Вадим Заводюк
Принцесса и Почтальон
(Роман из английской жизни).
Глава 1. Человек с широкими взглядами и тощим кошельком.
Что, в самом деле, может быть хуже дождливой английской осени, сырости, грязи, неработающего камина и пустой бутылки дешевого портера, притаившейся под столом! Нет, джентльмены, хуже уж быть ничего не может – так, или примерно так, размышлял молодой повеса лет двадцати четырех, служивший конторщиком за шестнадцать шиллингов в неделю. Его звали Майкрофт или Майкл. Так, на американский лад, он представлялся юным девицам – почитательницам своего таланта. Их число неуклонно снижалось, и в настоящее время, сократилось до одной ветреной особы из прачечной, которая бесплатно стирала ему белье и готовила ужин. Ужин, кстати, от раза к разу становился все более символическим.
Майк был худощавого телосложения, высокий, слегка сутулый. Карие глаза помещались на смуглом, несколько удлиненном лице. Дополняла картину пышная шевелюра рыжих волос, требовавших тщательной укладки и лосьона.
Романтические изыски, выразившиеся в двух-трех безнадежно испорченных мольбертах в манере кватроченто, так и не нашли своих покупателей и теперь служили подставкой для кухонной утвари. Акварели, гуаши, рамки для картин, цветные пастели - все было сброшено на пол и только ждало своей очереди на растопку.
К несчастью нашего героя, он не нашел себя в жизни. Век географических открытий давно уже прошел. Великие мореплаватели уже избороздили все имевшиеся в наличии океаны и собрали свою жатву из золота, кораллов и доверчивых туземцев. Великие литераторы и художники создали свои шедевры. Все далекие острова уже открыты, бескрайные пустыня покрылись сетью железных дорог. Горе-путешественник может годами бороздить снежные арктические дали, или пробиваться сквозь душную сельву Амазонки. И, в итоге, все равно выйдет к колючей изгороди с блеющими овцами, церковью на пригорке и простолюдином, играющим на волынке.
Не снискать ни почестей, ни славы на научном поприще: все, что достойно какого-либо внимания уже описано в солидных трактатах с кожаными переплетами и уложено на стеллажи в Британском музее. И даже верная муза так часто ранее снисходительно относившаяся к молодому повесе (вспомнить хотя бы последнюю выставку в Галерее!), в последние месяцы не глядела в глаза, оборачивалась фурией квартирной хозяйки мисс Лаудер, презрительно фыркавшей в ответ на его оправдания и просьбы об отсрочке платежа.
Он был тщеславен, но излишне ленив. Скорее неплохо образован, чем умен. Жажда творчества, которая периодически обуревала его, быстро сходила на нет, когда он критически сравнивал идеальные образцы с полученным результатом. Ах, эти сравнения, навеянные молодостью и бедностью! Как известно, Жан Жак Руссо мечтал о старости с любимой женщиной, фруктовым садом и дойной коровой. А достались ему в итоге лишь бедность, болезнь, с десяток плохо плодоносящих деревьев в чужом саду и общество женщины, далеко не любимой, но имевшей в качестве приданого вместо дойной коровы сварливую мать.
Как можно считать себя джентльменом, если обычная поездка на трамвае или чашка утреннего кофе в маленьком кафе могут быть удовольствиями для вас недоступными. Примириться с мыслью, что бумажные воротнички можно менять только раз в четыре дня! Для человека мало-мальски щепетильного это настоящий ад.
Майкл дремал в кресле, уютно укрытый пледом, хранившим воспоминания и запахи прежних постояльцев. Смешанные запахи кислого пива, плохого табака и кухонных испарений так плотно населяли дом и въелись в мебель, что их присутствие уже не воспринималось. Все в его маленькой мансарде было так серо, уныло и неприглядно. Сколько горестного и радостного могли бы рассказать о своих прошлых хозяевах старые столы и потрепанные комоды. Сколько расстроенных мужских и женских глаз смотрелись в пыльное потрескавшееся зеркало. Сколько страдальцев искололо спины об расползшиеся кроватные пружины!
Хозяйка дома торговала треской и жареной картошкой. Рыбу она разделывала прямо у себя в комнате, совершенно не заботясь о жильцах, вдыхавших эти сомнительные фимиамы. Непроданную рыбу она хранила у себя под кроватью, поливая по утрам холодной водой, чтобы та смотрелась более свежей. Характер у хозяйки тоже был прегадкий. Сны о ее смерти были длинными и влекущими, как волосы у цыганки.
Часы на каминной полке пробили шесть. Пепел с мерно тлевшей дешевой сигары грозил превратить в золу спортивный раздел «Таймс», а заодно и старую бордовую скатерть, полированный стол с резными ножками, фарфоровую французскую пепельницу, исполненную в виде белого пуделя, а за одним и все то небогатое убранство, которым славятся меблированные комнаты на Тоттенхем-роуд.
- Черт! Майкл вскинулся в кресле как взведенная пружина и застонал, ощутив болезненный укол по самолюбию. В будущую субботу истекал срок подачи заявки на выставление картин в Галерее. В роскошной декорированной обстановке, где знатная публика, нувориши, коллекционеры, художники со всей Европы.
- Черт побери! А у него только шесть незавершенных работ, да эскизы с обнаженными натурщицами. К заявке должен был прилагаться чек на шесть гиней. А того, чем располагал Майк к этому достославной субботе, не хватило бы даже на новый бумажный воротничок. Увы, жестокий бездушный мир, как верно сказано у персидского поэта, равнодушен к молодости и таланту, его железные производительные цепи приводят в движение только деньги и женщины.
Что поделаешь, придется вновь обращаться к дядюшке сэру Чарльзу Гордону. И униженно клянчить деньги у этого старого скряги с железным насосом вместо сердца! И пройдя в такую слякоть пол-Лондона пешком, выслушивать его отповеди и монологи о беспечной юности! Одеваясь и наскоро повязывая горло модным зеленым шарфом, Майк в сердцах так толкнул стол, что фарфоровая пепельница покатилась со стола, упала и раскололась.
Город встретил Майка серыми стенами и мелким дождем, который одинаково портил и погоду и настроение. Его старые дома красноречиво повествовали о тех днях, когда еще носили длинные чулки и короткие камзолы, когда рыцари были отважны, а дамы милы и скромны до крайности. Но Лондон уже согревался трубами водяной топки, а на дверях некоторых домов появились пуговки электрического звонка.
Майку казалось, что именно сегодня на улицах Лондона такое беспримерное количество народа. А еще собак, колясок, зевак, полисменов, пустых бутылок, и прочего хлама, то и дело попадающегося под ноги. Он прошел пешком пару миль в компании с тяжелым черным зонтом, ужасно устал. Его прекрасное когда-то серое осеннее пальто, в котором он выглядел особенно внушительно и представительно, давно пришло в негодность, и только героическими усилиями поддерживалось в исправном состоянии.
Майк не видел дядюшку уже много лет. Тот встретил племянника радостным гоготом, потащил в столовую и стал уговаривать на кофе по-аравийски. Должно быть, эти арабы - ужасно неопрятные существа! Дядя испортил три кастрюли, перепачкал шесть чашек, забрызгал скатерть и чуть было не вылил остатки кофе племяннику на брюки.
В довершение всех бед, старый баронет во время всего разговора не давал племяннику вставить ни слова о его насущных нуждах, а терзал Майкла вычитанным недавно у какого-то ученого шарлатана новым способом укреплять память так, чтобы никогда не забывать ни о чем увиденном, услышанном, прочтенном или заученном. Денег не дал.
Возвращаясь домой в сгущающихся сумерках Майкл засмотрелся на сорванцов, залезавших на фонарь, и тут сзади в него врезался газетчик на велосипеде. Чувствительный удар под ребра сбил его с ног и опрокинул на мостовую. Ободрав ладони и колени, перепачкавшись в уличной грязи, Майк с трудом поднялся на ноги. Другой стороне тоже изрядно досталось. Машина была покорежена, руль свернут на сторону, по тротуару рассыпались пачки вечернего «Таймс». «Черт бы вас побрал», - одновременно выругались обе жертвы происшествия.
Почтальон, злобный коротышка в черной куртке со знаком почтового ведомства на ремне, бросился собирать рассыпанную корреспонденцию. Майкл в отчаянии проследил за улетающей в боковой проулок шляпой. Потом, хромая, побежал вслед за ней. За спиной он слышал смех уличных мальчишек, которым нелепость его положения смогла существенно поднять настроение. Какая-то собачонка, отчаянно гавкая, составила ему комичную компанию в погоне.
Майкл старался быть выше насмешек глупых людей. И даже выше сочувствия толстой кухарки, которая оказалась главным препятствием на пути улетающей шляпы. «Благодарю вас, мэм», - сухо процедил он и побрел обратно.
На месте происшествия, куда Майкл вернулся через какое-то время, газетчика уже не оказалось. Уличная толпа рассосалась. Пара-тройка намокших газет, которые почтальон отчаялся спасти от налипшей грязи и сырости. И …какое-то письмо. Майкл осмотрелся по сторонам, но понял, что ничье внимание оно больше не привлекло. Оставить его здесь? Майкл сунул письмо в карман пальто, чтобы отдать его утреннему почтальону, и отправился восвояси.
На этот раз его прогулка закончилась полным фиаско. Денег он не получил, это раз. Во-вторых, содранные ладони не оставляли надежды на скорейшее завершение эскиза. Майкл вынужден был скорее раздеться, обтереться с головы до ног водкой, принять горячую ножную ванну, поставить себе на грудь горчичник, и улечься в постель под двумя одеялами, проклиная старого крокодила, Лондон, дождь, идиотского почтальона, и множество других более прелестных вещей.
