Этапы творчества и мастерство Е. Д. Лебкова

               


(выступление А. Поздняковой на Лебковских чтениях в Партизанске в августе 2009 года)

         Свое выступление  основываю на  литературоведческих исследованиях ученых-филологов  кандидата филологических наук Валентины Катеринич из Хабаровска и доктора филологических наук Юрия Иванова из Брянска, людей, лично знавших Евгения Дмитриевича и с глубоким интересом относящихся к его творчеству. Естественно, и на собственных  суждениях тоже. К сожалению,  не удалось отыскать в периодике подобных исследований творчества Евгения Дмитриевича приморскими учеными-филологами. Видимо, по той простой причине, что у наших-то еще «руки не дошли» до  этого, если думать лучше.
          С огромным удовлетворением и интересом прочла  в журнале «Сихотэ-Олимп», в одном из деяний Евгения Дмитриевича,  статью Юрия Иванова «Как сложить пословицу»,  напечатанную еще при жизни писателя (2003 год), и в «Сихотэ-Алине», издающемся  Владимиром Тыцких (2005 год), статью Валентины Катеринич «Дальневосточный  русский с брянским акцентом». Интересные вещи! Живые свидетельства, которые помогают понять всю глубину таланта и мастерства поистине русского прозаика и поэта. 

                ЕВГЕНИЙ ЛЕБКОВ
                ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ

