Случайные воспомининия. Лиговка

В течение жизни с человеком происходит много различных событий. Одни значительны, зафиксированы на фотографиях и видео, в официальных документах.  Они, как вехи нашей жизни. Родился, учился, женился и так далее, до последнего документа, который мы уже не видим, который будут хранить наши дети.
Есть встречи, которые кардинально меняют нашу жизнь, поворачивают на 180  градусов.
Люди, которые меняют наше мировоззрение, помогают выполнять свои жизненные уроки.
В большинстве своём, наша жизнь заполнена незначительными событиями,  бытовыми мелочами и случайными встречами с обыкновенными людьми. Мы не обращаем внимания на каждодневность. Выполняем правила, принятые в обществе. Подобно птице, совершающей ритуальный брачный танец, мы, сами не замечая того, совершаем привычные ритуалы знакомств, приветствий, прощаний. Это упрощает нам бытие. Мы знаем, что следует за чем, как надо вести себя в той или иной ситуации.
Десять задействованных процентов нашего мозга хранят всё, что произошло с нами. Наш персональный маленький мир, который уходит вместе с нами. Ячейки памяти надёжно защищены. Только сам человек знает код, открывающий ту или иную ячейку, только хозяин может достать сокровище и показать его. Настоящий ли бриллиант или камушек Сваровски, решат зрители. Возможно, нет смысла и показывать, потому что «на вкус и цвет товарищей нет». То, на что владелец не может налюбоваться, кому-то покажется ёлочной мишурой. О незначительной для человека мелочи, скажут: «Восторг и упоение».
Можно сквалыжничать и прятать капли своих сокровищ по уголкам памяти, подобно Голлуму прятать самое ценное под камень, хранить «свою прелесть» от чужих глаз и ушей.  Опасасаться того, что «воришки» утащат, растащат наши ценности.
Время от времени мы достаём свои воспоминания, перетряхиваем их, перекладываем душистыми саше или нафталином. Одни передвигаем поближе к свету, другие задвигаем на дальние полки, какие-то пытаемся стереть или сделать вид, что стереть. Одни нас радуют, воодушевляют, других – стыдимся, мысленно исправляем их, придавая другие оттенки. Не лжём, а поворачиваем правду другой гранью наружу.
Бывает, что мелочь, случайно услышанное слово,  ночная гроза или потерянное птицей пёрышко, достают из глубин памяти давно не вспоминаемое. Оно ничего не значило тогда, когда происходили, ничего не значит и в настоящем, но становится так мило, что хочется поделиться им, показать его.
Моя капля воспоминаний не добавит соли в океан, не будет лишней, заставляющей реку выйти из берегов. Она незаметно вольётся в общий поток,  соединится с чужими каплями и будет незаметна в полноводье слов и мыслей человечества.
Лиговка. Услышала анонс телесериала. Не приходилось слышать это название более двадцати лет. Когда услышала впервые, то показалось смешным: неужели там отмечали Лиго?  Возможно, что район строили финно-угры или жили чухонцы – молочники. Название звучное, запоминающееся.
Закончив школу, я отвергла все простые пути: учиться в родном городе или ехать поступать «от республики», чтобы вернуться  домой молодым специалистом. Жаждала воли, впечатлений, независимости от родителей. Выбрала Ленинградский Государственный университет и, назло всем, философский факультет. Почему? Не помню.
Отец настаивал на техническом вузе, мама – на чём-то более приближённом к жизни. Я, шестнадцати лет от роду, не слушала слов разума. Объяснения причин были притянуты за уши. Я изворачивалась, придумывала на ходу. Скорее всего, мне хотелось в Питер. Хотелось выпендриться перед подружками, которые знали точно, чего хотят. Которые знали, что замуж нужно выходить за моряков загранплавания и потому бегали на дискотеки в мореходку. Я же находила себе странных мальчишек: то из балетного училища, то из школы милиции или хулигана из соседнего пту. Пыталась доказать, что моя сила безгранична, что хулиган начнёт читать стихи, а будущий милиционер станет умнее.
Балетный был ниже меня на голову и легче килограмм на десять, что не мешало целоваться с ним на всех скамейках парка. Грустно признавшись друг другу, что наши отношения обречены на неудачу, мы обнялись в последний раз и он отправился на автовокзал, ехать в Тарту, танцевать в театре Ванемуйне, а я – на железнодорожный – грузиться в питерский поезд.