Он был зол на всех и вся. Вторгшейся в его скромные владения мисс Лаудер он ответил таким диким взглядом из-под одеяла, что она вынуждена была поскорее ретироваться, издав напоследок тираду о недостойных жильцах. Хлопнувшая за ней дверь сотрясла притолоку и сорвала с крючка его когда-то серое пальто. К его ногам из кармана пальто шлепнулся злополучный конверт. «Тэвисток-плейс, Лондон». Пакет был тонкий, хорошей бумаги, письмо свернуто вдвое. От сырости конверт несколько размок, сквозь него проступали отдельные фразы, и Майкл поневоле заинтересовался его содержимым. – Джентльмену…тысячу фунтов… немедленно и без расспросов…
Господи! Тысяча фунтов! От волнения у Майкла закружилась голова. Одним разом можно решить все проблемы. Все мелкое постоянное раздражение, которое за последнее время копилось у него изнутри, все те маленькие обиды, взращиваемые в парниках переживаний, под ядовитым действием житейских дрязг рвались и просились наружу. Майкл тихонько завыл. А ведь еще смею предполагать, что я джентльмен. Хотеть чужих денег вульгарно. Нет, это низко. До конца своих дней я буду краснеть… И он разрешил себе вскрыть конверт. Точнее запретил себе, и конверт как-то сам вскрылся. Ну, а раз так, то какой смысл теперь оставлять его непрочитанным?
«Делайте с рукописью все что угодно, дорогая моя, - говорилось в письме, только не путайте меня в это дело. Благодарю за лестные для меня выражения, но, увы, не могу принять их. Мы с большим удовольствием читаем все, что Вы пишите. Литература, как Вам должно быть известно, является паразитом, который существует за счет зла. Зимой здесь время тянется очень долго, и мы почти всему рады. Джентльмену, который явится к вам нынче в девять, дайте тысячу фунтов и футляр, немедленно и без всяческих расспросов. Любящий вас.
Вместо подписи на письме стоял штемпель с гербом в виде святого Иоанна, похоже, только что разорвавшего пасть льву и присевшего немного передохнуть с кружкой пива.
Глава 2. Эпидемия чудес.
Тот, кто плохо ориентируется,
попадает в зубы крокодилу,
который ориентируется хорошо.
(Б. Брем. «Жизнь животных).
(Австрия. 1881 год) В ту среду я явно не знал, куда себя деть. Я встал, как всегда, ровно в половине седьмого. Долго и старательно брился. С раздражением отметил, что Матильда опять перепутала все мои умывальные принадлежности. Сколько можно ей говорить, что вещи ветшают, если их не кладут на место!
Чтобы немного успокоиться, я вышел в сад. Розовые кусты разрослись и стали неодинаковыми по размеру и форме. Мало того, цинк, которым был выложен по краям пруд в самом центре газона, все еще не был вычищен, хотя я еще вчера обращал на это внимание садовника. Матильда уверяет меня, что только щепетильность моей натуры не позволяет мне приструнить его.
Мой поезд в Женеву отходит в восемь вечера. Все вещи упакованы и сданы в багаж еще накануне. Я направился в кабинет, решив поработать еще часок-другой. Не думаю, что столь ранний час – удобное время для занятий наукой. Я написал три абзаца статьи о глубоких рефлексах при невралгии, потом перечеркал их. О моих работах написано и так немало недобрых слов, но эти три абзаца в самом деле были слабы стилистически. Потом перечел возмутившую меня до глубины души статью господина N., увлеченного модного ныне социальными реформами:
«До сих пор государством мало что делается в смысле профилактики душевных болезней. Без изменения господствующих воззрений и законодательства мало что можно изменить. Лица, отягощенные дурной наследственностью, не должны производить потомства. Мальтусом ранее был предложен верный метод «социальной стерилизации», но наши закоренелые гуманисты всякий раз приходят в ужас, когда речь заходит об этом. Между тем, по моему убеждению, многие больные и дегенераты сами бы согласились на кастрацию.
Я бы начал с принудительной кастрации у неисправимых преступников и тяжелых психопатов. И потом, постепенно, преобразовал бы общие воззрения и законодательство, чтобы распространить этот метод на другие категории населения. В первую очередь на быстро растущий пролетариат. А так, мы только тем и занимаемся, что даем возможность размножаться умственным и физическим калекам, в то время как здоровые семьи должны уменьшать количество своих детей, чтобы дать им мало-мальски сносное образование».
Здорово будут выглядеть врачи, если им вменят в обязанность кастрацию больных! Я в раздражении отпихнул журнал и решил, что ответа от меня они не дождутся. Время сейчас сложное. А я пока лишь доцент на кафедре. Надо держать в голове карьерную линию. Профессор уже старик и не сегодня- завтра…. Кстати, на этой неделе надо провести инвентаризацию. Опиаты, морфий и спирт. Все, что приобретается на государственные средства, должно быть тщательно учтено.
Все было правильно. Но какая-то душевная заноза никак не давала мне покоя. Может быть, все дело в Анне? Когда мы с ней впервые встретились? Наверно, уже прошло полгода. Да, незаурядный случай…. Редкостная красавица. К тому же чрезвычайно интеллигентна и умна. 22 года. Классический случай истерии в связи со смертельной болезнью отца. Паралич конечностей, нарушение кожной чувствительности, расстройство речи и зрения, Целый букет недугов. Еще невозможность есть и мучительный кашель. Да-да, именно с этим симптомом она впервые обратилась ко мне.
Господи, а я ведь только о ней и думаю в последнее время! Ах, если бы я мог вернуть ей душевное здоровье! В последнее время я все больше напоминаю себе клинического идиота, который пытается при помощи кувалды починить хрустальный кувшин. Что там у нас в назначениях? Сульфонал с дозой морфия…чтобы компенсировать вредное воздействие сульфонала на пищеварение. Холодное обертывание, гипноз, ванны. И никаких результатов. Старею.
Господи, как же мне все это надоело. Тысячи больных, старых, безумных женщин и мужчин. Стенающих, умоляющих, бьющихся головой о стены, трясущихся в припадке. Нечистоплотных, злобных. Один машинально движется по кругу, другой часами смотрит на лужу воды, третий царапает себе лицо. Четвертый и пятый стоят и тупо жуют бумагу. Поневоле сходишь от всего с ума.
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я положил в карман мяч для гольфа и вышел подышать свежим воздухом. Стояло жаркое летнее утро. Я потянулся, стоя на крыльце, и тут же скривился от свербящей боли в правом боку. Камень в почке в последнее время вырос и постоянно досаждал мне.
Сказать по правде, многие удары по мячу были далеки от совершенства. Сказывалось отсутствие тренировки. Я только начал входить в форму, когда за мной пришла Матильда. Она заявила, что уже половина восьмого и завтрак уже готов, а я еще не принимал ванну. Я все же не утерпел и сорвался на крик:
- Дорогая, не могла бы ты, наконец, отстать от меня и дать возможность хоть немного отдохнуть перед работой! Я уже до предела измотан твоими замечаниями. Мне это уже надоело! Ясно тебе?
Неудобно было только перед соседями. Хотя, конечно, они отлично знают, что мы с женой в последнее время не ладим. А кто, спрашиваю я, смог бы прожить двенадцать лет с такой пилой? Я был рад, что наше прощание с ней не затянется. Но детям надо было дать еще пару наставлений перед отъездом. Неизвестно, как там все обернется, в Женеве.
- Доктор Брейер! Доктор Брейер, где вы? – ко мне, через все поле мчался наш Ганс (расторопный малый, но с выраженной идиотией). Мяч, сорвавшийся с моей клюшки, полетел по дуге точно навстречу лунке, но, по капризу случая, совершив невероятный кульбит, попал бедняге прямо в лоб. Тот рухнул на месте как подкошенный. Я подбежал к нему, чтобы помочь, но он уже приподнимался с травы. На лбу расцветала здоровенная шишка.
- Ганс, немедленно ко мне в кабинет. Я сделаю тебе холодный компресс.
– Доктор, к вам посетитель.
- Ты сказал, что я сегодня никого не принимаю?
- Конечно, сказал, но он так настаивал. Сказал, что он ваш коллега, что проделал дальний путь….
Тут внезапно мне сделалось как-то нехорошо. Я вдруг почувствовал, как стучит и бьется сердце. Внутренний голос нашептывал мне: «Никуда не ходи. Прогони этого незваного болвана прочь. Возьми его за шиворот и вышвырни за ворота. Тебе и так пора в клинику». Но вместо этого я, повинуясь какому-то дурному порыву, сказал: «Ну что ж, проводи его в кабинет. Я сейчас переоденусь».
Я обработал Гансу шишку, сменил костюм, принял сердечных капель и пошел встречать незваного гостя.
Джентльмен, ожидавший меня, сидел в кресле и курил длинную трубку. Ему было, вероятно, чуть меньше пятидесяти. Он был высок, черноволос, но виски уже посеребрила седина. Лицо волевое, черты суровые, лоб массивный. Под левым глазом шрам как от сабельного удара. Глаза под густо сросшимися бровями поражали своей силой и горели гневным упрямством. Поверх костюма цвета соли с перцем на нем было легкое пальто со стальными застежками.
К тому же он был не один. В дальнем углу комнаты сидела девушка, на которую я вначале не обратил внимания. О Боже! Это же Анна! Уф, нет, не она. Просто удивительно на нее похожа. У Анны более удлиненное лицо, и глаза голубые, как полевые васильки. А у этой искристо-зеленые…
- Прошу прощения, доктор. - Гость встал и церемонно поклонился: «Август Льебо, практикующий сельский врач. Фроляйн Виктория Штайнбок, моя пациентка и давний друг». Немецким гость владел в совершенстве.