          Валентине Катеринич довелось долгие годы  быть не только читателем известного дальневосточного поэта, но и собеседником и корреспондентом. Напоминая читателям основные  биографии-географии Евгения Дмитриевича (1928-2005 годы), она пишет: «Он родился в глубинке и умер в глубинке, но между этими двумя точками вместилась Россия». Брянский уроженец, перенесший вместе с семьей тяготы войны, окончив Брянский лесотехнический институт добровольно едет на Сахалин, работает лесоводом, директором леспромхоза, затем – Курилы, 18 лет прожил в другой глубинке – поселке Углекаменск Приморского края, где присягнул на верность Сихотэ-Алиню, стал почетным гражданином Партизанска.
            В одном из последних стихотворений он заявил:
           Меня манили сопки синие,
           И стал поход неотвратим,
           Я выбрал Сихотэ-Алинию.
           Чтоб в ней отвыкнуть от рутин.
          Отвык?  Хотя поэт жаловался, что «и в сопках нет раскрепощения», но успел сделать многое. Последнее из его славных деяний – всероссийский альманах «Сихотэ-Олимп», который, к счастью для издания, издается и поныне с названием без претензий – «Сихотэ-Алинь». В библиографическом указателе, выпущенном к 70-летию писателя библиотекой имени Горького,  – перечень публикаций зашкаливает за триста, причем печатался он не только на Дальнем Востоке, но и в центральных изданиях.
           Но начало творческого пути Евгения Дмитриевича относится к 1949 году, тогда  он  начал  печататься. В 1962 году   в Сахалинском издательстве вышел первый сборник стихов «Солнечный самосев», а в 1972 году -  появляется столичное издание  - «Подснежные цветы». В общей сложности, вместе с тем, что вышло после 14-летнего перерыва, вызванного известными экономическими причинами,  свет увидели 17 книг и  огромное количество публикаций, вышедших  в литературно-художественных, общественно-политических и научных журналах, а уж сколько в периодических изданиях! Он был не только прозаик и поэт, но еще и публицист.
       В стихах сахалинского периода  столько любви к лесу и тонкого понимания природы островной земли, ставшей ему родной. Вот названия сборников и подборок: «Летящий лес», «Остров Радица», «Зеленая-зеленая земля», «Мое сосновое сообщество» и другие. Мажорно звучит раннее стихотворение «Лесничий».  Романтика профессии лесовода явлена выразительно и индивидуально, виден почерк именно этого автора:
Лесничему - лес кабинетом,
На каждой пихте – телефон.
Лесничего словно и нету,
И вроде как всюду бы он.
Лесничему – высшая радость
Свои создавать города.
Вот город Стремительных Сосен
И город Рассветных Берез,
И город Истрезанных Сопок,
И город Рябиновых Слез…
      «Серьезность сюжета сочетается с причудливой фантазией, и мы встречаемся  с классическим русским языком той степени свободы, когда автор не боится  с языком играть и спорить, с воистину языковой хрустальностью», - пишет Валентина Катеринич.
        Но если вернуться в будни «сахалинского лешего» тех тридцати дождливых лет, то в них прочитывается не только натурфилософская идиллия (в стихах), но и коллизии социального порядка (больше в публицистике). И дело не в малой зарплате, а в сражении  с минлесхозом, не верящим в успех его лесоразведения,   и с обкомом КПСС. «Привечают вас и холят у пролива в граде Холмске, но зато и судят веско – прямо по-хэмингуэйски», - в этих строчках хабаровского поэта Виктора Еращенко  выражены  и штрихи характера, и мужественное обличие «сахалинского лешего». Он действительно был похож на модного тогда Хэхмингуэя, только в миниатюре.
         Был и Курильский период в жизни Лебкова, был в творчестве и сквозной Курильский мотив. А разве много писали о Курильских островах в литературе до него? «Курильские рассказы», «Весна на Кунашире», рассказ «Бамбук», очерк «Расскажу о Курилах» в литературной газете и другое. Это 70-е годы. В стихотворении «Извержение вулкана Тяти» (на Кунашире) – не только отображение  экзотического явления природы, но и   лирическая исповедь автора.
Тятя, что тебя разворошило? –
Столько тонн сероватого пепла
Ты швырнул в небеса Кунашира,
Что и солнце навеки ослепло.
Столько грохота, столько молний,
Ни за что, ни про что – просто так,
Не буян, не бунтарь, не крамольник –
Тятя, Тятя, ты просто чудак!
        И задорная концовка: «Тятя, Тятя, я тоже чудак!» И  это не мания величия – сравнение с вулканом: вулкан проясняет нам поэта Лебкова. В рассказе «Бамбук» он так же, как с вулканом Тятей, беседует с птичкой  бамбушницей: «Тут, наверное, подружка, у   тебя гнездо, иначе что тебе в таких зарослях делать? Если гнездо, то и вода есть поблизости, не летать же тебе за питьем на край света. Найду ручеек, он уж меня и выведет к людям…Увы, бамбушница так и не летала на водопой, знать, дождевую росу пила». Эти беседы и с вулканом, и с птичкой, как и со многими природными персонажами своих стихов и рассказов, - малый штрих в цельной картине отношения русского поэта к природе. Профессия и поэзия помогают ему найти язык с фауной и флорой самой дальней России.
        Стихов, рассыпанных на страницах периодики, о Курильской гряде – множество. В последний прижизненный сборник Лебкова «Откровение отшельника» (2004 год)  включен небольшой цикл «Курилы зимой». «Какие Южные Курилы! Какой неюжный колорит!» - восклицает поэт. И все-таки:
И все-таки есть в этом климате
То, что по нраву душе и глазам.
То, что из сказки как будто бы вынуто,
Что причисляется к сверхчудесам.
          Напоминание о курильской теме в творчестве Евгения Лебкова, считает исследователь его творчества, закономерно и как литературоведческий факт, и как  аргумент в некоторых геополитических спорах сегодняшнего дня.
          Другой вопрос: как сказалось на судьбе поэзии Евгения Дмитриевича его перемещение в пространстве и времени – с  Сахалина в Приморье, из «развитого социализма» в общество потребления. Ему, оптимистическому шестидесятнику дальневосточного разлива, как и всему его поколению, предстоял нелегкий путь перемен. В упомянутой библиографии находим стихотворные циклы «Комсомол», «Читаю Ленина», «К Ленину», «Советологам всех мастей» и т.п.  Значит,  он был грешен сопричастностью  всеобщему идейному конфоромизму, за что и просит прощения у Господа в позднем приморском стихотворении:
