанасий
полжизни плыл сюда бы, пол — обратно
(когда б не стал и он невозвращенцем)».
Я не хочу сказать, что нет прекрасней
земли, куда я прибыл, - вряд ли так, но
ты здесь перестаешь быть отщепенцем.


Д.В.
Ты здесь перестаешь быть отщепенцем,
и то сказать: в какой еще стране
почувствуешь с другими наравне
себя, хотя бы и переселенцем ...
Мы плавились с тобой в одном огне,
плясали мы коленце за коленцем,
а после было лучше пленным немцам,
чем михоэлсам. Друг, не пой при мне
о доблестях, о подвигах и прочей
... фигне, от коей рядом многоточий
спасается без мата жид порхатый.

P.S. Хороший парень всё-таки Васильев:
когда б не он, евреи бы Россию
враз перестроили и стали б виноваты...

О.Т.
Враз перестроили б и стали виноваты,
как тот певец, что с известью в крови
искал любви - и умер от любви,
укутанный сибирским слоем ваты.
Еще мы верим, что слова крылаты,
да слушатели все мечты свои
свели к простым - большие муравьи,
расставив жвала, рыщут, как солдаты,
и рвутся из засиженного круга
в решительный, последний, смертный бой —
идут на магазины, друг на друга
и виноватых ищут: вся страна,
как павший город, черни отдана,
глумящейся над собственной судьбой.

И.Б.
Под говор чаек я лечусь, мой друг,
от приступов наследственной болезни.
Неверноподданный империи железной,
я разорвал ярма почетный круг.
Однако эхо мне доносит звук
(чем сердцу он милей, тем бесполезней)
из Брайтона народной русской песни,
и морем Черным так повеет вдруг.
ну что ж, я принимаю эстафету
и дань плачу голубке-ностальгии,
как милый сердцу твоему Георгий.
Казалось бы, сам Бог велит поэту
(особенно еврею из России)
писать о тройке, Гоголе, дороге ...


А.П.
Писать о тройке, Гоголе, дороге.
о юности отравленной писать.
Пусть на челе еще горит печать.
да увели уносистые ноги
в края, где тишь да океанов гладь ...
Казалось бы: садись, пиши эклоги —
ан не могу: все местные в тревоге
о перестройке - Эх, в такую мать!
Поток чернил ообрал потоки крови.
статьи читаю в «Новом Русском Слове»,
в нью-йоркском «Таймсе“, в «Правде», в «Огоньке» ...
Как там в Азербайджане, в Цедеэле,
чем потчуют писателей в «Апреле»? -
Вы с вечностью, мой друг, накоротке.

В.М.
В стране. где можно чукчей быть и ненцем,
а вот евреем быть нельзя отнюдь -
не преминет Куняев пальцем ткнуть,
там даже нелегко быть Евтушенцем,
избравшим депутатский славный путь;
уж лучше стать безродным отщепенцем.
и римлянином быть и даже венцем,
бродить по миру вольно, как-нибудь,
и не давать в своих делах отчета
блюстителям Куняеву с Глушковой,
народным русским мародерам слова.
Храни Вас Бог от бунта и почета!
А нам Жермон с укором и тоской
споет, что мы забыли край родной.

                Э.Г.А.
Другие солнца и другие луны.
другие звёзды блазнят сердце здесь,
но сам-то я еще не вышел весь
оттуда, где высокие трибуны,
заборы да огульные коммуны,
да бродит в жилах пламенная смесь:
и месть и честь, и нищенская спесь —
мой край обедованный и чугунный,
тебя забыть, как нам пророчат, рада
была б душа  - так что же я дурю?
Не выветрилась, что ли, из нутра
российская брахлада и правада?
Припомнив табунальные вчера.
я сигареты мядные курю.

С.Б.
Американцев русскому учу.
английскому - китайцев и корейцев.
а также - ну куда без них? - еврейцев.
и ностальгию «Огоньком» лечу.
К читателю, советчику, врачу
все меньше тянет: от белогвардейцев,
казаков, негров, мусульман, индейцев
рябит в глазах — покоя лишь хочу
да воли, за которую плачу
и плАчу, встретив русских европейцев
(я от китайцев к ним в сабвее мчу)
на Брайтоне — панурговых ахейцев,
берущих с бою рукотворный рай,
где воли столько - только наливай!

             *      *        *
                С. Дж.
Трясусь в сабвее, как в телеге,
Манхэттенский грохочет мост.
Есть упоенье в тряском беге,
уставший будоража мозг,
который плавится, как воск,
коплю запас анти-элегий.
Очаровательнейший монстр
мне благодать сулит навеки —
неотразим Нью-Йорк, но прост.
А где же братья-интеллеги?
Ни Элиот, ни Паунд, ни Фрост
на этом не прижились бреге.
Добротный и двубортный мир
растет из пены, словно миф.

1990