Я отвесил ему и даме галантный поклон. Но она молча проигнорировала его и уставилась взглядом в стену. Что ж. Я слышал о Льебо, но, признаюсь, слухи эти были весьма нелестного свойства. О нем говорили как о шарлатане от психиатрии, деревенском колдуне и умелом фокуснике. Мы сели и закурили. Я, следуя традиции, сообщил ему, что вчера был неплохой денек. Он любезно согласился со мной и добавил, что сегодня тоже славный денек. Потом мы согласились, что и завтра, скорее всего, тоже будет славный денек.
Пауза затягивалась. Гость неторопливо курил. Наконец, Льебо, пустив дым эффектными колечками, оборотился ко мне: «Скажите, почтеннейший, это, случайно, не к вам на лечение поступила некая Анна О.?
- А почему вы меня об этом спрашиваете? – насторожился я. Бедное сердце чуть не выпрыгнуло из груди! – Я совершенно не обязан отдавать вам отчет о своих пациентах. Это конфиденциальная информация.
- Ну, ну, будет. Я совсем не хотел вас обидеть, – замахал он руками, - я давно разыскиваю эту девушку, а о ваших знаниях и опыте ходит немало славных историй. Вот я и подумал, что она могла попасть именно к вам, в клинику Оппольцера. Как, кстати, поживает ваш начальник? Все так же подтянут и свеж как прусский офицер, говорит с баварским акцентом и надеется, что ему поставят памятник напротив Бранденбургских ворот за заслуги перед Отечеством?
Я был неприятно поражен его развязностью. Хотя, надо признать, характеристика была, что называется, «в яблочко».
- Ну вот, вы опять надулись. А между тем мы с вами коллеги. Я тоже, в некотором роде, доктор. Стараюсь быть в курсе неврологической теории. С огромным удовольствием читаю ваши работы. Делает вам честь.
Тут он, к моему изумлению, практически дословно процитировал самые важные куски из моей последней статьи об истерии, которой я особенно гордился. Я почувствовал себя польщенным. Тем более что девушка, доселе тихо сидевшая в углу, (и как я мог позабыть о ней?) вдруг мило посмотрела на меня и улыбнулась.
- Вы ведь неплохой гипнотизер, не так ли? Я поклонился.
- И, как, по-вашему, насколько научен этот метод?
- Я, разумеется, против салонного гипноза – осторожно отвечал я, не понимая, куда он клонит. - В этом деле мы имеем широкие возможности, как для науки, так и для шарлатанства. Но сам метод гипнотического воздействия, если очистить его от шелухи, довольно эффективен. Я сам им пользуюсь от случая к случаю.
Глаза его зажглись недобрым блеском: - И как успехи?
- Результат слабо предсказуем. На кого-то этот метод действует, а на кого-то нет.
- Почему? – искренне изумился он. - Вы, знаете, я ведь давно занимаюсь целительством. У себя в деревне я лечу все болезни. От желтухи до туберкулеза. В том числе исцеляю и душевные недуги. Представляете, собираю огромную толпу страждущих в своем старом сарае и сообщаю всем, что они здоровы. Недавно вот пришлось лечить пятнадцать лувьевских монахинь, которые во время причастия стали кататься по полу часовни с отвратительными ужимками, воем и ужасными конвульсиями. Пришлось призвать их к порядку, а наиболее бесноватой положить палец в рот.
- И это все? - я подумал, что меня разыгрывают.
- Все, – без улыбки подтвердил он.
- И какой процент из них действительно выздоравливает? – не без иронии осведомился я.
- Все, кто действительно хочет быть здоровым. Не выздоравливают лишь те, кому быть больным удобнее или выгоднее. Один уходит в болезнь, чтобы вернуть утраченную любовь. Другой загоняет себя в болезнь, поскольку его гложет чувство вины. А еще сотни проникаются идеями своей болезненности просто из подражания. Так-то, дорогой коллега.
Он снова вкусно затянулся дымом.
- Позвольте вам не поверить.
Он только рассмеялся в ответ и пустил дым из трубки.
- Гипноз, – заявил он, - это смесь мистики с фокусами. Все эти ученые невежды, вообразившие себя пророками и кудесниками, творят чудеса, благодаря услугам заранее подученных подручных и средневековой жажде чудесных зрелищ. Воистину, сами не ведают, что творят. Все эти опыты с животным магнетизмом, научные лаборатории, пьяные вакханалии эксплуатируют неведомые силы, живущие в человеческой психике. Но, они-то уверены, что занимаются наукой, черт бы побрал всех этих новоявленных иисусов! Ух-ух-хааа-аахху-х-ха... – собеседник чуть не задохнулся утробным, булькающим, вкусным смехом, очевидно получив наслаждение от неожиданно найденной формулировки.
Я даже оцепенел от возмущения. А мой собеседник, нимало не смущаясь, гнул свою линию: «Вы, ведь, простите, дорогой коллега, сегодня в Женеву собрались? Удаление камня из почки, не так ли? Очень сложная операция и с непредсказуемым исходом. И боитесь, что умрете под ножом?»
Ядовитая стрела была пущена точно в цель. Господи, как он мог узнать об этом? Я, как врач, более всего на свете боялся смерти от руки своего собрата-недотепы. Как мог, отодвигал предстоящую операцию. Последние три месяца прошли довольно мирно, но камень периодически шевелился, доставляя мучительную боль.
Ну что, Виктория, - обратился он к молчащей девушке, - сэкономим доктору время и деньги на проезд? «Ух-ху-хы-хха» - он опять зашелся смехом.
Дальнейшие события развивались так быстро, что мой пораженный разум с трудом может точно воспроизвести точную их последовательность.
- Дорогая, - обратился он к Виктории, - дайте-ка мне вон тот швейцарский нож. Да-да, вот этот, на столе. Спасибо.
Не успел я уточнить, что же именно он имеет в виду, как этот субъект вцепился мне в руку.
Ага! – сказал он. – Ну что? А вы не верили! И воткнул нож мне в бок.
Все поплыло у меня перед глазами. Я посмотрел вниз и увидел то, что мало кому из живущих ныне удастся лицезреть. Бок мой был распахан практически пополам, кровь хлестала ручьем. А этот безумец легко вынул мои потроха из живота, достал живую, окровавленную почку, надрезал ее, и, пропев что-то вроде: «Волшебные черные очи, Я вами сражен наповал», достал оттуда бурый булыжник, размером с крупную фасолину. А потом, небрежно засунув все потроха обратно, и закрыв края раны рукой, допел: «За что вы меня погубили, За что я так долго страдал». В голове у меня помутилось, и я без чувств упал на пол.
Глава 3. Нелепый визитер.
Можно мы говорим тогда, когда у нас грамотный собеседник, и хотим получить то, на что не имеем права. (Д-р Блумсфильд «Грезы»).
Совесть сдалась. Настоящей стойкости в ней никогда не было. Но признать себя побежденной согласилась не сразу. Она заявила, что это удар ниже пояса, что раз уж Майкл такой подлый, трусливый, лживый и коварный тип, вскрывающий чужие письма, то она умывает руки, и что если он не собирается в одиночку распить всю бутылку кларета, то она покорнейше просить налить и ей стаканчик.
В общем, с совестью дела пошли на лад. Разделавшись с кларетом, они с Майклом решили сменить привычную обстановку и еще немного прогуляться по указанному в письме адресу. Совесть, по своему обыкновению, мечтала о море. Она сказала, что есть у нее на примете одна яхта, именно то, что им требуется. Управлять ей мы будем сами, обойдемся без лодырей, которые только и знают, что требовать зарплату. Всего восемьсот фунтов. Ялик с великолепной оснасткой. Каюта и салон. И никаких романов, даже мимолетных! Только вперед! Курс зюйд-зюйд-ост! Акулы, коралловые рифы и прекрасные морские пейзажи. Оставшиеся двести фунтов уходят на оплату долгов.
Другой голос принадлежал худшей, хотя и более мудрой половине его сознания. Майкл называл его Интуицией. Он скептически относился к соленой воде и свежему бризу, зато был горячим сторонником ипотечных сделок.
Майкл, в целом, был согласен. Но, как человек утонченного ума, предлагал метеорологические наблюдения за морем из окна трактира «Русалка и цепь». Долги отсрочить. Так, мило беседуя втроем, они прошли весь путь до Тевисток-плейс. Стоял прекрасный осенний вечер. Дождь уже почти прекратился и Майкл снова воспрял духом.
Первым неожиданным препятствием на его пути стал английский дог. Он сидел как раз у парадной лестницы дома номер шесть, широко расставив лапы и высунув наружу огромный язык. Что за прелестная собака – английский дог! Нет на свете собаки нежнее и ласковее ее. А как грациозно и томно встает она на задние лапы, и кладет передние на плечи нежданному посетителю, не забыв при этом широко зевнуть! Но для бедняги Майка, мало знакомого с этими прелестными существами, пес был скорее похож на языческого идола, воспрянувшего духом при виде принесенной жертвы.
Дог, очевидно, давно поджидал его. Он встал, приветствовал его зловещей усмешкой и занял наиболее выгодную позицию между ним и входной дверью.
- Ты славный, хороший песик – сказал ему Майкл, и закончил вопросом допускающим только утвердительный ответ: - Ты, ведь, правда, славный песик? Пес, похоже, так не думал. И плохо относился ко всяким проходимцам, пытающимся тайно проникнуть в чужое жилище, и вынести оттуда все самое ценное, включая мозговую кость, спрятанную под угол ковра.
Отринув всякую любезность со стороны Майка, пес заинтересовался его гардеробом, впитавшим ароматы городских улиц, и стал активно изучать воротник пальто. Майкл никогда не смешивал храбрость с безрассудством, и потому стоически переносил пытку. Прошло, вероятно, около получаса. Монстр милостиво позволил ему присесть на лестничную ступеньку, но всякий раз предупреждающе скалился, когда Майкл пытался сделать шаг в сторону. Потом ему до такой степени опротивела жизнь, и наскучил голос мудрости, что он дал себе слово… продержаться еще пару минут.