Господи, прости мое пристрастье
К обличенью хамства и вранья, -
Я ведь  тоже грешен сопричастием
К партии коммуносатанья.
       Он не делал резких движений, просто вышел из партии и даже членов Союза писателей: «Пребуду одиноким лешим», - писал он в 1998 году. Так же естественно произошел возврат в лоно традиционного православия. Вот как он сказал об этом в письме Валентине Екатеринич: «Моя дата 2 августа, Ильин день, если бы не советская власть, нарекли бы меня Ильей по святцам; но в 1928 году все было можно. Поп,  который окунал меняя в купель, сказал, что «коммунистом будет», я вцепился ему в бороду, видать, испуган был. Поп не ошибся: коммунистом я был по инерции, да и многое в коммунизме (не в большевизме)  сейчас разделяю по-христиански». Так что Евгений Дмитриевич, считает Катеринич, не был соцреалистом, а  был скорее традиционно русским поэтом, причастным к добру и красоте, и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е, и в 90-е. В Приморье ключевыми словами для него станут бунтосмирение, смиреновозрождение, несуета. Писатель-отшельник, стоический моралист – таким он себя представлял в те времена. «Был ли он таким на самом деле?- спрашивает исследователь.  И отвечает: «Думаю,  в этом большая доля правды была, как и в том, что эволюция обусловлена  также возрастом».
            Вспоминаются строчки, написанные  Евгением Дмитриевичем, когда ему исполнилось 70, в порыве самокритики:
Я любил словесную эстраду,
А теперь одумалась душа.
Я теперь не дам и полгроша
За свою тогдашнюю браваду.
         Автор статьи, знавшая и вспоминающая его в те бурные 60-е, когда произошло их личное знакомство, молодого, тридцатилетнего, оспаривает это. «Веселый, остроумный, жизнерадостный, я бы даже сказала – победительный. Это были годы его успеха в лесоводстве и в писательстве». В 1967 году – член Союза писателей, в 1968-м – заслуженный лесовод РСФСР. Часто бывая пролетом в столицу в Хабаровске, обрел там много друзей, даже поклонниц, стал популярен в богемных кругах. «Широта души, компанейский характер, мужественный облик, независимый нрав – все эти черты, присущие Евгению Дмитриевичу,  создавали человеческую личность большого обаяния и притягательности. Вокруг него всегда клубились байки, да и сам он  был мастер их выдумывать. Поэт!»  Сахалинские кинематографисты Федор Фартусов и Геннадий Фомин оставили визуальный портрет Евгения Лебкова в цветном документальном фильме о Сахалине, показывали фильм по всему Союзу.
              Лебков приморский – другой статус, другая эпоха, для него трудная, для страны трагическая. Пенсионер-огородник. Но он нисколько не смущается по поводу этого своего статуса. Более того, черпает вдохновение на своем участке, куда добирается на двухколесном коне. «Я тоже живу на пенсии, да кое-какие гонораки. Но терпимо, голодным не сижу, голым не хожу. Есть у меня огородик в поле, есть пять речек, есть тайга, есть велоконь. Что еще надо? – пожалуй, хватит. Слава Богу за все».
         Конечно, Евгений Лебков  из того поколения, а точнее из того типа русских народных интеллигентов, у кого рыночная идеология и рыночная практика вызвала стойкое отторжение. Весь этот комплекс противоречивых чувств пережил Евгений Лебков в 90-е годы, и они вылились в долгожданную книгу стихов « А что же мне делать в России», вышедшую в свет через 14 лет «непечатания» благодаря поддержке и помощи  Павла Ивановича Шепчугова. С одной стороны, мотивы глобальной обиды и социального гнева («И Русь, похожая на Нерусь, глядит печально на Собес»), с другой стороны – поверх всего этого – надежда на возрождение («Все беды, что свалились на Россию, осилим, переможем, зарастим»), сострадание и ободрение тех, кто бедствует:
Мой огородик – пока четыре сотки
Землицы на озерном берегу.
Таких, как я, теперь в стране не сотни,
А миллионы в пенсионполку.
И все-таки, что надо человеку,
Когда он в самом деле - человек?
Идти спокойно по любому штреку,
Пусть это даже самый мрачный штрек.
        Поиски нравственного ориентира – одна из главных тем позднего Лебкова. Его нравственная философия стоическая, но не без улыбки. В чем он ищет опору? В традиционных ценностях православия, в природе, которая всегда прекрасна и благодатна, и конечно,  в резерве собственных душевных сил. Он требователен не только к внешним обстоятельствам, но, прежде всего, к себе.
           Нравственные максимы  Евгения Лебкова, может быть, и не являются открытием, но они свидетельствую о напряженной духовной жизни конкретного человека, о той непростой борьбе добра и зла в душе каждого и о преодолении зла. То есть,  речь идет о свойственном русскому писателю нравственном совершенствовании в духе позднего Льва Толстого. Что с того, что масштабы не те и эпоха другая?
Хотя б березу взять себе примером:
Растет, не суетится, не спешит
И попусту растительные нервы
Не тратит и злорадно не шумит.
Всегда и всюду жить бы всем достойно.
Закон один,   и он неотвратим:
Грешно на жизнь смотреть самоизгойно,
Закон один и бог у нас один.
       Но Лебков не был бы Лебковым, если бы не выхватывал из окружающей новой действительности характерные картинки и не описывал их с лукавой усмешкой. Вот образчики из каламбурного лебковского стиля:      
Дорога кольцевая, водица кальциевая,
Водица живая, дорога кассовая,
Метры, километры, все подсчитано –
Приветы-поклоны, взято и выдано.
       В сборнике «А что же мне делать в России» поиск этих нравственных ориентиров в перестроечное время особенно ощутим. Юрий Иванов в статье «Как сложить пословицу» отмечает, что для Евгения Лебкова  «А что же мне делать в России» – это не эмигрировать из страны – слишком большой он патриот, это означает, «что же мне делать со мной». Под угрозой разрушения оказались кардинальные нравственные понятия. Раздумывая о своем долге среди российского хаоса, Лебков строг прежде всего к самому себе. Выше уже говорилось о его покаянии пред Богом за сопричастие. Что же теперь в итоге?
Повсюду – суета «вождей»,
Торги души и тела.
И я кричу душе своей:
«Ты этого ль хотела?»   
      Сегодняшний мир поэта – это мир широких горизонтов и тревожных вопросов, вызванных непонятной судьбой Родины, извилистым ее путем.
Что же сделано с Россией?
Оправданья наши - не нужны!
Это ж мы почти пораструсили
Веру и достоинство страны.

