Поэма. Обида

   

    О  Б  И  Д  А


 Из черпака
 Глоток испивши,
 Ты вскинешь воду —
 И твой взгляд
 Увидит, что к земле застывшей
 Не брызги падают, а град.
 Здесь хватка у мороза злого
 Крепка, остра, как волчий зуб...
 Ты слово вымолвишь —
 И слово
 Ледышкою слетает с губ.

 Весною
 Стан берёзки волглой,
 Как хочешь, гни и выпрямляй...
 А в эти дни её не трогай,
 Легко сломаешь —
 Не ломай!..
 В низинах,
 Выстланных снегами,
 Шумит пожухлая куга...
 Ты можешь проследить глазами,
 Как начинается пурга.

 Вокруг бело.
 Как бы в погоне,
 По гребням здешних полугор
 На белых, белых, белых конях
 Метельный вылетит дозор.
 Замрёт...
 Попляшет...
 И — по краю,
 Присвистнув и гигикнув зло,
 Метнётся, как бы выбирая
 Короткий путь
 В твоё село.
 А вслед за ним,
 Грозя бедою
 И даже гибелью самой,
 Пурга надвинется ордою
 И всё покроет белой тьмой...

 Село стояло у реки,
 В плену у бури неуёмной...
 Не помнили и старики,
 Чтоб сотрясались от пурги
 Домов обтёсанные брёвна.
 И под защиту крепких стен
 Повсюду скрылось всё живое.
 Укрылись люди и стада.
 И страшен стал разгул метельный
 На ту восьмую ночь,
 Когда
 Иссяк кормов запас недельный.

 Мигает свет.
 Шуршит, хрустит
 В губах ягнят последний веник...
 В просторном тепляке не спит
 Лишь сторож, старый инвалид,
 Да Настя, юный зоотехник.
 Она, лицо к печи склоня,
 Глядит, глядит,
 Как угли млеют...
 У Насти щёки то бледнеют,
 То пламенеют от огня.

 Любовь к ней в сердце постучалась,
 Как путник в обогретый кров...
 Она с Олегом не встречалась
 Семь длинных зимних вечеров.
 Вдруг чувства все её заполнят,
 Как теплота,
 Как пламя — печь...
 Ещё и нынче губы помнят
 Счастливые минуты встреч.
 Припомнит —
 Будто обожжётся,
 И вновь горят её уста...
 В них и поныне бережётся
 Тех поцелуев теплота...

 Очнулась...
 Кажется, скрипят
 Саней железные полозья...
 Нет, это только плач ягнят
 Да тихое блеянье козье.
 Уж не любуется огнём,
 Что пляшет над сухим поленом.
 Всё ждёт,
 Что, посланные днём,
 Вернутся фуражиры с сеном.
 Чтоб заглянуть в ночную мглу
 С её глухими голосами,
 К оледенелому стеклу
 Прижалась теплыми губами.
 И вот увидела в глазок,
 Как в детстве видела когда-то,
 Что будто зверь,
 Большой, косматый,
 Урча, о раму чешет бок.

 От бури жди немало бед,
 И Настя слёз сдержать не может.
 “Ты вышел бы, взглянул бы...дед!”
 А дед твердит одно и то же:
 “Где я с централкой, там уже
 И лютый зверь не порезвится...
 А голод, Настя, сторожей,
 Сама ведь знаешь, не боится...
 Не выйду, не-е... “
 И вновь старик
 Твердит про вора да про зверя...
 Подняв высокий воротник,
 В слезах
 Метнулась Настя к двери.

 ***

 Снежный дым
 На сугробах курится,
 Вихри снега свистят над селом,
 Будто белая-белая птица
 Приопустится вниз, разлетится
 И ударит по Насте крылом.

 И она,
 Разгорелась, как в пляске,
 Осмелела — бывать не бывать! —
 Теплой варежкой
 Праздничной вязки
 Перестала лицо закрывать.
 С ней, такой,
 Ничего не случиться;
 И девическая рука
 В затемнённые окна  стучится
 Чуть сильней,
 Чем стучала пурга.
 “Тук-тук!” —
 “Время ли тешиться снами?!.”
 “Тук-тук-тук!” —
 “Одевайтесь теплей!..
 Фуражиры с пустыми санями
 Возвратились на фермы c полей...”

 И опять,
 Забывая о тропах,
 Настя тонет в холодных сугробах..
 Вот заслон частоколов знакомых,
 Вот она узнает набегу
 Эти тонкие ветви черемух,
 Этот низенький домик в снегу,
 Этот старый скворечник тесовый,
 Вознесённый на самый конёк,
 Эти ставни и эти засовы,
 А за ними слепой огонёк.

 По болтливому
 Бабьему сказу,
 Настя смелой не в меру слыла...
 Но ни разу, ни разу, ни разу
 В этом доме она не была.
 Ей случалось порой вечерами
 В палисаднике с милым сидеть,
 А когда проходила утрами,
 На окошко стыдилась глядеть.
 Шла немая, прямая...
 К тому же
 Почему-то всё чудилось ей,
 Что в окне
 Через дырочки кружев
 Мать любимого смотрит за ней.