Его спасительницей стала миловидная, но чересчур смешливая служанка, вышедшая из дома с корзиной в руке. Вместо женского сочувствия, так присущего их полу, она всплеснула руками и залилась неудержимым смехом, да так что чуть не выронила из корзины белье.
– Как? – воскликнула она. – Неужели вы испугались нашего Бродли? Он же еще совсем щенок! Мы его с ложечки кормим. Да он же мухи не обидит!
У Майкла было свое мнение насчет свирепых хищников, которых держат в доме, но он благоразумно предпочел придержать его для другого раза.
- А вы и есть тот самый джентльмен? Майкл неопределенно замотал головой. Он уже горько жалел о своих идиотских планах.
- Мисс ждет вас наверху.
О, старый друг! Только ты смог бы понять и поверить, что более глупым, бестолковым и неуклюжим Майкл не выглядел никогда прежде. Даже в ранней юности, когда учился танцам при помощи схем из популярной брошюры. Знаешь ли ты, что вон тот, еле удерживающийся на ногам оборванец, с тусклыми, глупо вытаращенными от изумления, страха и надежды глазами и есть твой друг Майкрофт. - Отчаянный игрок в теннис, сноб, джентльмен и надежда английского авангардизма.
Как только он вошел в нарядно обставленную гостиную, и практически тотчас же, как незнакомая девушка, лежавшая с книгой на тахте, повернула к нему свою изящную головку и пригласила присесть, он просто утратил дар речи. Надо сказать, что в эту пору к женщинам Майкл относился преимущественно снисходительно. Он смотрел на них сверху вниз. Даже на своих старших родственниц, даже на самых милых и изысканных дам полусвета он глядел с покровительственной снисходительностью. Он был уверен, что женщины не способны думать и разговаривать на темы чуть сложнее своих и чужих туалетов. Даже если бы две дамы попали на необитаемый остров, то, по сугубому мнению Майкла, они целые дни только и делали бы, что обсуждали пригодность ракушек, фиговых листочков и лиан для украшения собственного гардероба.
А сейчас он был сражен наповал. Ее прекрасными, глубокими, умными глазами. Казалось, что она давно и хорошо знает его. Мало того, легко видит все на самом дне его души! Критичным взглядом художника он смотрел на ее прекрасное лицо и не находил никаких изъянов. Девушка явно была того же типа, из-за которого началась Троянская война.
Подобно фениксу, исторгшему в последнюю минуту жизни пламя, он назвал себя, протянул письмо и опустился на стул (очень удачно, что не мимо) и застыл, плохо соображая, о чем идет речь. А барышня отложила в сторону рукопись книги. (Майкл успел мельком разглядеть название: «Происхождение семьи…»), пробежала по письму глазами и с любопытством оглядела гостя:
- Что с вами? Где вы умудрились так перемазаться? Разве на улице такой сильный дождь?
- Ерунда – с достоинством парировал Майкл, - я просто помогал вашей собачке перелезть через ограду. Уличные мальчишки стреляли из лука в кошку, а ей не было видно.
Некоторое время они помолчали, присматриваясь друг к другу. Девушка еще на минуту вернулась к письму, а потом отбросила его в сторону. И стала живо интересовалась тем, что Майкл думает о матриархате, кросс-кузенном браке(?), полиандрии(?), и прав ли Уильям Годвин, который утверждает, что современный брак есть худшая форма рабовладения? Майкл успевал только фиксировать незнакомые слова.
Потом она резко оборвала себя. - Простите мою горячность. Я очень увлечена работой. Меня зовут Виктория. Я вношу корректуру в рукопись новой книги одного очень талантливого автора. Вечно он что-нибудь выдумывает. Эй, да вы меня не слышите? Она пощелкала пальцами у него возле уха. Потом перед глазами.
Майкл честно смотрел ей в рот. Он видел алые губы, высокую шелковую шейку, беззвучно следил за полетом ее тонких пальцев, а когда она поправляла волосы, и приоткрыла на мгновение плечо, сердце взорвалось бешеной пульсацией. Ему припомнилось трехстишие Басе («Как сладостно, Выползает из сердцевины пиона пчела, Как медленно…»). И еще, что-то романтическое через дробный перестук.
Нежданно-негаданно ему улыбнулась удача. Как будто поняв его затруднения, девушка заговорила об Англии и англичанах. Оказалось, что она родом из Пруссии, в Лондоне сравнительно недавно. Выяснилось, что ее удручает грубый материализм немцев, их сытое, скучное и правильное житье, и что она в восторге от английского спорта.
Майкл, если честно, был неважным спортсменом. Ему претил грубый животный азарт. Лучше всего у него, (кроме лаун-тенниса, разумеется), получалось играть на бильярде. Но тут он распелся соловьем.
- Я неплохо катаюсь на велосипеде. И с огромным удовольствием прокачу вас по лесу на тандеме. Хоть завтра вечером. Хотите?
- А если пойдет дождь? – мягко спросила она. - Под открытым небом в дождливую погоду не так уж приятно.
- А мы сейчас это узнаем. – Майкл завладел лежавшей на столе газетой, и внутренне похолодев, прочел предсказание, в котором пророчились «дожди с градом, ветер северо-восточный, сильный, в центральных графствах (Лондон и Ламанш) – область пониженного давления. Барометр продолжает падать».
Майкл лишь на мгновение смешался: «В четверг мы могли бы сходить на боксерский турнир. Состязания в тяжелом весе. Бой состоится под крышей. Видите, погода тоже не всевластна. Сейчас, сейчас, где-то здесь, на спортивной странице… И с изумлением прочел, что в связи с волнениями, охватившими в последнее время столицу из-за краха банка «Юнион Пасифик» все спортивные соревнования отменяются.
Но Майкл не сдавался: «А еще, если вам, конечно, нравится морской воздух, я мог бы приобщить вас к парусному спорту. Если в воскресенье выдастся хорошая погода, мы могли бы прогуляться к шлюзу. Представьте себе, все обитатели Лондона, нарядившись в лодочные костюмы, высыпают на берег. Вся река до самой Хемпстодской церкви усыпана желтыми, синими, оранжевыми, красными, белыми пятнами дамских платьев. Мужчины деловито готовят лодки, искрящаяся на солнце вода Темзы, повизгивающие от возбуждения собаки и белоснежные паруса…. Ну, как, согласны»?
- А вы, оказывается, неплохой оратор, - с мягкой улыбкой заметила она. - Я вначале думала, что вы так и промолчите все время. Спасибо за любезное предложение. Но, к сожалению, я завтра уезжаю за океан, в Америку.
Любезность феникса была недолгой. Пламя потухло так же внезапно, как и возникло. Он ощутил такое сильное чувство внезапной утраты, как если бы из души вынули самые лучшие детские воспоминания: о рождестве, о запахе елки, о солнечных зайчиках и не предложили ничего взамен. Действуя далее уже скорее автоматически, нежели рассудочно, Майкл поднялся, взял любезно, и с улыбкой поданные ему деньги и бумажник, откланялся, и, с трудом вписавшись в дверной проем, оказался на улице.
Холодный свежий воздух подействовал отрезвляюще. Он, правда, еще успел уронить в грязь перчатки и угодить ногой в глубокую лужу, но уже не придал таким мелочам какого-то значения. Знакомый дог, поджидавший его на углу, был ошеломлен его невниманием. В мозгу услужливо крутилось еще одно японское трехстишие: «Холодный дождь без конца, Так смотрит продрогшая обезьяна, Будто просит соломенный плащ».
В полузабытьи, кое-как добравшись до дому, он свалился на кровать и мгновенно уснул. И снился ему сон, будто он проглотил соверен и, чтобы извлечь его, в его спине черти буравят дырку.
Он просил поверить ему в долг и обещал расплатиться в конце месяца. Но его и слушать не хотели, и настаивали на том, чтобы вытащить деньги немедленно, потому что в противном случае нарастут большие проценты. Тут у чертей произошла словесная перепалка, а потом они повернули бур с особенно изощренным садизмом, и Майкл проснулся.
Голова у него болела. В комнате было душно и накурено. Орудием его пытки оказался злосчастный вчерашний футляр, каким-то образом оказавшийся у него в постели. Он поворочался с боку на бок и попытался снова уснуть, но ничего не вышло. Тогда он приподнялся, и с трудом припоминая вчерашний день, близоруко щурясь, стал рассматривать своего ночного мучителя.
Футляр был дорогой: небольшой, русской кожи, с анаграммой ЛБ, но на вкус Майка, несколько грубоват. Внутри оказалась какая-то записка, адресованная другому лицу. Майкл прочел ее, сильно недоумевая: «Дорогой Фридрих! - говорилось в письме, - самый могучий ум, самое сильное сердце, которое я когда-либо знал, перестало биться. Горячо скорблю вместе с Вами. Лично я, смею Вас уверить, к этому непричастен. Нам с Вами, милейший Фридрих, необходимо встретиться, так как дело всей вашей жизни находится в опасности. Как насчет партии в кегельбан в клубе на Севен-Дайлс? Я там играю по пятницам. И еще. Не трогайте Бернштейна. Записку передаю с оказией».
В углу был оттиснут почтовый штемпель Дорчестерского аббатства.
- Что за чушь! Майкл встал и, приоткрыв окно, выбросил бумажник на мостовую. Потом снял с висевшего на стене гвоздя часы. Они показывали четверть девятого. «Господи, помилуй! –воскликнул он. – К девяти я должен быть в Сити! Почему меня никто не разбудил!»
Он стоически принял холодную ванну. Побрился без горячей воды, так как греть ее было некогда, и сбежал по лестнице. Напялил пальто, нахлобучил шляпу, сунул подмышку старый зонт и бросился к выходу. Дверь была еще на крючке. И уже сотрясалась от резких ударов с той стороны. На пороге стоял незнакомый инспектор, с дубинкой на поясе. За спиной у него топтались два хмурых констебля.