Или такое:

И Брянщину беда очернобылила:
Опасно жить.
И Беларусь беду не пересилила,
И Украине – слез не перелить…
По всей стране потери и подвохи.
Кого винить?
Кому потом посмертные итоги
На всеземной могиле подводить?
        Как видите, автор не спешит с ответами на вопрос «Кто виноват?». Теперь он уповает на  Неслучайную силу русской земли, на Книгу Жития, в которой есть и радостные страницы. И на народный выбор.
       Советское прошлое и легализованную ныне разнузданность номенклатурного обогащения поэт связывает в одну цепь причин и следствий. В цикле стихотворений о политике есть строки:  «Воистину, и страшен, и велик ура-коммунистический тупик». Свое сопротивление, неприятие векторов развития, сложившихся в последнее время, он декларировал  открыто, смело и даже вызывающе. С ярко выраженным и неуемным темпераментом.
Не хочу ни в какие партии.
Ни в какие синклит-бюро.
Не приемлю консенсусы-бартеры
И антихристов серебро.
Осветит ли мое простодушие
Тот, Кто волен казнить и прощать,
Тот, Которого только и слушаюсь
И Которого не с кем сличать?
        Правда, сильно сказано? Можно соглашаться с этой позицией или не соглашаться, однако подобное настроение было распространенным и закреплялось в душах людей, уставших от политики, разочаровавшихся за многие годы  в бесплодных для них реформах. Где же выход? И поэт идет к Богу, уходит в привычную гавань – природу, где «в душу входит мир». Именно там лирический герой находит возможность  охранить нравственные устои народного бытия.
Разве можно не любить природу,
Всю, как есть, от сквера до глуши?
Дайте ходу пароходу
Каждой любящей души.
        Размышления Евгения Лебкова  об Отчизне, оказавшейся вдруг  «в обвале», содержат все же надежду на  возрождение, о чем афористично сказано в стихотворении, ненавязчиво включающем в свой контекст  трудный опыт всей российской истории:
Россия, где твоя стезя?
Не знаю. И никто не знает:
Ни гегемоны, ни князья,
Ни чья душа иная.
А может все начать с аза –
Скликать под наше знамя,
Чтобы и радость, и слеза
Преобратились в знание?
        Это – стихотворная публицистика, достойно продолжающая тютчевские традиции. А его цикл стихов о любви, где «не любить – равносильно гибели?», где любовь к женщине  неотделима от любви к человечеству? В этот цикл  включены и стихи о стремлении к добру.

«ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ РУССКИЙ
С БРЯНСКИМ АКЦЕНТОМ»

       Особенности стиля Евгения Лебкова – статья Особая. Согласитесь, стиль его оригинален. И эта оригинальность – прежде всего в речевом отборе на лексическом уровне. «Это сплав народной речи крестьян  Брянской губернии с русским литературным языком плюс жизненные реалии дальней России. В общем, дальневосточный русский с брянским акцентом», - оценивает язык и стиль  Евгения Лебкова Валентина Катеринич.
         Внимательный читатель обратит внимание,  что даже в цитируемых стихах есть словечки особенные – просторечия, диалектизмы (областническая лексика),  неологизмы. Порой они кажутся надуманными и просто корявыми. Евгению Дмитриевичу ставили это в упрек. Тем более словарь Лебкова необычен, каждое такое слово уместно, естественно. И возникают они не преднамеренно, а подсознательно. Евгений Дмитриевич, споря со своими критиками, что его неологизмы – это полузабытые русские слова, ссылался на Даля и Ушакова. Говорил, что неологизмы свои употребляет не из желания козырнуть, а потому что он родом оттуда, откуда пошла русская живая речь, откуда вышли все великие письменники. Они, «неологизмы»,  в стиле Великого и Могучего. Действительно, что можно возразить против Милей мне больше блей овечий и мык недоенных коров.   
         Поэт экспериментирует с разными частями речи. Существительные: бурелом и непотреб, лесобрей. Существительные и прилагательные: цветоветочка, жар-цветок, злодымный и т.д .  Наречия: самоизгойно, прямоходом, новоградно. Умеренно он трансформирует глаголы: приогородиться, прокаламбурить, художничать. Не однажды он размышляет о языковом выборе в своих произведениях, особенно в рассказах. Лучшей похвалой молодому литератору было: «У него абсолютное чувство языка». У Лебкова фельетон даже есть «Словесная глухота и слепота», рассказ о том,  как журналист подбирал заголовок к своему материалу, об употреблении ненормированной лексики. Доверие к родной речи было огромное, порой не убеждали его в спорах и словари. Лебкова к модернистам и авангардистам отнести нельзя. Он скорее патриот, почвенник. Остается удивляться, как он, не заканчивая никаких специальных столичных  вузов,  приобрел такую  эрудицию в лингвистике. У него была своя концепция языка. Когда Валентина Катеринич заметила как-то в письме, что поэты – генераторы слов, а лингвисты – интерпретаторы, Лебков  ответил, что он  скорее аккумулятор слов, но склоняет и спрягает их по-своему. Действительно, тень Тютчева его усыновила – это что касается его преданности традиции. Но он любил  и играть в слова – это особенность его поэзии.
Сократ и мы –
Все сократимы.
Или:
Глубинка – она не глупинка.
Глубинка – она глубина!
     Любил слова читать наоборот. Река Гобья – Бог я. Стало быть, и я бог, раз оттуда. Примерно, так.
       Он был и мастером эпистолярного жанра – писал живо, с шуткой, с выдумкой. Мне, например: «Здравствуй, милая моя землячка, сучанка-брянка!» Словом, писал письма художественно, как стихи и рассказы.
           В стихах Евгения Дмитриевича читатель встречается с сильным, добрым, щедрым на отдачу человеком, много думавшим в своей жизни, самостоятельно искавшим истину. Этот человек сам взрастил себя, «не кланяясь чужому приговору».
Я сам пойму, чего еще не понял,
И сам потом пословицу сложу.
              Юрий Иванов отмечает, что решение на пословицу неслучайное. Пословицами и поговорками  он постоянно пользуется в своих стихах и прозе.  Язык его демократичен. Пишет он очень емко. Вот, на первый взгляд, совсем бесхитростное:
Ах, если б все в добре и заключалось,
Тогда – греми  Победное «ура»!
Но все равно пытался и пытаюсь
Достичь добра при помощи добра.
         Слов мало, но какая смысловая емкость. Этическое кредо автора вмещает и знание, и незнание о жизни. Угадывается тысячелетний поиск социальной гармонии. И какой простор для додумывания! А элегическое «Ах» - так вообще из ХУШ века. И тут же – затертое, ставшее фразиологизмом «победное ура». А отсутствие Я придает поэтическому афоризму всеобщность, обобщенность. Когда поэту есть что сказать, он без смущения обращается ко всем современникам. В общем, Евгений Дмитриевич Лебков свою пословицу сложил.
          Когда все чаще и чаще обращаешься к  его творчеству, пытаясь осмыслить, вникнуть в суть мастерства  писателя, понимаешь: «Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!»