Аляскинский Дневник Глава первая

Магадан-Анкоридж. Двадцать лет вместе. Да полно! Вместе ли, врозь ли… это побратимство, или по-американски, «посестринство» (sister cities relations), что случилось между Аляской и Колымой 22 июня 1991 года, лишь в первые годы воодушевляло. Трогало. Вдохновляло. Радовало. Осветляло и очищало. Души. Умы. Глаза и сердца. Не просветляло, ибо Свет есть явление не поддающееся материальному объяснению. Иначе почему тогда, согласно Писанию, Бог сперва сотворил Свет, а уж потом его источники: Солнце и Луну со звездами?
Не просветляло, но умиляло. Не просвещало, но приобщало нас, бывших советских, ныне россиянских, независимых, избавившихся от идеологии и «идейности», от гнета коммунистической доктрины, измышленной бородатым мудрецом из Германии, «новых людей», без былой идентичности…
Светом, вернее, сияющим лучом Знания, словно мечом небесным. Громовым.  Молнией перуновой. Молотом Тора, разрывающим плотную завесу серых туч. Дождем обильных. Дарующих влагу. Очищающую души наши. Тогда и не пахло. Быть может, только озоном тянуло из дыры в атмосфере над Антарктикой…
Арктида. Загадочный, затянутый льдами полюс. Людьми оставленный, ушедший под воду материк. Менее известный. Вовсе не знакомый. Не столь разрекламированный и отпиаренный, как прародина американских цивилизаций остров Посейдонис. Атлантида.
Магадан лета 1991 года и Аляска лета 2011-го. «Скучно жить в Америке! – признался мне двадцатилетний Ваня, студент из Хабаровска, встреченный мною случайно в Анкоридже, - скучно! Поверьте, я никогда не страдал так называемым патриотизмом, мне до одного места все эти сантименты, но уже год здесь живу, правда, не на Аляске, а в Портленде, сюда я только месяц как переехал, думаю учиться в местном универе, но именно здесь и сейчас я понял, КАК мне не хватает России, Хабаровска, нашей жизни! Там есть какая-то движуха, там есть жизнь. А здесь – скукота, пустота и так все тупо, глухо, серо…»
Ваня не выдержал и улетел неделю назад. Почему-то мне кажется, да нет, я просто уверен, что если и есть надежда для нашей родины, а она есть, ее не может не быть, то придет именно с этим поколением. С нынешними двадцатилетними. Мы свое пожили. Может, еще не отжили, хотя многое упустили, проспали и отдали. За дешево. Не за понюх табаку…
А этим жить да поживать. Страну из того самого, куда мы допустили опустить, поднимать.
Светлый мальчик. Светлые дети. Почему-то всегда, когда на Руси случались смуты великие. Распад и потеря ориентиров. Веры. Надежды. Любви. Совести. Когда все уже, кажется, пропало и пропито, вдруг нарождается так много светлых душ. Ангелы? Перевоплощающиеся духи предков, родовичей, героев-заступников?...
Я гуляю по Красной площади. Центр земли моей. Сердце страны моей. Твоей и моей. Нашей. Древний Кремль. Прекраснейший собор, как бор сосновый. Древний и вечно новый. И памятник пред ним. Двум спасителям земли русской. Козьме Минину и князю Пожарскому. Откуда приходит, как восстает из глубин потаенных эта прапамять, это чувство сопричастности судьбам отечества и своего рода-народа? Гордости и боли. Горечи и отчаяния. Радости и любви…
Самолет уносит меня вдаль. Раннее утро. В Москве нет наших белых ночей. Магаданских. Чукотских. Аляскинских.
Петербуржское лето лишь отчасти напоминает полярный день Арктиды. Гипербореи. Да’арии легенд и мифов допотопных…
Самолет уносит из Домодево, обгоняя солнце. Точь-в точь, как и магаданский рейс, ранним утром вылетающий из аэропорта «Сокол» в столицу, прилетает в тот же час, что и вылетел от дальневосточных рубежей страны моей. Страны твоей…
Восемь часов лету, плюс восьмичасовая разница поясов и вот мы в Москве.
Десять часов лету. С пересадкой в Германии. И вот под крылом серебристого «боинга» серовато-белое, с темными прогалинами безжизненной почвы, голой скалистой породы, холодное пространство. Безмолвное. Не тающее и летом. И ослепительно бирюзовые озерца то тут, то там между бескрайними снежными полями. Озерца? Так себе, промоины. Лужицы. Прудики. Затянутые слюдяной пленкой тончайшего льда. Но как же ярки эти водоемчики посреди грязновато-серого снега!
Канада. Аляска. Самолет скользит по-над ледяной пустынею. За бортом, высоко в небе, мороз минус пятьдесят. А солнце жарит. А солнце шпарит. Ослепляет. На календаре начало июля…
Итак, двадцать лет назад главы городов и территорий подписали соглашение о побратимских отношениях. Магадан и Анкоридж. Магом? Богом данный град? Анкоридж. Якоридж. Берингия. Пролив, некогда перешейком соединявший Азию с Америкой, по которому шли индейцы и эскимосы. Чукчи и алеуты. Мамонты и папонты. Моржи и тюлени. Олени…
В аляскинских домах одноэтажных, в аляскинских магазинах сувениров, на рынке, что шумит в даунтауне Анкориджа по выходным дням, так же как и в магаданских квартирах и косторезных лавках на самом видном месте валяются моржовые пенисы. «Ах, ты (шумный выдох!) иЙ моржовый!»…
И краткое. И кратное. Многократным эхом раздается удаль и размах разухабистого русского Слова!