- А вы напрасно торопитесь, любезный, - небрежно бросил он. – Если только не рассчитываете на явку с повинной.
Инспектор протянул ему бумажник и спросил:
- Это ваше?
- Мое, но оно мне больше не нужно. Если хотите, можете взять это себе.
Инспектор не обратил на иронию ни малейшего внимания и продолжил допрос:
- Вы только что выбросили эту вещь из окна?
Майкл не стал запираться:
- Вы совершенно правы.
- Мы приобщим это к делу. Он подал бумажник констеблю и решительно заявил:
- Сэр, вас обвиняют в краже и убийстве вашей квартирохозяйки миссис Лаудер. Потрудитесь посторониться. Сейчас здесь будет произведен обыск. Давайте, ребята, и пошустрей.
Глава 4. Сумасшедший дом.
- Доктор Брейер. Доктор Брейер, да очнитесь же вы, наконец, - кто-то с нечеловеческой силой тряс меня за плечи. Потом стали бить по щекам. Я с трудом приоткрыл глаза и обнаружил, что лежу на полу у себя в кабинете. Мой ковер ручной работы был залит кровью. Моей кровью. По рубашке тоже расползлась жирная красная клякса. Виктория стояла надо мной на коленях. Глаза ее были встревожены.
Льебо скептически хмыкнул, обращаясь к своей ассистентке: «Ну, вот, семь с половиной минут. А вы говорили, что полчаса. Это крепкий малый. И с нервами у него все в порядке. Ух-ха-ха-ха».
- Правда, доктор? – это уже ко мне.
Я поднял на него вопрошающие глаза. Смотреть на свой распотрошенный бок я даже не решался.
- Да не бойтесь вы, можете даже потрогать.
На теле не было ни царапины! Руки у меня задрожали.
- Операция прошла успешно, - торжественно произнес Льебо. Вот тебе твой камень, Петр.
Он протянул мне что-то, напоминавшее бурую фасолину.
Я был полностью обескуражен.
- Как вы это сделали?
- Давайте присядем. Успокоимся, выпьем чаю. Эй, Ганс, - проревел он, - где ты там?
Мой слуга, вбежавший в комнату, увидев меня лежащим без сил на ковре, вдруг стал бледен как полотно.
- Боже мой, что с вами?
- Виски мне, чаю со льдом доктору, живо! - продолжал распоряжаться мой незваный гость. – Еще горячий шоколад для мисс! Ганс пулей помчался в кухню.
- Знал я одного преподавателя, жившего в районе лондонских доков, - некоторое время спустя продолжил Льебо, прихлебывая виски, - который в юности неожиданно пристрастился к разглядыванию сквозь подзорную трубу пароходов, проплывавших по Темзе. Этому занятию он посвящал все свое свободное от посещения лекций время. Потом у него начались мигрени непонятной этиологии, и появилась рябь в левом глазу.
- И что же? – вежливо поинтересовался я, тайком ощупывая свой бок. Мне казалось, что внутренние органы обрели дар речи и пустились в безмолвный диалог: «Почему я все время должно за всех отдуваться?» – горячилось сердце. «Не переусердствуй с крепким чаем», - шептал желудок. А печень, в свою очередь, орет: «Эй, что случилось? Вы что там все, наверху, с ума посходили?».
- Пришлось вынуть ему глаз и показать, что внутри не произошло никаких изменений.
О, Господи! Меня снова замутило. Лишь нечеловеческим усилием воли я задержал выпитое во рту. А девушка мелодично рассмеялась: «Август, перестаньте разыгрывать бедного доктора! Он ведь, правда, вам поверил!»
- Что поделаешь, дорогая, в такой ситуации людям обычно не до шуток. Льебо снова раскатисто захохотал. Потом напрягся и с силой обернулся ко мне.
- Вы все еще думаете о том, как я это проделал? У вас так не получится. Сколько ни пытайтесь. Да и зачем вам лезть в хирургию? Вы неплохой невропатолог. Вот и лечите душу. Дело это хоть и грязное, но очень благородное.
Он вновь рассмеялся.
- В последнее время среди наших коллег все чаще звучит мыслишка, что души у человека нет. Есть только психика. Что человек - это машина с мозгами. Или слезшая с дерева обезьяна. Зачем бесплодно рассуждать о душе, если можно говорить о деятельности нервной системы? И главное – все можно пощупать!
Льебо сжал кулак так, что даже костяшки пальцев побелели. И трахнул кулаком по столу. Чашки жалобно запели, а я непроизвольно вцепился рукой в подлокотник кресла.
- Бред! - продолжал он. - Теперь современные ученые ослы разберут голову человеку по полочкам. И для всего найдут свою кнопку. А потом начнут тыкать пальцами, куда ни попадя. Лучше бы они проверили, есть ли у людей психика! Может, психики-то и нет! Как вы полагаете? – уже к Виктории.
Она честно призналась, что ничего в этом не смыслит.
Я заявил, что не вижу никаких разумных аргументов в пользу существования души. И, отчего-то внутренне стушевавшись, добавил, что, вероятно, это и невозможно установить доподлинно.
- И вы не верите? – казалось, он был искренне изумлен. – Ну, что ж, - он побарабанил пальцами по краю стола. - Тогда одевайтесь.
- ???
Мы едем к вам в клинику.
- Но зачем?
- За доказательствами, разумеется.
- Но, позвольте, - слабо пытался протестовать я, – еще слишком рано. Весь персонал клиники приходит часа на два попозже. Да и мой костюм еще не готов. Разве я могу появиться в больнице в таком виде?
У него, видимо, были при себе аргументы на все случаи жизни.
- Вот и прекрасно, - подытожил он, - значит, обойдемся без лишних свидетелей. Что касается костюма, то больница и не такое сожрет. Ха-ха-ха…
Прежде я ни за что бы не пошел. Чтобы доктор Брейер явился без галстука? И в грязной обуви? Но мой собеседник, по-видимому, обладал недюжинным даром убеждения. Через пару минут я, со всклокоченными волосами уже садился в пролетку. Кучер взмахнул кнутом, и мы помчались по направлению к клинике.
Прибежавший с чистыми полотенцами Ганс долго махал нам рукой, а потом сделал себе пальцем у виска и тяжело вздохнул.
Если бы я только знал, сколько еще потрясений ждет меня впереди!
Вероятно, от пережитых волнений меня начал трясти озноб. Я почувствовал, что мне нездоровится. Виктория, сидевшая рядом со мной, участливо накрыла мою руку своей теплой ладошкой.
Уже позднее, по прошествия многих лет, восстанавливая в памяти картину происшедшего, я никак не мог вспомнить ни выражения ее лица, ни как она была одета. Это была очень красивая молодая девушка выше среднего роста. На большее меня не хватило. Как она была одета? Хоть убей, не знаю.
Я сомневаюсь, что вообще есть мужчины, которые могут сказать, как была одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Я лично помнил, что на ней была синяя юбка. И кажется, что-то еще. Не исключено, что это была блузка: в памяти вспыли смутные очертания широкого пояса. Или жакет? Но что за блузка? Зеленая, розовая, голубая? А что было на ее шляпке: цветы или перья? А была ли шляпка? Я помнил только ее волшебные глаза. И тепло маленькой ладошки.
Встретивший нас у порога клиники сторож долго и с изумлением рассматривал нашу колоритную группу. По-видимому, он никак не мог определиться с диагнозом. В его руках была гигантская связка ключей, которые громыхали при каждом шаге.
Величественным мановением руки я велел ему удалиться, но старик, тем не менее, приближался, истошно крича: «Иду, иду, сэр, я, видите ли, прихрамываю. Да старость не радость, сэр! Как всегда на посту, сэр! Не верьте гнусным интриганам, которые уверяют, что я провожу утро за рюмкой! Томас как всегда трезв, сэр!»
- Спасибо, Томас! – я старался быть вежливым и непреклонным. – Давайте ключи. Вы нам не нужны». Но доктор Льебо, шедший следом, взял меня за руку.
- Старик, - ровным и холодным голосом произнес он, подняв вверх правую руку. – У тебя опухоль в правом легком. Хронический ревматизм и несчастное сердце. Я помогу тебе.
Взяв изумленного сторожа за шиворот левой рукой, он без видимых усилий повернул его к себе. Глаза их на мгновение встретились, и старик вдруг страшно закричал, а потом забился в немых конвульсиях.
- Ты проживешь еще ровно десять лет, - чеканя фразы, произнес Льебо. – Пусть жизнь твоя будет прекрасной и достойной хвалы. Смотри, мне не должно быть стыдно за твои почтенные седины.
С этими словами он отпустил несчастного страдальца. Волосы его мгновенно стали белы как снег. Но, когда Томас распрямился, от былой сутулости и шаркающей походки не осталось и следа. Лицо его стало чистым, а глаза осмысленными.
- Благодарю вас, сэр, - что есть силы заорал он. - Я чувствую себя превосходно, сэр. Да благословит вас Господь, сэр.
Льебо только поморщился в ответ. Я не верил собственным глазам. Никогда еще врачевание не казалось мне таким легким делом. Свидетелем чуда или галлюцинации я стал? Не знаю. (Проведенный на следующий день детальный осмотр сердечно-сосудистой и дыхательной деятельности показал, что он абсолютно здоров).
Мы прошли длинный ряд бараков, около которых разгуливали больные в белых колпаках под бдительным присмотром санитаров. В клинике Льебо ориентировался с удивительной легкостью Он шел чуть впереди меня ровной размашистой походкой и ни разу не спросил о направлении движения. Он явно направлялся в палату, где лежали больные солдаты, недавно прошедшие войну, с травматическим бредом, полученным от удара или огнестрельных ранений мозга. Эти больные, как известно, не различают лиц, ничего не помнят. Их мучают постоянные головные боли, случаются и тяжелые обмороки.