 А у той
 За плечами полвека,
 Если что не по ней, то беда!..
 День и ночь она точит Олега:
 Дескать, больно уж Настя горда.
 То и дело твердит, не смолкая:
 Мол, такую не тронь, не обидь...
 А поженитесь, будет такая
 Из тебя же верёвочки вить.
 Мол, отца я за то и любила,
 Что не бегал за мной, как телок...
 Делай так, чтоб по-твоему было,
 Настя скажет,
 А ты — поперёк...

 Только Настя об этом не знает,
 На крыльцо она смело взбегает.
 Может, сплетня поутру помчится...
 Пусть их!...
 Настя не видит греха,
 Что в закрытую дверь жениха,
 Не стыдясь,
 Так упрямо стучится.
 “Тук-тук-тук!..”
 В темноту за порог
 Настя крикнула, малость робея:
 “Быстро!.. В красный иди уголок!..
 Только слышишь...
 Оденься теплее!..”

 Когда Любовь —
 Не увлеченье,
 Девчата в сёлах для ребят
 (То — знак особого значенья)
 Перчатки вяжут и дарят.
 В надежде,
 Что и Настя свяжет,
 Её Олег, то смел, то тих,
 Всё чаще спрашивал: “Когда же
 Ты, Настя, мне подаришь их?”
 Она сначала лишь смеялась,
 А после в красном уголке
 Уже частенько примерялась
 Её рука к его руке.

 ***

 Уголок
 Называется красным,
 Хоть на диво всегда побелён.
 В нём лишь стол
 Покрывается ясным
 И торжественным цветом знамён.
 Чтобы каждый, светлея душою,
 У такого стола
 Мерой самой большою-большою
 Измерял свою жизнь и дела.
 Уголок
 Называется красным.
 В нём
 У яркого кумача
 Много времени отдано страстным
 Комсомольским речам.

 Всё здесь было:
 Друзей пререканье,
 Смех и шутки, обиды и страсть,
 Даже слёзы...
 А это собранье
 Провели в пять минут, не садясь.
 А за окнами
 Комнатки тесной
 Уж затеяли спор, как враги:
 Громкий дизеля голос железный
 И разбойничий посвист пурги.
 Дизелист оглядел комсомольцев
 И сказал, что в опасный поход
 Только шесть или семь добровольцев,
 Самых смелых
 С собою возьмёт.

 Труден путь,
 И опасен, и долог!..
 Из-под длинных ресниц на ребят,
 Выбирая, кто люб им и дорог.

 Все ли
 Трудности встретят достойно —
 И пургу, и сугробы, и тьму?
 За любимого Настя спокойна:
 Как себе,
 Она верит ему.
 Вот и он в молодёжном кругу,
 Её милый Олег,
 У Олега
 Тёмный чуб ещё в звёздочках снега,
 Даже брови густые в снегу.
 Только взгляд у него беспокоен,
 Грустен он.
 И задумалось ей
 Что-то доброе сделать — такое,
 Чтобы стало ему веселей...

 И в Любви
 Не пугаясь огласки,
 Чтобы не был тревожен и зол,
 Свои варежки праздничной вязки
 Настя первой бросает на стол.
 Шесть подруг,
 Шесть улыбок задорных,
 Одобряющих Настю вполне, —
 И семь пар,
 И простых и узорных,
 Запестрели на алом сукне.
 Оживилась влюблённая юность:
 Парни, цвет выбирая родной,
 Шесть особых путевок —
 На трудность —
 Разбирают одну за одной.

 Настя вздрогнула, как от удара,
 Стыдно стало на стол ей глядеть:
 На девичий позор
 Её пара
 Остаётся на алом белеть.
 “Ну возьми же... В такие метели
 Не помилует холод степной...”

 У Олега глаза потемнели.
 “Что ты, — крикнул, —
 Мудруешь со мной?!”
 “Нет же, нет...
 Это ради поездки...” —
 Говорит она тихо ему.
 “Знаешь, Настя, на данном отрезке
 Предоставь мне решать самому...”

 Так они
 Говорят меж собою...
 А у двери,
 Не очень речист,
 Окружённый готовыми к бою,
 “Ждём седьмого!” —
 Зовёт дизелист.

 Сжалась Настя,
 Не рада участью,
 На которое дружба легла:
 Из-за спин
 К белым варежкам Насти
 Протянулась чужая рука.

 Добрый жест для неё не спасенье.
 Повторяет, бледна и пряма
 От нежданного оскорбленья:
 “Я сама... Я поеду сама!..”
 Настя  — в двери.
 И сразу морозный
 На Олега подул ветерок...
 Он уже спохватился,
 Да поздно —
 И стоит у стола
 Одинок.

 ***

 Чтоб от гибели
 Фермы колхоза спасти,
 Дизель, торных не зная путей,
 Шёл, играючи силой восьмидесяти
 Большегрудых степных лошадей.
 Он дрожал,
 Продираясь сквозь дикий буран,
 Сквозь сугробы почти по прямой.
 Ослепительный свет
 Пробивал, как таран
 Белый снег, перемешанный с тьмой.

