Кобыла Сестра...

          Обычно, сразу после обеда, разъезжались большие крашенные серой краской  створки переходного стакана. И на зону, тихо скрипя резиновыми колёсами заезжала конная повозка. На этой повозке в зоновскую столовую завозились продукты. Хлеб, подмёзшая картошка, капуста, морковка, маргарин в квадратных картонных коробках и «мясные продукты», которыми именовались почти голые говяжьи мослы и коровье вымя, поставляющееся для питания жуликов. На воле на такое мясо никто не покушался, а жуликам так и в самый раз. Впряжена была в телегу, пожилая вороная кобыла по кличке «Сестра».
          Была она небольшого роста, была достаточно лохматой и спокойной и среди жуликов слыла «шерстяной». Не знаю где-как, на всех режимах наверное по разному, но у нас «шерстяными» называли сидельцев, по рангу явно не дотягивающих до блатных и тем более авторитетов, но всеми силами пытающихся соответствовать званию «настоящего жулика». Они полностью перенимали их манеру общения с постоянной распальцовкой, все привычки и повадки, одевались исключительно в черное, и всеми силами стремились влиться в круг «блатных». Вот и кобыла получила такую полунасмешливую кличку за свой глобально чёрный с синим отливом  окрас.

          Шофёром этой повозки был меланхоличный расконвойник Будачевский. Это был высокий, почти двухметровый мужик, с мощными руками больше похожими на маленькие грабли и с грубым вытянутым лицом очень напоминавшем морду его подопечной лошади. Сходство усиливалось, когда он открывал рот и начинал говорить. Зубы у него были от курева желтоватого оттенка и необыкновенно крупные. На одном из передних верхних зубов сверкала золотая фикса, размером с советскую двухкопеечную монету. Несмотря на столь угрожающий вид, он был очень спокойным и рассудительным. Просто было удивительно, насколько не соответствовал его внешний вид его внутренней составляющей. Пару раз почифирив с ним в «нарядке» я с удивлением узнал, что он раньше изучал Канта и Макиавелли. Очень любил и часто читал стихи Драй-Хмары на украинском языке. На русский в разговоре переходил неохотно и редко, только когда общался с непосредственным начальством. Был он каким-то одиночкой или может точнее сказать - самодостаточным человеком. Потому что ни близких друзей, ни явных врагов у него почти не было. Впрочем, зачем ему друзья. Если бы ему стало туго, то он бы и в одиночку справился с дюжиной жуликов. Я в этом не сомневаюсь.

          Его внешность была предметом зубоскальства всей зоны. Но разозлить его было невозможно. А это ещё больше заводило шутников. Вспоминаю, как одним летним днём он подъехал к столовой с очередной партией продуктов. Кроме обязанности возницы, он ещё был и грузчиком и экспедитором. Оставив телегу у дверей кухни, под присмотром старшего повара, он принялся сосредоточено перетаскивать мешки и коробки на склад, при этом внимательно поглядывая на кучку зэков подозрительно близко крутившихся у самой телеги. Наконец все продукты были перенесены и сданы заведующему столовой под роспись и он вышел на улицу закурить папиросу.

          Кобыла, до этого смирно стоявшая, теперь подозрительно беспокойно мотала головой и перебирала ногами и всеми силами выказывала своё недовольство чем-то. Он обошёл её вокруг. Вроде всё было на месте. Прощупал упряжь. С упряжью тоже был полный порядок. А лошадь все сильнее дёргалась и беспокоилась и играла желваками, словно грызла несуществующие удила. Наконец, через минуту присмотревшись внимательней к лошадиной морде, он понял, в чём дело. За то недолгое время, что он отсутствовал бегая на склад, на верхний зуб кобылы была вставлена сверкающая латунью фикса! И лошадь корчила морду, всеми силами пытаясь от неё избавиться. Насадка была сделана столь мастерски и скрупулёзно, и была посажена на такой прочный моментально твердеющий цемент, что как он ни пытался от неё избавиться, у него ничего не получилось. Он стоял в растерянности.

          Как на грех в это время на крыльцо «надзорки» вышел капитан Тимофеев, которого впрочем и зэки и офицеры охраны называли просто «Тимоха». Удивлённый лошадиными гримасами, он остановился у телеги и поняв в чём дело широко улыбнулся, так что кончики усов почти прикоснулись к мочкам ушей.

          - Во бля! Ну вот Будачевский, - заливаясь мелким, каким-то бабьим смехом сказал он, - теперь она тебе настоящая сестра! А не только по кличке. Ну бля! Ваши морды, теперь если поставить рядом, то и попутать можно…! И даже зубы теперь и фиксы, бля одинаковые.  – И ещё долго смеялся, приседая и хлопая себя по коленкам от удовольствия.

          Будачевский, грустно улыбаясь, печально смотрел на капитана. И показалось мне, что была во взгляде расконвойника жалость и даже сочувствие.