В палате было душно. Сильно пахло лекарствами и потом. Больные: человек пять или шесть лежали на своих койках туго спеленатыми овощами и тупо глядели в потолок. Один, наиболее сохранный, сидел и читал старую газету. На нас они почти не обратили внимания. Двое из них недавно перенесли операцию по удалению рубца из мозга. В голове был оставлен вентиль для уменьшения внутричерепного давления.
Этот род больных почти не получал никакого лечения. При бредовых формах мы обычно только выжидаем выздоровления и бережем больного от него самого. Против раздражительности иногда помогает бром. Обслуживающий персонал получал строгие указания сохранять полное терпение по отношению к больному и ничем не раздражать его.
Льебо спокойно и уверенно уселся на одну из коек, прямо на ноги одному из больных.
- Нам понадобится свободное помещение для работы, - безапелляционно и весело заявил он. – Всех этих лодырей на свежий воздух. Развяжите их.
Я чуть не лишился дара речи: «Но, позвольте, трое из них с эпилептическими припадками!» Но встретив его жесткий взгляд и кое-что припомнив, не стал перечить. В минуту, путы, стягивающие больных, были сняты. Виктория самоотверженно помогала мне в этой малоприятной работе.
Льебо оживленно потер ладони, а потом как гаркнет: «Встать, когда с вами разговаривает офицер!» Даже стекла зазвенели.
Повинуясь его команде, больные вдруг подскочили и вытянулись во фрунт. Тот, на котором сидел Льебо, тоже застыл, мертвой хваткой вцепившись руками в борта кровати.
- Ну, так как, доктор, - осведомился Льебо, раскуривая короткую трубку, - есть у них душа или нет?
Я честно ответил, что этот род больных более всего похожа на живые автоматы в описании Рене Декарта.
- Придется внушить вам более христианский взгляд на сей предмет, - улыбаясь, сказал Льебо. – Присмотритесь к джентльмену, на котором я сижу. Подойдите поближе, не бойтесь.
Я склонился над кроватью. А Льебо неожиданно и хлестко дал мне подзатыльник, от которого я упал прямо на бедолагу. Мир вокруг дернулся, поплыл и стал плоским и безжизненным. Неестественным и беззвучным. Все окружающее меня пространство окрасилось в желтый цвет. И я увидел душу этого больного. На месте лица был овал, голубого цвета, окруженный светящимися красными искрами. «Я сошел с ума» – подумалось как-то грустно и безучастно. Я перевел глаза на остальных. Те же светящиеся голубые овалы. Только на лицах Виктории и доктора Льебо обнаружились черные непроницаемые маски с прорезями для глаз.
- Ты просто нарушил границу чужих владений, болван, - сказала мне душа человека, лежавшего подо мной. – Встань с меня». И тут меня отпустило. Я подскочил как ужаленный и очнулся. Похоже, что я был единственным сумасшедшим в этой палате. Окружавшие меня абсолютно здоровые люди в больничных пижамах весело и шумно собирались домой. Они упаковывали свои чемоданы, хлопали меня по плечу, желали «счастливо оставаться», «держать круче к ветру» и звать миссис Биггс, если случится экстренное расстройство пищеварения. Построившись в колонну по одному, отряд бодро покинул комнату.
Никого, кроме нас троих, в палате не осталось. Где-то в конце коридора раздался душераздирающий вопль санитара, тщетно пытавшегося остановить колоритную процессию.
- Чудесно, - сказал Льебо. – Руки у нас развязаны. Теперь займемся Анной. Это очень важно. Приведите ее сюда, доктор.
Мою Анну! Сердце бешено заколотилось. Я поспешил за ней в ее палату. Она ничком лежала на кровати и казалась парализованной. Реакции были заторможенными, лицо бледно, а глаза испуганы. В последнее время она вообще была в морально скверном состоянии и легко становилась капризной, озлобленной и вялой. Возможно, сказывалось влияние морфия.
Я легко поднял ее на руки и, не отвечая на ее удивленные вопросы, быстро понес по больничному коридору, стараясь не попасться на глаза кому-нибудь из персонала. Представляю, что бы они подумали! Тело Анны периодически сотрясал тяжелый кашель.
Когда Анну бережно уложили на кровать, я еще успел удивиться внешнему сходству с Викторией. Но потом был полностью увлечен тем, как работал с Анной доктор Льебо. Это не вписывалось ни в какие каноны!
Он стал подробнейшим образом расспрашивать ее о детстве, взаимоотношениях с отцом и матерью и был скорее похож на исповедника, чем на врача. Она отвечала, вначале неохотно, но потом все более и более раскрепощаясь.
- Не могли ли бы Вы припомнить случаи, когда во время ухода за отцом Вы видели несколько расплывчато, глаза как бы косили?» - спросил он.
Она немного подумала перед ответом: «Вы знаете, была одна ночь, когда при чтении все вдруг поплыло перед глазами, да так что я не могла различать шрифта. Я была вынуждена отложить книгу».
После паузы она продолжила: «Парой недель ранее я была настолько усталой, что едва могла видеть. Но мне приходилось не спать, поскольку мой больной отец, кажется, попросил глоток воды или…» – тут она прервалась и покраснела.
«Или что?» – мягко спросил Льебо.
«Или я должна была помочь ему добраться до туалета и справить нужду».
«Что Вы чувствовали при этом?»
«Я готова была провалиться от стыда сквозь землю. Я не могла смотреть на то, как он, ну…(она вновь мучительно покраснела и закашлялась), и не могла оставить его там одного. Я так боялась, что он упадет и разобьется». Она вдруг свернулась калачиком на постели и судорожно разрыдалась как маленький ребенок.
Льебо вновь озадачил меня своим поведением. Он присел на кровать рядом с Анной, обнял ее за плечи и стал ласково и бережно гладить по голове.
И кашель прошел! Более того, прорыдавшись, Анна успокоилась и пришла в нормальное состояние! Глаза ее улыбались.
- Даю Вам год, доктор Брейер, - четко, роняя слова, сказал Льебо. - Вот Вам метод, пользуйтесь на здоровье. Через год я сам откручу вам голову, если вы полностью не излечите ее. И кстати, подготовьте место еще для одного пациента. Его зовут Майк Адлер. Моя личная просьба.
Через пару месяцев я попытался списаться с доктором Льебо, чтобы рассказать ему о наметившихся успехах в лечении Анны и новом методе, который я решил назвать «катарсисом»*. Но он почему-то решительно отмежевался от всего, заявив что, никогда не был в Австрии и со мной, к его глубокому сожалению, не знаком. Этим он меня несколько обидел.
Пару лет спустя Ван Ретенгем, посетивший Льебо с почтительным визитом, описывал мне совсем другого человека: крепкого мужчину с поредевшими волосами, короткой белой бородой и усами, с огрубевшим, опаленным солнцем морщинистым лицом сельского жителя.
Глава 5. Следствие заходит в тупик.
Обыск в комнатушке Майка был проведен в рекордно короткие сроки. Проползав по комнате на коленях, полисмены собрали четырнадцать пустых бутылок, два шарика для пинг-понга и моток веревки. Все это пыльное богатство теперь стояло на столе.
Вот вам и весь расклад, джентльмены, - лихо подвел итоги обыска инспектор, опираясь рукой на кресло и протирая платком взмокший лоб. – Старая леди распростерта на полу в своей комнате с явными признаками асфиксии и следами от пальцев на шее. Это раз. Как показала соседка, мисс Грей, около двух часов ночи, из комнаты мисс Лаудер доносились невнятные крики и звуки борьбы. Движимая чистым любопытством, она прокралась к ее двери, припала к замочной скважине и увидела силуэт мужчины, стоявшего к ней спиной. Это два. Этот молодой джентльмен, Майкл Адлер, служащий в нотариальной конторе, не раз замечался жильцами в недостойном поведении и ночных кутежах. Это, так сказать, три.
И он в упор посмотрел на Майка. Тот только отвел глаза. – Далее, продолжал свою мысль страж порядка, - мы сегодня же отправляем запрос о сумме его заработка, и, проделав несложные вычисления, делаем вывод, что означенную сумму в тысячу фунтов, он мог бы скопить только за тридцать –сорок лет непрерывного труда и сугубой экономии. Это четыре. И, наконец, другой сосед - фотограф мистер Беггли, доводит до нашего сведения, что самолично слышал, как Майкл Адлер вчера грозился свернуть квартирохозяйке шею, если она не отстанет от него с требованиями о квартплате. Я кончил, джентльмены, – и он горделиво оглядел аудиторию, внимавшую ему в почтении.
- Ну, что скажете на это, любезный? - обернулся он, наконец, к Майку, оцепенело сидевшему на стуле. Только приличие удержало Майка от того, чтобы рассмеяться сыщику прямо в лицо. Только приличие и отсутствие значимых аргументов в свою пользу. Поэтому он отвернулся к стене и промолчал.
- Отвезете джентльмена в участок - распорядился инспектор, - и до моего прибытия подержите. А я, на всякий случай, зайду в пивную на Дин-стрит, узнаю, нет ли хороших новостей по делу о Йоркширском висельнике. Я сегодня с семи утра на ногах.
И он с привычной скоростью (две мили в час) зашагал по краю тротуара, стремясь уберечь форму от помоев, выливаемых горничными из кон.
В это утро улицы Лондона были особенно пустынны. Лавки были закрыты. В церквях звонили в колокола. Ветер гонял маленькие пушистые облака, размазывая их по постепенно алеющему небосводу. Яркие солнечные лучи навевали самые теплые чувства.
- Что-то все же есть особенное в английском воскресенье. Какая-то неземная благодать, – мечтательно произнес один из полисменов, бережно подсаживая Майка в поджидавшие их дрожки. Другой полисмен, похоже, был с ним полностью солидарен. Он уютно облокотился на сиденье и сосредоточенно раскуривал сигару, стремясь не истратить на обогрев улицы ни грамма драгоценного дыма. Его черная каска с белым значком сползла на глаза.
