Памятью в потомках

Мела пурга. А за окном
Застрекотал по стёклам ветер.
Клубилась дымка за холмом.
И, словно сотканная сетью,
Повисла в воздухе стена
Полувоздушных снежных хлопьев.
И на бревенчатом пороге
Мохристым ковриком легла.

И вечер молча опускался,
Растаяв в шёлке облаков.
Он словно раздавить боялся
Замёрзший зеркалом покров.
И, словно маятник неладный,
Ломаясь, гнулись тополя.
Осело небо января.
Капризный месяц и коварный.

Деянье снежной мастерицы
Не проникали в этот дом,
Где вместе братец и сестрица,
Укутав ноги под пледом,
Сидели смирно, чуть дыша.
И только голосу внимая,
Едва кивая, замирая,
От лютой вьюги отрешась,

Рассказ старухи седовласой
Забвенно слушали они.
Рассказ суровый, без прикрасы
Про Богом проклятые дни.
И незабвенные годами
Воспоминанья тех времён,
Давно сожженные огнём
Всё ярче в памяти всплывали.

Старуха голову склонила.
Глаза потупила совсем.
И так вся съёжилась, закрылась,
Как будто весь тот страх и гнев
Вновь сокрушаются с лихвою
На её хрупкое плечо.
И снова больно, горячо
Жгут сердце ей. И так порою

Как вздрогнет. Слово оборвёт.
И стиснет плед рукой опухшей.
Поднимет взгляд. Из глаз её
Ни капли слёз. Лишь блеск потухший.
Но этот взгляд. О, этот взгляд!
В нём столько боли бесконечной,
И отрешённости беспечной,
И сердце сковывавший яд.

И почему она решила
Сейчас поведать свой рассказ,
Зачем хранила, не забыла,
И только здесь и в этот раз.
Воспоминаньями полна,
Под гул январского оркестра,
Где разъярённою невестой
Метала вьюгою зима.

Мальчонке было десять с лишком,
Девчонке около восьми.
Они подвинулись поближе.
Как будто взрослыми людьми
Себя ребята ощущали.
Безмолвно слушали они.
И эти тягостные дни
Пред ними в красках представали.

«Мои родные. Дорогие.
Вы так малы. Вы так юны.
Такие милые, простые.
Вам эти речи не нужны.
Но так уж выйдет – подрастёте.
И вам расскажут, что да как.
Но это будет скорлупа.
А ядрышка то не найдёте.

Я ваши чувства потревожу,
Простите старой её грех.
Без правды мыслить невозможно.
И пусть мне Бог – судья вовек.
Я верю, вы меня поймёте.
Что ж, не поймёте – не сужу.
Я вам, как было расскажу.
Вы в книжке школьной не прочтёте,

И не расскажет вам учитель,
Да позабудет ваша мать.
Когда уйду, прости Спаситель,
Мне легче будет помирать.
Да-да, ведь путь земной Господний
Давно написан в небесах.
Да будет памятью в сердцах
История земли народной.

Совсем малышкой, и не помню,
Когда всё то произошло.
Картинкой ветхого альбома
Воспоминание пришло.
Из всех сестёр была я младшей.
Годков четыре, три – как знать…
И в это время выживать
Пришлось семье моей пропавшей.

Да, то, ребятки, было время.
С тех пор ведь века не прошло.
На всю страну упало бремя,
И прахом пепел разнесло.

Тридцатые, сороковые –
То - кровью смытые года,
То - буйство алчного суда,
То – залпы ружей гробовые.

Живые мёртвые игрушки
За сталью прутьев навека
Отдали душу мясникам,
А сердце беспощадным пушкам.
Ты засыпал горизонтально
На белой простыни своей,
А ночью с толпищей людей
Стоял в кровати вертикальной.

Владивосток – мой милый город,
Приморье, родина моя.
Мне до сих пор остался дорог.
Здесь, в центре города семья
Моя жила. Отец и мама,
Да сёстры милые мои.
Вот я не помню. А они
Мне говорили, что бывало

Я усажу игрушки в ряд.
Украшу волосы цветами.
Надену праздничный наряд
И юбку с яркими бантами.
- Концерт, - кричу, - Цыганский танец!
Ах, то ж название одно.
Хохочут сёстры. Я же всё
Пляшу и вовсе не устану.

Отец мой был мужчина видный.
Он руки-золото имел.
Сапожник. Право, но завидный.
Он чудо совершить умел
С кусочком кожаного пласта.
К нему рекой стекался люд.
Каким бы ни был хрупким труд,
Он выточит его прекрасно.