Папа смотрел на меня с жалостью и провожать не пошёл. Мама на прощанье сказала, что всегда подозревала о том, что её дочь «без царя в голове». Бабушка, которую дуэньей отправили со мной, не говорила ничего, радуясь встрече с городом своей юности.
Вечерний чай из стаканов в подстаканниках, ночь на верхней полке, утренний чай и мы в Питере. Заранее созвонились с дальними родственниками. Нас встретили и вручили ключ от комнаты в коммуналке на улице Марата. 
Вот тогда я и услышала впервые: Лиговка. Бабушка помнила довоенный Ленинград. Она рассказывала, что было на месте того или иного здания. Вспоминала, как её быстрые маленькие ножки в сапожках  «джимми» топали, мчались, рассекали Невский, по пути на Марата. Как всегда спешила промчаться побыстрее мимо Лиговки.
Мне казалось смешным и допотопным её предупреждение о том, что «приличные девушки на Лиговку не ходят». Когда это было? «Сто лет» назад, при царском режиме! Советская власть извела проституцию и бандитов. Лиговку, по словам бабушки, было не узнать внешне. Что уж говорить о всяких предрассудках, о «преданиях старины глубокой».
Как жалею я, что невнимательно слушала рассказы бабушки. Спешила жить сегодня, увидеть самой, надышаться воздухом свободы. Мысли о том, что бабушка не вечна не приходило в юную головку. Видела ли бабушка себя во мне? Сомневаюсь.  Она – натуральная белокожая блондинка с голубыми глазами, с ножкой детского 33 размера и 150 сантиметрами роста. Я – длинная, со смуглой кожей, глазами хамелеона, меняющими свой цвет от орехового до зелёного разных оттенков, шатенка. Объединяло нас одно – желание бродить по питерским улицам и пересмотреть-переслушать весь репертуар театра оперетты. Бабушка не заставляла меня готовиться к экзаменам: «Что есть в голове, то есть. Если нету, то перед смертью не надышишься». Ходили на почтамт звонить моей маме и бабушкиной дочери, врали, что я усиленно готовлюсь к экзаменам под неусыпным контролем бабушки. Сами хохотали, выйдя на улицу и отправлялись ужинать в ресторан «Баку». Оглядываясь назад и смотря со стороны, вижу, какую забавную пару мы составляли с бабушкой.
Квартира, в которой мы жили, когда-то была огромной. В ней жил управляющий домом с семьёй. После революции квартиру разделили на клетушки. Семье управляющего оставили одну из них. Наши родственники получили свою комнатушку, но уже не жили в ней, она пустовала. Люди не хотели жить в коммунальных каморках, разъезжались. В квартире жила одна пожилая дама, старше моей бабушки. Высокая, прямая, с уложенными серебряными волосами, она оказалась дочерью того самого управляющего домом. Познакомившись, мы понравились друг другу и дамы часто пили вместе чай, беседовали, вспоминали. Мне было разрешено смотреть её альбомы с фотографиями, чем я и занималась по вечерам, усевшись в кресло с ногами в её комнате.
Какие там были фотографии!  Она была удивительная красавица и в её годы, а в молодости – как – будто, сошедшая со старинных фотографий кинодива. Какие наряды! Меха, кружева, шляпки. Я не помню ей имени. Странно, помню лицо, а имени – нет, не помню.  Она несколько раз выходила замуж. Первый муж был из «бывших», нэпман. Куда он делся не знаю. Старушки говорили вполголоса, по привычке, опасаясь чужих ушей, а я не вслушивалась. Глупая юная дурочка проскакала мимо живой истории.
Второй был из «совслужащим». Она всегда ценила в мужчинах тот комфорт, который они могли ей обеспечить. Она была настоящая женщина: была уверена, что дама не должна работать, хотя работала и в блокаду, и после войны. Кем в блокаду не помню, наверное, как все – завод, госпиталь. После войны – машинисткой до пенсии. Халтурила на дому – перепечатывала рукописи. Почему она осталась в блокадном городе? Муж мог вывести её, но не захотел или не смог её мать. Она отказалась ехать и осталась с матерью. Выжила только она. К счастью, дом остался цел. На хлеб себе зарабатывала. Детей у неё не было.
