Аляскинский Дневник Глава вторая

Начало девяностых. Центробежные процессы повсеместно. Трещавший по швам Советский Союз. Пустые прилавки. Трескотня. Болтовня. Клацанье затворов. Выброшенная гильза. Запах пороха. Вкус крови. Вонь гниения. Воронье карканье. Судороги. Гримасы. Вопли. Всеобщее помешательство. Дай порулить! Дай прикурить! Есть десять копеек, пацан? А который час? Получай, очкарик! Бог это стул. Что такое Троица, объяснял заезжий пастор. То ли американец, то ли швед. Вы, русские, все усложняете. Какой Рублев? О Рублевке тогда и не слыхивали. Зато пятидесяти и сторублевки в одночасье перестали ходить. И кто не успел обменять их вечером, утром остался с пустыми фантиками.
Американская выставка современного искусства в Магаданском краеведческом музее. Холодный, промерзлый февраль. Выстуженные аудитории. Не греющие батареи. Занятия отменены. Всей группой идем в музей на выставку. Первая и, кажется, последняя выставка художников из Аляски. Двадцать лет прошло, а я все помню, будто бродил меж экспонатов той коллекции вчера или позавчера.
Довольно много живописи. Всякой разной, прекрасной и безобразной. И вполне реалистической, и кубистической, и абстрактной. Очень много скульптуры малых форм. Причем, больше всего запомнились работы одного автора, собравшего исходные материалы для своих инсталляций, наверное, на свалке или в собственном гараже. Голова моржа, другие северные животные, сделанные из старых автомобильных шин и прочих запчастей, из каких-то сломанных деталей фордов и шевроле. Шипастые. Молоткастые. Гаечно-ключевые. Стальные. Медные. Алюминиевые. Скульптуры. Многие из них были покрыты хромом, наподобие дорогой отделки у шикарных лимузинов.
Странное, двоякое ощущение. С одной стороны эти скульптуры произвели неизгладимое впечатление. С другой тревожно и ноюще давило где-то в левой стороне груди. Что-то не доброе. Не светлое. Не гуманное. Нет! Не божественное. Не запредельное. Было в этих довольно правдоподобных, но франкенштейнообразных конструкциях. Но это явилось, скорее, подсознательное томление духа. Мои тогдашние устремления в область авангардистского искусства перевешивали природную тягу к естественной красоте и вскормленный с молоком матери вкус к классическому искусству, античным образцам, эпохе Возрождения и русскому барокко.
Ну, подумаешь, собрал чувак всякий хлам, соорудил из него скульптуры, облил металлолом хромом. И выставил в зале? Ведь красиво же! На самом деле здорово!...
Я помню все свои любимые фразы из тех фильмов, что смотрел подростком в 70-х – начале 80-х. Лента «Санта-Эсперанса» была снята чилийским режиссером-изгнанником. Себастьян Аларкон показал будничную жизнь типового латиноамериканского концлагеря для коммунистов.
Идет шмон. Тупой и ограниченный сержант показательно сжигает крамольные книги, отобранные у заключенных. Солдат подносит ему очередную книгу. Альбом репродукций, отобранный у молодого художника. Малограмотный бычара с сержантскими нашивками читает название по складам. «Ку-би-зм». В костер ее, приказывает держиморда. Зачем, это же просто книга о живописи, протестует художник. В костер, повторяет тупой солдафон. «Все зло от Кубы!», таково было его последнее слово…
Смех в зале!
Я помню, как в школе на уроках живописи учитель рассказывал нам о гнилой и безумной сути абстрактного искусства, о тлетворном влиянии буржуазного мира и на некоторых наших художников. Мы слушали не то, чтобы раскрыв рты, но с интересом, потому что запретный плод всегда манит своей недоступностью. Прелестью…
Рисовать кубы. Гипсовые головы. Натюрморты. Слушать рассказы о художниках. Смотреть в окно на цветущую вишню. Бегать на соседнюю горушку. По преданию там лихой атаман Степан Разин зарыл свои сокровища, награбленные на обратном пути из персидского похода…
Мое детство. Юность моя. Прошедшие на берегу одного моря. Плавно перетекающего через Волгу, не иначе, а также, Колыму в Ледовитый океан. Окоем земной. О, сколько же странствовать по свету мне?
Белая Индия. Черная Русь. Червоная. Малая. Великая. Рассеченная на части и улусы. Чара кумыса. Лепешка, преломленная в обряде побратимства…
Магадан и Анкоридж в те давние, подзабытые времена, тянулись друг к другу доверчиво. Впрочем, тяга эта порой принимала с грустинкою формы. Даже с обидою. Кто-то рассказывал, сам того не видал, как американцы, приехавшие по обмену, на какой-то школьной вечеринке разбрасывали со сцены в актовом зале жвачки. И наши ребятишки ловили их с таким азартом и жадностью, что было стыдно смотреть на все это. В наших-то магазинах чуингамов отродясь не было, как сейчас резиновое раздолье для челюстей в каждой лавчонке, в каждом киоске.