Когда потухло в небе солнце,
И вечер в сумерки упал,
Когда последний столб зажёгся,
И глухо замер тротуар,
В безликом стареньком подвале
Прикрылась дверь, зажглось окно.
В полушептании ночном
Брошюры тайно выдавали.

О нет, не заговор напрасный,
Столь обречённый на провал.
И не восстанье против красных,
Где равны братство и обман.
А здесь коллеги и мужи
Со страхом сжатыми сердцами
И с затаёнными устами
Нашли спасенье для души.

Молитвы гласное читанье
И разговоры о Христе –
Всё, до последнего признанья,
Впитала влага этих стен.
Но было ясно до конца,
Чем это дело обернётся.
И безвозвратно надорвётся
Судьба любимого отца.

Он знал его. Доносчик был
Заказчик частый. Впрочем, этот
Товарищ честный проходил
Свободно только до рассвета.
Отца забрали ночью. Маму
Уже под утро, чуть живой,
По категории второй:
Религиозные догматы.

То был лишь повод. Дело сшито –
Считай, что больше не жилец.
Тебе одна лишь дверь открыта.
Затвор захлопнулся – конец.
«Врагов народа раскулачить.
Сослать в Сибирь. Детей в детдом».
И так пред нами город Томск
Предстал, как падальщик бродячий.

Другая жизнь. Другая. Жизнь,
В которой не было живого,
В которой пули да ножи
Судили каждого второго,
В которой не было весны
И счастья вечного признанья.
Лишь голод, холод, выживанье,
И прошлым проклятые сны.

Я помню группой убегали
От няньки спящей по ночам.
И воспитатели искали
С охраною нас по дворам.
А мы неслись во все штыки
И рылись в урнах у столовых,
Глотали попки от морковок,
И воровали пятаки.

И нас ловили, зажимали
И гнали стадом в детский дом.
Мы вырывались и орали,
Но были схвачены врасплох.
Нам угрожали, закрывали
Поодиночке на запор.
И в наказанье, и в укор
По суткам голодом держали.

За днём неделя, месяц, год.
Заснула память. Притупилась
До пепла выжженная боль.
Да шрам остался, сохранился.
В душе ни тени, ни зари,
Ни радости, ни огорченья,
Ни разума, ни настроенья,
А жизнью правящий инстинкт.

Когда же ночь подарит сон,
Лишь тишина кругом да шёпот
Неспящих детских голосов,
Стихающих под нянькин топот.
Когда ворчит, когда прикрикнет,
Когда войдёт, а ты лежишь
И притворяешься, что спишь,
Но только звук шагов утихнет,

Как снова в тёмном помещенье,
Как листья, голоса шуршат:
Где смех, где плач, молитвы чтенье,
Где молча смотрят, просто спят.
Тогда посмотришь в потолок,
И в сердце холод проберётся,
Оно то часто так забьётся,
То вдруг застынет и замрёт.

И так лежала я, ребята,
И всё твердила об одном,
Что всё пройдёт, пройдёт когда-то.
Что будет жизнь, что будет дом,
В котором места нет тирану,
Нет места страху, гнусной лжи,
В котором будем вместе жить –
Мои сестрёнки, папа, мама.

Увы, не знала я, что вскоре
Господь ответит на мольбы.
Отец мой был ужасно болен
И по приказу из тюрьмы
Досрочно он освобождался,
Верней, был выброшен, как сор.
Почти мертвец, лишь дожидался,
Когда нагрянет приговор.

Пустая камера не может
Быть дольше времени пустой,
А в лагере закон простой:
Изношен – быть заменен должен.
Народ – дешёвый материал
В неограниченных поставках,
А тех, кто вскоре пропадал,
Испорчен был - везли на свалку.

Одним из них был мой отец,
Обломок, властью заклейменный,
Приговорённый, непрощённый,
И не живой и не мертвец.

Без цели гибнет человек
И без надежды, и без воли.
Таков закон, увы, для всех.
Едва оправившись от боли,
Отец мой шёл от клетки прочь,
К траве припав, изнемогая
От голода, но точно зная,
Что дети там, что молит дочь

О возвращеньи долгожданном,
Увидеть милые глаза,
Себя баюкает обманом,
Да вслух боится рассказать.
И жизнь его оберегала,
Оберегала и несла.
А смерть его подстерегала,
Да уступила, отошла.