Это кость длиной с локоть, а то и с руку взрослого мужчины. Предмет зависти и вожделенных сравнений. Не в свою пользу. У закомплексованных горожан…
Эдакая костяная палка, утолщающаяся к своему концу. Ха-ха!
Я стал задумываться об этом юбилее нашего побратимства с началом нынешней весны, когда прилетевшая из Аляски коллега, журналистка «Магаданской правды», уже лет двадцать живущая то в Америке, то в России, встретилась мне в Домодедово хмурым ненастным февральским вечером. Мой чемодан аккуратисты-немцы забыли погрузить в Мюнхене, хотя я дважды спрашивал о нем у представителей Люфтганзы, перегрузят ли его с чикагского на московский рейс? «Не беспокойтесь, мистер, у нас таких накладок не бывает!». Дескать, мы, образцовая нация. Дисциплина и еще раз дисциплина. Контроль и ответственность.
Ага! Щас…
Бреду по аэропорту с одним лишь рюкзаком. Мой чемодан прилетит лишь на следующий день. Но в Магадан его мне доставят лишь через пять или шесть недель. А для этого придется посылать заверенную нотариусом доверенность однокласснику, живущему в Подмосковье. И лишь с третьей попытки ему удалось выхватить чемодан из цепких объятий таможни и переслать мне. Спасибо! Бесплатно доставили! Правда, не домой, еще пришлось самому дважды ездить за ним на пятьдесят шестой километр. В магаданский аэропорт «Сокол»…
– Привет! Ты откуда? Да оттуда же… А тебя каким ветром? Какими судьбами? Да вот лечу на родину…
Пять часов ждать магаданский рейс. Метель. Вылет задержали на час. Вместо девяти в десять вечера все-таки погрузились. Улетели.
И вот тут-то, пока неслись сквозь ночную мглу, через ослепляющую метель, размышлял о грядущем юбилее побратимства Магадана и Анкориджа…
Двадцать лет. Как один день…
Двадцать лет. Как одна долгая, полярная ночь…
Воет вьюга. И днем и ночью одна и та же тьма…
Я помню, как в середине восьмидесятых, когда наш батяня комбат отчитывал нас на плацу, выстроившийся батальон добрых глупых молодцов, нерадивых в «боевой и политической». Как сейчас помню, топорщатся кошачьи усы комбата. Угрюмая складка у переносья. Играет желваками. Сжимая, разжимает кулаки. И кроет, кроет матом. «Мать вашу растак, бойцы! Да вы же на дядю Сэма работаете, когда показываете ТАКИЕ хреновые результаты!»…
Мы прыскали в ладошки. Давились от смеха. Градус раздражения нашего отца командира рос, зашкаливая. Пацаны. Несмышленыши. Что могли уразуметь мы тогда?
«А перестройка все идет, и все идет по плану… и наш дедушка Ленин разложился на плесень и на липовый мед… а перестройка все идет»…
Мы, поколение тех, кому сейчас сорок-пятьдесят лет, как поколение наших родителей, кому семьдесят и немного больше, дети и внуки прошедших со славой всю войну фронтовиков, водрузивших красное знамя над рейхстагом, что МЫ сделали, внуки и дети их, чтобы быть достойными подвигов собственных отцов и дедов, когда двадцать лет назад прекратило существование то государство. То самое, что строили и защищали те, кому сейчас девяносто? Спокойно и безмятежно проворонили. А то и улюлюкая вслед. Свисти, свисти! Денег не будет…
Двадцать второе июня. Тысяча девятьсот девяносто первый год. Я бы и не вспомнил, что двадцать лет назад главы наших двух территориальных столиц подписали побратимские отношения, если бы не коллега из «Магаданской правды». Двадцать лет, проведенных ею то в Америке, то в краткосрочных посещениях колымской столицы, двадцать лет поисков, надежд и упований, дали ей неоценимый опыт знакомства и проникновения в жизнь, бытие, культуру и менталитет наших соседей по ту сторону Берингова пролива.
Она напомнила мне о приближающемся юбилее. До него оставалось более четырех месяцев. Самолет летел на крыльях долгой вселенской ночи в заснеженный печальный Магадан. Пассажиры спали. Я, путешествующий уже вторые сутки через полмира и меняющий третий самолет, находясь в обостренном, воспаленном, измененном состоянии сознания, не мог расслабиться и думал только об одном. Эта мистическая дата. Летнего солнцестояния.
Двадцать второе июня. Тысяча девятьсот девяносто первый год…
Двадцать второе июня. Тысяча девятьсот сорок первый год…
И две тысячи одиннадцатый…
Старый подержанный «боинг», взятый в лизинг, с пожелтевшей обивкой. С надписями на русском и старыми наклейками на английском и немецком. Пристегнуть ремни. Не курить. Не шалить. Не писать мимо унитаза. Не бросать в него лезвия, тряпки, бумагу, прочий мусор…
На крыльях вселенской ночи уносил меня старый «боинг» в Магадан…

21. 07. 2011 г. (час пополуночи)