И эти заокеанские, запроливные благодетели и друзья снимали все это на камеру, веселясь. Вот, мол, какие русские дикие и жадные.
Повторю, сам не видал таких сцен, но наслышан о множестве подобных случаев. Или когда в толпу бросали мелкие купюры, а также подержанные вещи. И народ наш дрался из-за дешевых подачек…
Как мы могли ТАК себя уронить? Потерять? Променять на чечевицу империю? Первородство свое? Как?
Начало тысяча девятьсот девяносто второго. Январь. Сразу же после новогодья, со сменой красного флага на кремлевском флагштоке на триколор, вызывавший ассоциации с нашивками на рукавах белогвардейцев и символикой власовской РОА, с прощальным словом Горбачева и неприкрытой радостью Ельцина, вдруг обнаружилось, что цены в магазинах рванули в заоблачную высь, обгоняя гагаринскую ракету и взорвавшийся за несколько лет до того американский Шаттл.
В одночасье обесценились все накопления. И десять тысяч рублей на моей сберкнижке, которых еще в 1991-м хватало, чтобы купить отдельную квартиру или Волгу, растаяли как дым. Не продавали официально тогда квартиры. Только фиктивно. Через обмен. Обман. Фальшивый брак. Короче, полный мрак. И вот деньги пожрала инфляция. Не было в кармане не то чтобы молочка с творожком для маленького сына купить, но и хлеба…
Первая гуманитарная посылка из Америки. Каждая магаданская семья получила пакет продуктов. Зеленый горох. Колотый. Сухой и твердый. Но разваривался он довольно быстро. Незнакомый. Не такой, к которому с детства привыкли. Мука. Сахар. Что-то еще в этом наборе. И самый главный деликатес для привыкших к морепродуктам колымчан – длинные высокие банки с рыбными консервами. Без маркировки. Без этикетки. Защитного цвета. Такие ладные и ухватистые баночки. Больше похожие на противотанковые гранаты без ручек. Или на некую емкость, не знаю ее назначения, висевшую на поясе у немецких солдат. То ли фляга, то ли коробка для боеприпасов.
В Магадане тогда говорили, что эти консервы из натовских складов, запасенных еще сорок лет назад. Смеясь, вскрывали банки. Рыба, как рыба. Без особого вкуса. Обычный солдатский паек.
Но сами жестянки нравились и формой, и строгим цветом. Я потом часто видел эти продолговатые банки в самых разных домах у магаданцев. Кто-то использовал их для хранения карандашей, кистей, ручек. Кто-то на манер пепельницы. Еще несколько лет после того, как содержимое этих консервов было съедено и выкакано, смыто в унитаз, баночки цвета хаки радовали глаз предсказуемой встречей, куда бы ты ни пришел в гости к разом обнищавшим магаданцам…
Следующей выставкой после экспозиции американского современного искусства стала коллекция гуашевых рисунков Рериха…
Горы. Фиолетовые небеса. Заснеженные пики. Тропы, ведущие в волшебный край. Беловодье…
Секты. Церкви. Расплодившиеся. Распоясавшиеся. Проповедники. Стадионы. Дома культуры. Толпы жаждущих. Перед взором недавнего скептика, перед глазами атеиста вдруг в цвете и стереозвуке воскрес римейк старой картины, первого звукового советского фильма «Праздник Святого Йоргена». И повалил народ на все эти сходы, фестивали, собрания, воспевания, крещения и воскрешения духовного созвучия, вселенской гармонии и симфонии…
Толпа кричала, как в старом черно-белом фильме: «Чуда, чуда!». И проповедники, американцы, немцы, шведы, собственного разлива патентованные, лицензированные претворители воды в вино, здравомыслия в абсурд (верую, ибо абсурдно!), принимали в объятья эти толпы, девятые валы, людские цунами, не захлебываясь в водовороте страстей, истерик, слез счастья и благолепия…
Бог это стул! Троица? Какой такой Рублев? Вы, русские, все усложняете. Возьмем к примеру стул. Он сделан из дерева. Из кожи и гвоздей. Три разных материала. Но в окончательной форме это Стул. Единый. Один, а не трое. Так что наш Бог, господь Израилев, Исааковов, Иаковов, он – единый, и не троичный. Поняли? Бог, он как стул…
Господи, господи! Помоги моему неверию!
Недоверию. Не попусти суеверию…
Истеричность. Выпученные глаза. Микрофоны в руках. На сцену выходит очередной экстатичный проповедник конца света. Массовые покаяния. Галлюцинации. Крещения на сухую. Даже без бассейна. Одним мановением руки. Возложением перстов на макушку кающихся. На авансцене шеренгой выстроились на коленях грешники. А он идет из конца в конец, едва касаясь подушечками холеных пальцев головушек, повешенных в унынии от собственной греховности людей. Благослови тебя, Господи! Отныне ты прощен, брат мой. Сестра моя! Аллилуйя!