Второй полисмен торопливо дожевывал еду, принесенную из дома, запивая ее водой из питьевого фонтанчика.
Глядя на жалкую фигуру Майка, притулившуюся меж ними, можно было только молиться о спасении его души. Как он был самонадеян! Как глуп! Он готов был биться головой о каску полисмена, но опасался повредить ее своей чугунной башкой.
Увы, Фортуна оказалась девушкой из неблагополучной семьи. К тому же весьма ветреной особой. При обыске у него были найдены деньги, количество которых никак не вязалось с его официальным доходом. Хуже того, он не смог толково объяснить, где он провел вчерашний вечер и каким образом в его распоряжении вообще оказалась такая крупная сумма. И теперь законным порядком отправлялся в участок, где его запрут до утра, а далее, страшно подумать, - в тюрьму.
Лошади тронули рысью, и Майкл без сил откинулся на сиденье. В данную минуту перед его глазами могла бы сверкнуть молния, он бы и ее не заметил. Мучительные попытки привести смятенную душу в порядок, заканчивались лишь тем, что изо рта у него вылетали звуки, означавшие что угодно, но не святую молитву.
На углу Фенчерч-стрит и Уотфорд дорогу их экипажу поневоле перегородила огромная толпа митингующих. Вся эта масса людей (в основном простолюдины, мастеровые, ремесленники, хотя среди них попадались и солидно одетые господа), затаив дыхание, слушала проповедь какого-то энергичного старика с длинной белой бородой, яростно размахивавшего кулаками. В какие-то, очевидно наиболее патетические моменты, толпа, поддерживая оратора, начинала одобрительно реветь и улюлюкать. А уличные мальчишки, гроздьями висевшие на фонарных столбах, свистели и бросали в воздух листовки. До слуха Майка подобно шуму прибоя доносились лишь отдельные фрагменты: «Плакали ли вы о потерянном мире, как Иисус плакал? Если нет, то горе вам! Довольно ли у вас веры?…Оглушительный рев толпы… Он придет по вере сильно верующего в сие… И снова тысячеголосное: га –га -га.
Кучер, управлявший их экипажем, был сноровистым малым. Он пару раз успел отвернуть в сторону, чтобы не задеть кого-то из особо разгоряченных джентльменов. Но тут какой-то бродяга с диким лицом и всклокоченными волосами, доселе смирно внимавший проповеди, обернулся к ним, загоготал, заулюлюкал, и стал грязным пальцем показывать себе на горло. Зарождавшийся там звук, очевидно, в силу природного косноязычия бедняги, был скорее гулким и протяжным «ы», но лошади восприняли это несколько иначе. Они вдруг вскинулись, сорвались с места и понесли. Под неумолчный грохот колес и бешеную тряску Майкл успел еще отметить, что прямо на них на всем скаку несутся угол дома и театральная тумба, а потом коляска взлетела, запрокинулась набок и он отключился, успев все же своим несчастным лбом совершить акт вандализма по отношению к полицейской каске.
Очнулся он от резкого толчка в спину. Толчок был нанесен ногой, одетой в башмак, знавший и лучшие времена. С трудом повернув к небу разбитое в кровь лицо и с ужасом обнаружив языком нехватку передних зубов, Майкл увидел прямо над собой мальчишку – руки в брюки, котелок и глиняная трубка в зубах.
- Прошу прощения, приятель, не видел ли ты рассыльного из гостиницы, с пальто и пледом в руке? Сочтя полученный ответ за отрицательный, мальчишка проворно помчался дальше, увлекая за собой четверку бродячих собак.
Какое-то время спустя Майка обнаружили лежащим в уличной канаве два джентльмена сомнительной наружности. Оказав ему любезность, они повернули его лицо навстречу небу, и безрезультатно обшарив карманы, уже было собирались вынести вердикт насчет «убийства при попытке к бегству». Но тут, один из них, удивленно присвистнул:
- Провалиться мне на этом месте, Джим, а приятель-то жив! Ишь, какой ловкач, голыми руками угрохал двух ищеек. И не терпящим возражения голосом, добавил: «Ты как хочешь, Джим, а я считаю, надо малому помочь. Тут с минуты на минуту фараоны заявятся. Хватай его за, скорей, за ноги и потащили.
Дейли телеграф. 9 сентября 1884 года.
Зловещее убийство на Тоттенхем-роуд. Убийце удалось скрыться. Наш собственный корреспондент потребовал от полиции объяснений. Как заявил нам инспектор Хилтон Кьюбитт, вчера, в два часа пополуночи, была ограблена и убита мисс Лаудер, сдававшая внаем комнаты на втором этаже собственного дома на Тоттенхем-роуд.
Убийца, молодой Майкл Адлер, двадцати четырех лет от роду, младший клерк в конторе Вулиджа. Он проник в ее комнату ночью, когда мисс, сидя в кресле, перелистывала страницы Vie de Boheme Мюрже, накинулся на нее сзади и задушил. В общем, игра стоила свеч. Заполучив тысячу фунтов(!), преступник собирался скрыться. Оперативно прибывшему на место полицейскому наряду удалось задержать злоумышленника и предъявить ему обвинение. Но тот, будучи, малым не промах, смог внушить сопровождавшим его в участок констеблям мысли о собственной беспомощности и миролюбии, а потом каким-то хитроумным способом злодейски расправился с ними, когда экипаж проезжал близ Уотфорда. Коляска разбита вдребезги. Полицейские в тяжелом состоянии направлены в окружной госпиталь. Убийца скрылся. Его приметы: высокий, худощавый, волосы рыжие, волнистые, глаза голубые. Разыскивается также владелец бумажника с анаграммой ЛБ, от которого убийца стремился избавиться как от улики. По нашему разумению, подобные инциденты и беззакония всегда происходят при либеральном правительстве. Причина тому – неустойчивое настроение масс, не уверенных в завтрашнем дне, что порождает неуважение к закону.
В голове у Майка ревел шторм. Огромная волна хватала его и швыряла с размаху о камни. Потом тащила назад. Он отчаянно барахтался. В ту самую минуту, когда Майкл уже распрощался со всякой надеждой, волна отступила, и оставила его распластанным на песке с раскинутыми руками и ногами наподобие морской звезды. Он стремился откашляться и отплеваться от набившегося в рот песка и ила и вдруг обнаружил, что боролся за свою жизнь, стоя на четвереньках перед лоханью с водой, в которую его, крепко держа за волосы, окунала чья-то безжалостная рука.
- Слава тебе, Господи, - произнес женский голос. – Я уж думала, придется заказывать панихиду. Майкл со стоном вцепился руками в края влагоносного сосуда, с усилием поднял голову и спросил: «Где я?» Он с трудом сообразил, что находится в каком-то бедняцком жилище, душном, прокопченном, с бумажным экраном перед камином и единственным окошком под потолком.
- Там же, где и я, сэр, - отвечала ему женщина. На первый взгляд, она показалась Майку старухой, но когда он присмотрелся, оказалось, что ей никак не больше тридцати. Одета она была бедно, но чисто. – Меня зовут Дженни. Дженни Фолькстоун, сэр. Мы с мужем служим в Армии спасения и арендуем этот дом. Хозяин называет его «компактным», но на наш взгляд, это просто курятник. Мы работаем на ткацкой фабрике «Эрмен и Энгельс». Платят сущие гроши, а работать заставляют с полной выкладкой. Приходится еще откладывать на учебу сыну. Он у нас такой славный мальчик.
- А какое сегодня число? – перебил ее Майкл с горячностью Робинзона, нашедшего в своих вещах подзорную трубу.
- Девятое, понедельник. Вы не отчаивайтесь, сэр, все будет в порядке. Я вынуждена была переодеть вас во что-нибудь сухое. Это вещи моего мужа. А ваши вещи выстирали и высушили. Сейчас будем пить чай. Славьте Господа, что еще живы остались, побывав в такой переделке. Вы бы видели, в каком виде вас принесли сюда. Если бы не наши братья и офицер Гаррис…
Женщина что-то еще утешительно тараторила, а Майкл посмотрел на свое отражение в воде. В чужой одежде не по размеру, с опухшим разбитым лицом он выглядел ужасно и чувствовал себя особенно несчастным. К тому же все лицо было покрыто какими-то красными прыщами. Майкл спросил у женщины, как она думает: не заболеет ли он тифом?
Она считала, что надежды терять не стоит, может все и обойдется. По крайней мере, в ближайшие две недели станет ясно, заболел он или нет.
Он сказал: «О, да!»
Она спросила, умеет ли он музицировать? Потому что сегодня на их квартире соберется местное общество для музыкальных упражнений на волынке.
Он сказал: «О, нет!».
Майкл понял, что попал в одну из многочисленных общин Армии спасения, рассеянных по всему Вест-Сайду. Эта христианская организация занималась благотворительностью, помогая беднякам не только словом Божьим, но и оказывала реальную помощь едой и одеждой. Майкл не раз сталкивался на улице с ее миссионерами, одетыми в особого покроя полувоенные платья и шапки с малиновым кантом. И всякий раз с раздражением отмахивался от их брошюр, которые настоятельно совали ему в руки. Зачем они притащили его сюда? Зачем не оставили лежать на мостовой? По крайней мере, он был бы чист перед законом. А сейчас, скорее всего, его держат за опасного преступника. За его поимку объявлено вознаграждение. Что о нем подумают друзья?