 Нет ни звёзд, ни луны,
 Ни всевидящих глаз,
 Отличающих юг и восток.
 Может, Северный полюс
 Доступней в сто раз,
 Чем на поле затерянный стог.

 Горько Насте...
 У ней всё Олег на уме,
 Как на ране едучая соль.
 Расшумись, Бараба!
 Пусть в твоей кутерьме
 Приостудится Настина боль.

 ***

 С шумом
 Бросились к стогу ребята,
 Чтоб в работе себя разогреть...
 В пять минут штыковая лопата
 Откопала июньскую цветь.
 Заструился настой ароматный,
 Как в покос
 На меже луговой:
 И ромашкой запахло, и мятой,
 Подсыхающей в полдень травой.

 Тем обиднее чувств перемена,
 Когда, злой нагоняя мороз,
 Две охапки пахучего сена
 Ветер вырвал из рук — и понёс!..
 И с обидой подумалось Насте:
 У неё лишь
 Средь многих подруг
 Неудачливо взятое счастье
 Тоже вырвано прямо из рук.

 Чем она
 Перед кем провинилась?..
 Вихревой проклиная буран,
 Вдруг ослабла она, опустилась
 На цветы
 С приозёрных полян.
 Не успела пахучая мята
 Молодой головы закружить,
 Как заметили Настю ребята,
 Стали Настю они тормошить.
 “Встань же, встань!..”
 Дизелист её просит.
 И она отвечает ему:
 “Что мне делать, коль ветер уносит
 Всё, что в руки свои ни возьму!..”

 Встала Настя,
 Никто не приметил
 Крупных слёз,
 Набежавших у ней.
 Тает стог:
 Часть уходит на ветер,
 Часть — на длинные жерди саней.

 Жизнь не луг:
 Лишний раз не покосим,
 Лишних дней про запас не найдём.
 На воз много кладём,
 А привозим
 Половину того, что кладём.

 ***

 Стихли бури,
 И ветры ослабли.
 Уверяют нас сказок творцы,
 Будто первые вешние капли
 Прямо с юга приносят скворцы,
 К деревенским карнизам подвесят,
 Намекая на близкий апрель.
 Капли многие вдруг забелесят,
 Задрожат...
 И начнётся капель!..

 И начнёт
 Всею силой земною
 Из себя выходить Бараба.
 Зазвучит над озёрной страною
 Лебединая в небе труба.
 Схватят за сердце
 Страстные звуки,
 И тогда
 От неясных тревог
 Будешь тихо сжимать свои руки,
 Если ты, молодой, одинок.
 Затомится душа, затоскует,
 Если девушка, нежно любя,
 И целует тебя, и милует,
 И не смотрит потом на тебя.
 Боль-обиду от горьких насмешек
 Растравляет капризная мать:
 “Ах, какую невесту, Олежек,
 Упустил ты!..
 Нельзя упускать!..”

 И неробкая властная сила
 Снова к Насте Олега ведёт:
 “Настя, ты же наш садик любила...
 В нём — черёмуха...
 Видишь, цветёт!..
 Только в снах я тебя обнимаю
 И целую... Не мучь и не май!..
 Подойди, я букет наломаю
 И тебе подарю...”

 “Не ломай!..
 Не ломай,
 Цвет черёмухи белый
 Мне напомнил опять о пурге...”
 “О пурге?!.”
 Вспыхнул, замер Олег, онемелый,
 С белой-белой охапкой в руке.
 С болью цвет обрывает он с веток
 И упрямо твердит:
 “Погляди,
 Погляди мне в глаза напоследок!..
 Настя, я ухожу...”
 “Уходи...”

 А сама
 С опечаленным взором,
 Опасаясь повторной мольбы,
 Торопливо уходит к озёрам
 Знойной,
 Пёстрой от стад Барабы.
 А на этих озёрах в условный,
 Запримеченный Настею час
 Тихо лебеди выплывут,
 Словно
 Лёгкий сон,
 Чуть коснувшийся глаз.
 Под лучами перо серебрится,
 А вода то светла, то темна...
 И дрожат камыши, как ресницы,
 Пробуждаясь от лёгкого сна...

 Долго Настя в тени простояла,
 Притаившись за ивой густой,
 И как будто несчастнее стала
 Перед этой земной красотой.

 У тропинки,
 Что с детства знакома,
 Все берёзки нарядны, прямы,
 Лишь одна из них
 С меткой надлома
 Не оправится после зимы.

 Кто-то в стужу
 Прошёл этой тропкой,
 Тронул тонкую, сердцем не чист,
 Оттого-то так робко, так робко
 Развернулся узорчатый лист.
 Вот и ранка чуть-чуть затянулась,
 Не затроньте её невзначай!..
 Ячат лебеди...
 Милая Юность,
 Боевая, смешная, прощай!..

 ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
 1954