Эти картинки из начала девяностых яркими пятнами всплывают в памяти. В самый неподходящий момент. Хотел было написать о первых перелетах с Аляски в Магадан. О первых поездках, впечатлениях. О заполонивших колымскую столицу сувенирах из Анкориджа: футболках, бейсболках, куртках с капюшонами, кроссовках, настоящих джинсах, не вареных, магнитофонах, кассетах, видаках и, самое главное – портативных плеерах Walkman с наушниками. Последний писк моды!
Но разноцветные пятна. Звуковой хаос, сопровождаемый нестройным хором перекрестившихся атеистов-шестидесятников, довольных разложением и убийством своей жестоко тоталитарной страны. Запахи. Тактильные ощущения. Прикосновения. К меховой опушке настоящей парки, которую у нас называли курткой-аляской. К шуршащим целлофановыми пакетам с заморскими картинками, статуей Свободы, одномоторным самолетиком, несущимся над заснеженными сопками Аляски, машинами-акулами, машинами-дельфинами 50-х годов, коком Элвиса и пепси-колой, кока-колой, репродукциями Уорхола, раскрашенными банками из-под томатного супа, Мэрилин Монро, рок-н-роллом и так далее…
С собой, взамен продукции ширпотреба и масс-культуры американцы увозили матрешки, картины магаданских художников, изделия косторезов, антиквариат, молодых русских девок замуж за богатых и старых, больных простатой, желудком и головой, но с очень тугими кошельками, домами, личными самолетами, машинами, холодильниками, всегда набитыми деликатесами.  Самолеты с улыбчивыми стюардессами курсировали раз в неделю из Магадана в Анкоридж и далее в Сиэттл.
Улетали русские девушки. Магаданские женщины. Разуверившиеся в возможности получить здесь и сейчас свое маленькое… нет, БОЛЬШОЕ, огроменное ЖЕНСКОЕ счастье в мимолетной сейчасности, суечастности, в неутоленной жадности к жизни, богатству, роскоши.
Не все, конечно. Но немалое их количество.
Двадцать лет пролетело. Как тот «боинг», что вывез первую партию русских искательниц приключений, достатка и личного, а также «семейного счастья».
Двадцать лет улетело… Безвозвратно…
Гуляя по улицам сегодняшнего Анкориджа. Встречаясь с каждым и очередным, прибегшим поглазеть на свежего человека из России. О, эти бахчевые культуры, резво выпрыгивающие из разорванной на груди рубахи, летящие мюнхгаузеновыми ядрами тебе навстречу! От тоски безысходной. От компетенции быстро состарившихся мужей-эскимосов, наблюдая за суетливыми движениями наших красавиц, перебирающих бумажки и паспорта на встрече с русским консулом из Сиэтла, видится одно большое, общее, связывающее всех чувство…
Судьбы. Кредитные истории. Тяжбы. Разводы. Разделы имущества. Дома. Машины. Распродажи. Тележки в супермаркетах. Заполнение деклараций. Холодильников. Банковских счетов. Любовники. Насильники. Алкоголь. Забвение. Словом, все, как у людей…
Ностальгия? По чему? По кому? Я бы не сказал. Я бы не стал использовать это, скомпрометированное Тарковским, а до него белоэмигрантами, слово…
В начале было Слово. И в конце концов, при завершении всех времен Оно же и вернется…
От нас к Богу. И от Бога к вам…
Приезжайте к нам на Колыму.
Нет уж, лучше вы сюда! Стандартная фраза среднестатистического русского эмигранта на Аляске и в других североамериканских штатах.
А были ли мальчики? А были ли девочки? Куда подевались? Во тьме ль растворились?
Выплеснутые с водичкой. Треснувшие купели. Поющие артели. Русские хоры. Русские самодеятельные театры. Русские КСПшные слеты. Русские бакалейные лавки.  Английские булавки. В носу. В ушах. В лобках и пупках. Клиторах и языках. Сосках и прочих местах для железной бижутерии. Тень на пирсе. Самый востребованный современностью вид межполового и однополого общения – фистинг. Или по-русски, кулачевник. Засовывание кулака в отверстия, для этого не предназначенные. Американская мечта. Американские разочарования. Теодор Драйзер уныло вздыхает, беспокойно ворочаясь в тесном гробу…
А есть ли русские в Америке? Без балалаечно-матрешечного антуража? Без вечных стенаний? На бензин не хватает! На жизнь не хватает! Если бы я умела делать минет, то жизнь моя была бы не хуже, чем у этих сук. Но я брезгливая…
Безумие? Бессовестность? Беспринципность? Безвинность? Беспорядочность-в-половых?
Великий Рим эпохи упадка…
Деградация…
Разрядка…
Пьерестройка энд глассност…
Горбачьёфф…
Собачьёфф сэрдцефф…
Покаяние…
Отрицание…
Предательство…
Ухмылятельство…
Убегательство…
Очернительство…
Прости и помилуй!
Иногда я думаю. Иногда я спрашиваю. Господи, всем ли ты вложил мозги, каждому ли вдунул душу живую в это страдающее тело? Поправочка. Конечно же, насчет души нету сомнения. А вот с мозгами вышла заминочка…

21. 07 2011 г.