Государство сочло подвиг блокадников нормой. Спасибо, что не отобрали то, что было. Так она и доживала свою жизнь  в одиночестве. Думаю, что наш приезд внёс немного разнообразия в её будни.
От неё же я снова услышала про Лиговку и её обитателей. Истории, которые рассказывала она, напоминали серии из фильма «Рождённая революцией» и рассказ, кажется, Шейнина про Лёньку Пантелеева.
По настоящему я осознала, что меняются режимы, время мчится вперёд, а привычки, приметы, заблуждения, заскоки остаются прежними, после встречи с ещё одной ленинградской старухой.
В небольшом питерском скверике, совсем крошечном островке зелени среди камня, на той самой улице Марата я устроилась на скамейке с учебником истории. Заставляла себя читать, запоминать даты. Ко мне подсела бабка, совсем не похожая ни мою бабушку, ни на нашу новую подругу. Эта была наглая, с повадками шпаны, может быть с папиросой. Впрочем и наша «дама» тоже курила. Курила «Беломор-канал», вначале продувая, а затем приминая бумажный мундштук папиросы пальцами. 
Новая бабка держала папиросу совсем по иному, по-пацански.  Обратилась же она ко мне со следующими словами, предварительно заглянув в книгу на моих коленях: «Учишься? Учишься! Полезное дело.» и продолжила: « А ключи спрячь, сними с пальца и никогда на пальце не крути». Действительно, я автоматически, крутила на указательном пальце связку ключей. Стук ключей одного о другой задавали ритм, под который я заучивала даты.  Убрав ключи, полюбопытствовала, отчего же нельзя. Может быть здесь могут отобрать ключи?  Ответ поразил своим предположением: «Одинокая девушка, крутящая ключи на пальце, тем самым говорит, что «хата» свободна и она готова к оказанию, определённого рода, услуг за соответствующее вознаграждение».
Негодование моё было велико. Бабка усмехнулась: «Ты в Питере, дорогуша. Лиговка рядом». Снова эта клятая Лиговка!  Вместо того, чтобы запоминать даты войн, революций и экономических преобразований, я болтала с бабкой. Мы грызли леденцы, она рассказывала, спрашивала, наверное, коротала время. Она же сообщила мне сакраментальную фразу, что «все мужики – подлецы и кобели и верить им нельзя».
Сколько же лиха повидала на своём веку эта бабка? Сколько горя хлебнула? Впрочем, она была бойка на язык и смешлива, несмотря на отсутствие нескольких зубов.
Три пожилые женщины говорили мне о Лиговке. Три женщины открыли для меня Питер – град. Не туристический, не открыточный, а живой, с болью и радостью. Город, построенный на болотах и на костях строителей. Город, в который я была влюблена юношеской любовью и, который не ответил мне взаимностью. Я была для него слишком наивна, слишком провинциальна. Он отверг меня, с моими неполными семнадцатью годами, с моими косами и глупыми надеждами. Мои ангелы-хранители дали глупыхе шанс, посмеялись и отправили её назад, домой. Туда, где каждый камень помнил топот её детских ножек,  торопливые шаги подростка и где каждый камень ждал, когда её каблучки процокают по нему девичьими неловкими шагами.
Три женщины, питерские уроженки, остались в одной из каморок коммунальной квартиры моей памяти. Такие разные женщины, несмотря на то, что родились, примерно, в одни и те же годы одного века. Тот век, бурный, страшный, прекрасный прокатился по судьбам каждой из них, как и по судьбам всех людей многострадальной страны. Примял каждую к земле. Примял, но каждая из них, выпрямилась. Подобно травинке, что растёт сквозь трещины в асфальте, нашли своё место под солнцем.
Пожилая красавица – дама, моя бабушка и лиговская бабка – всех их время ставило перед выбором, перед необходимостью выбора, перед неизбежностью происходящего. Они выжили. Это главное. Правда же?
Их уже нет на нашей земле. Ни одной из них. Или есть? Во мне, в моих воспоминаниях, так внезапно нахлынувших при упоминании одного всего лишь слова – Лиговка.
Училась я там, где хотел папа: дома и в техническом вузе. Как это получилось? Это отдельная история, до которой, возможно, доберутся мои руки под управлением головы.
Сериал "Лиговка", кстати, оказался плохим. Пусть так, но, благодаря ему, я вспомнила и могу поделиться с вами.