Он никогда не возвращался
В своих рассказах к этим дням.
Но тщетно муки скрыть пытался –
Мы всё читали по глазам.
Лишь говорил нам, что когда,
Упав без сил, услышал рядом
Волшебной звуки серенады,
Взывая к небу, прошептал:

«О, Господи, дай сил подняться,
Дай сил идти. Не время мне
С землёю грешною расстаться.
Не дай возвыситься к Тебе.
Взываю к помощи. О, Боже,
Я нужен им. Ты помоги,
Прошу Тебя, убереги.
На свете никого дороже
Мне нет. И жизнь мне не мила,
И в смерти не найду покоя.
Супруга милая слегла.
И перед ней, и пред Тобою
Я обещаю и клянусь,
Что, сил последних не жалея,
Я их найду и обогрею.
И пусть сквозь землю провалюсь,
Коль не исполню клятву эту.
Лишь дай мне сил, лишь дай мне сил».

Не знаю, сколько кабинетов
Отец упорно исходил.
И сколько подписей ненужных,
И сколько времени впросак
Ушло на тысячи бумаг.
Но он всё выдержал послушно.

Я не поверила сначала,
Когда меня коснулся слух.
Всё за издёвку принимала.
Но всё ж надежды прежний дух
Во мне сомнением закрался.
И чтобы вновь не потерять,
Утрату вновь не испытать,
Поверить в это я боялась.

Тот вечер помню я, ребята,
Как самый, самый дорогой.
Миг долгожданного возврата.
Миг, когда он пришёл за мной.
Отец! И с сёстрами родными
Покинули мы этот дом,
Который в памяти потом
Стереть с годами не смогли мы.

Ну а потом… А что потом.
Минуты радости беспечной,
Что снова вместе, вчетвером.
Но не бывает счастье вечным.
Мы были вместе. Но одни.
И милости ждать было глупо.
Она в руках вождя так хрупка,
Что чуть подуешь – улетит.

Ушли за город мы, в деревню.
Там, как и многие тогда,
Копали ров глубоко в землю
И укрепляли по бокам,
И утепляли, чем придётся.
Сооружали потолок.
Теплился в ямке огонёк.
А ели, что в лесу найдётся.

Отец мой, он сапожник чудный,
Шил по заказам башмаки.
Что ж, поначалу было трудно.
Но шли денёчки, шли деньки.
Уж со своей земли питались,
Растили малый огород.
Поистине, свой труд спасёт,
Какие б беды не застали.

Мы обрели друзей. И вскоре
Друг другу стали помогать
И в радости, в беде и в горе.
Так стало легче выживать.
С годами строили домишки,
Конечно, громко говоря.
Ветха избушка, всё ж своя
Над головою виснет крыша.

И, несмотря на все скитанья,
На все угрозы, в трудный час
Отец считал – образованье,
Как путеводная свеча,
Всегда согреет и в пути
Спасёт от голода и страха,
Даст ломоть хлеба и рубаху
Да и с ума не даст сойти.

Мои сестрицы, как и ныне
И ваша бабушка – сестра,
Отдали сердце медицине.
И та их быстро заняла.
Сороковые то жестоко
На нас обрушились тогда.
А сколько раненых солдат.
А сколько женщин одиноких.

И запоздалых писем с фронта
Все дожидались по утрам.
Конверт в ладони грязно-жёлтый
Надежду в сердце зажигал.
Всё так и было. Так и шло.
В тылу упорная работа
Всё продолжалась полным ходом.
Что ж, может это и спасло.

Меня же за семь километров
Отец отправил за умом,
Где жил побратим у соседа,
Старик, и был охотником.
И с ним, жена, сестра да дочь.
Да пятым ртом и я припала.
Отец, конечно, помогал мне,
Чем мог. Да голод не убьёшь.

Ведь, как бывало, я приду,
А в суме книги да картошка.
В желудке пусто. Как в бреду
Проглотишь горсту хлебных крошек.
Собравшись с силами, спечёшь
В огне картофель. А в избушке
Витает пар горячей утки.
Ах, чудо! Только ж не возьмёшь.

Да, всяко было. И теперь
Я вас прошу, как жизнью дано,
Узнать почтение к еде
И относиться благодарно.
Ценить любимые места,
Родных людей, ценить мгновенья,
Ведь по любому мановенью
Их может быстро и не стать».

Давно уж полночь наступила.
Спустился ледяной покров.
Постель старуха постелила
И пожелала сладких снов.
Сама же, охая негромко,
Всё вспоминала в сотый раз.
А её прожитый рассказ
Остался памятью в потомках.

2010-2011.