Страшно болела голова. Майкл сосредоточенно пил чай, грыз печенье, и время от времени кивал, не вслушиваясь в душеспасительную болтовню. А ведь он мог бы сейчас бодрствовать у себя дома, уплетая яичницу с ветчиной, или тихо сидеть в конторе над бумагами и мечтать о… Черт! Она же сегодня уезжает в Америку! Он в отчаянии сжал виски руками. Дженни же, решив, что ее проповедь возымела действие, продолжала с удвоенной силой: «Придет время, когда поступки всех людей будут также ясно видны, как днем мы видим дорогу, тогда все они познают Бога и будут испытывать духовную борьбу…и т.п.
Дверь со скрипом отворилась, и в нее просунулась чья-то давно не стриженая голова. – Мы нашли его, сэр. И, оборотившись к Майку. - Прошу вас встать. Перед вами генерал Уильям Бут.
В комнату решительной походкой вошел тот самый белобородый старик, с властными чертами лица и резкими жестами, которого Майкл уже имел счастье лицезреть днем ранее, когда его везли в участок. От него веяло такой страстью и силой, что Майкл поднялся на ноги, прежде чем осознал, что он делает. Говорил генерал жестко, отчетливо, неудержимо увлекаясь потоком собственной речи. Вслед за генералом в комнатку втиснулось еще несколько человек. Все они отличались военной выправкой и очевидно составляли его свиту.
- Джозеф, наш разговор не записывать! – обратился Бут к одному из сопровождающих, молодому человеку, лет двадцати, который по привычке уже доставал из саквояжа письменные принадлежности и готовился стенографировать. Тот так и застыл как статуя. Потом генерал подошел к Майку, взял его рукой за подбородок и властно заглянул в глаза: «Кто ты, брат? (в душе у Майка все похолодело), - огонь смешанный с сажей, или чудовище, надевшее лишь маску человека? Если ты змея, то я вырву твое жало».
Простите, сэр - запинаясь, отвечал Майкл, - я несчастный человек, который исключительно в силу стечения обстоятельств попал в безвыходное положение. И он, волнуясь и перескакивая с пятого на десятое, как на духу изложил генералу все события последних дней.
- А что ты скажешь мне в ответ на это? – и генерал властно протянул руку в лайковой перчатке в сторону. Один из офицеров тут же подал ему конверт. – Это письмо нашли в твоей одежде. Прочти.
В письме, обращенном к «Уильяму Буту, эсквайру», Майкл ничего не понял. Потом, сосредоточившись, перечел его внимательнее еще раз:
- Фельдмаршал! - говорилось в письме, - с удовольствием прочел вашу книгу. Похоже, что в английских трущобах и помойках вы разбираетесь как никто другой. Жаль, что такой литературный талант пропадает втуне. С удовольствием возьму на себя обязательство профинансировать дальнейшие исследования. Надеюсь встретиться с Вами в курительной комнате отеля «Чаринг-Кросс» в пятницу, в двенадцать часов дня для обсуждения размера и формы гонорара. Ваша армия так велика, а я, как Чайльд-Гарольд, всегда один, без помощников. С почтальоном поступайте по своему усмотрению. Он мне больше не нужен.
Вместо подписи к письму была приклеена почтовая марка в один пенни с изображением сатира, играющего на лютне.
- Я ничего не понимаю, сэр – искренне ответил Майкл. – Кроме того, что это уже третье загадочное письмо за последние два дня. Похоже, все они написаны одной рукой.
- Чьей рукой, юноша?
- Я не знаю.
Генерал прошелся по комнате, твердо ступая по полу. Потом побарабанил пальцами по краешку стола. Взгляд его был задумчив.
- Значит, это уже третье письмо, которое ты помимо своей воли доставляешь по назначению. Он помолчал, потом нахмурился. – Я сегодня отправляюсь с призывом самоотречения на конгресс в Манчестер. Как тебе должно быть известно, девиз нашей армии: «Сердце - богу, руку - человеку». Поэтому я не могу отказать тебе в помощи. С другой стороны, если ты избран, то только Бог вразумит тебя. И, уже обращаясь к окружению: «Накормить, одеть, обуть, объяснить наши цели. Если захочет, пойдет солдатом в Первый Филадельфийский корпус. И, уже выходя из комнаты и обращаясь к секретарю: «Может этот пустоголовый субъект и сам поймет, во что вляпался, но будет уже поздно. Парень стоит у открытой могилы. Пусть выбирает».
Глава 6. Белокурая Юнона.
Англия, как известно, со всех сторон окружена водой. Поэтому нет особых сложностей с тушением пожаров (Ирвинг Картер, вице-мэр).
На рассвете следующего дня «Глория» отчалила от пристани Святой Екатерины курсом на Северную Америку. Уютно пообедав вечерком в капитанской каюте, Виктория терпеливо выслушивала любезности некоего Билла Речэма, старшего помощника капитана парохода. Человек он был деятельный, собранный, с красным обветренным лицом и усталыми глазами старого ловеласа. По-видимому, он обладал широким и разносторонним опытом не только в морских делах, но и в разных житейских вопросах. А посему пичкал Викей морской атрибутикой вперемешку с сонетами Овидия.
Небо было предгрозовым, сизо-лиловым. Сильный ветер трепал корабельную оснастку. Виктория была в черном дорожном костюме и укрывалась от порывов ветра шелковым зонтом. Бережно поддерживая спутницу под локоток, Билл провел для нее экскурсию по судну среди бушпритов, форштевней и прочих уважаемых джентльменов. В заключение заговорили о возлюбленных и женах.
Они говорили – впрочем, нет, говорил он, а мисс Штайнбок слушала, мило поправляя шляпку – о пассатах и муссонах, об оливковых красотках Южной Америки, о страстных черноглазых креолках. Разумеется, все они меркли перед ее возвышенной красотой. Старший помощник, по его словам, многократно был влюблен, но никогда не женился.
- Прекрасный обычай был у греков, - заявил он, явно стремясь расколоть ее любезную холодность. – Жена для кухни, мальчики, так сказать, для удовольствия, а для изысканных бесед - гетеры.
И весело рассмеялся.
Вы знаете, - продолжал он, - у них было такое понятие как «акмэ», время творческого расцвета. У кого-то оно наступает в двадцать - тридцать лет, у меня же только сейчас - в сорок-с хвостиком. Сейчас рядом с вами я становлюсь влюбленным мальчиком. Я дошел до такого состояния, что готов на все…
Виктория, вначале внимавшая болтуну с холодным порицанием, улыбнулась: «Значит, вы уже дозрели до брачных уз?»
Должно быть он внезапно почувствовал необыкновенный прилив энергии: «А вы знаете, как Флемминг определяет брак? Как сделку, в результате которой жена получает полное право шарить у мужа по карманам!» И опять расхохотался, довольный собой, но, видя, что спутница недовольно сморщила носик, снова стал петь про зеленые глаза и ночное звездное небо.
- Знаете, - вежливо прервала его Виктория, - вы судите о женщинах по глупым книгам и еще более глупым пьесам. Хотите, я вам расскажу о вас? Вы, скорее всего, женаты. Причем неудачно. Жена вас значительно моложе. Со дня вашей свадьбы считает вас мокрой курицей. Ужин она для вас точно не готовит. Изменяли вы ей много раз, а потом каялись, стоя на коленях. Кстати, пока вы здесь волочитесь за мной, ваша жена нежится в постели с… А вот этого я вам не скажу.
Ее собеседник порывисто выпрямился. Глаза его расширились до предела. А раскраснелся он так, будто кто-то хотел приготовить из него салат и излишне приналег на горчицу.
- Но, откуда вы это все узнали?
- По вашим серым глазам, по сосудистому рисунку лица. А еще потому, что брюки у вас протерты на коленях.
Не успевший переключиться в русле беседы с серьезного на комическое Билл автоматически посмотрел на свои безукоризненно вычищенные и выглаженные брюки и был наказан ее мелодичным смехом.
Обратный путь до своей каюты он посвятил более подробному анализу вопроса о том, что такое женщина, и из каких частей она действительно состоит. Дело в том, что, желая ему доброй ночи, и, задержав свои холодные пальцы в его руке, наша милая путешественница подробно описала ему, сколько лет он еще сможет именоваться мужчиной, и почему его жена достойна звания христианской мученицы.
Известно, что, сойдя на берег, он подал немедленный рапорт об отставке.
Пройдя в свою каюту, Виктория небрежно скинула шляпку и туфли, и усевшись в кресло-качалку, стала красить губки, с улыбкой разглядывая себя в зеркальце. По-человечески этот бравый служака ей даже импонировал. Ей – лет в четырнадцать, он, вероятно, показался бы интересным. Такой бравый морской офицер.
Ее робость и нервозность перед так называемым сильным полом давно уже прошла. Ах, эти мужчины! Они волнуются, важничают, суетятся, беспокоятся, веселятся, ликуют и играют как дети. Они готовы умереть ради нее; она же разговаривает лишь со звездами. Женщины – цветы, а мужчины лишь художественное оформление букета…
В Филадельфию судно прибыло три недели спустя, ранним солнечным утром. Прямо с пристани, взяв извозчика, Виктория отправилась во второсортную гостиницу на Астон-роуд. Заняв лучший номер, она уснула раньше, чем голова ее коснулась подушки. Но буквально спустя пару часов была разбужена тихим, но настойчивым стуком в дверь.
Да, - сонно крикнула она. Только сейчас она почувствовала, как измотана долгой качкой.
- Срочная телеграмма для мисс Штайнбок!
Она подавила стон и не стала вылезать из-под одеяла. – Давайте.
Дверь осторожно приоткрыл портье, черноволосый юноша, с приятными чертами лица. Считая себя знатоком душ человеческих и предприимчивым молодцом, он захватил также горячий кларет, конфеты и мясной пудинг. И теперь одним глазом пожирал спавшую с ее плеча бретельку, стараясь не пропустить другим глазом строчек странного послания.
Вот что оно гласило:
«Наша небесная машина скрипит давно не смазанными шарнирами. Прошу вас немного поработать пожарным. Не забывайте, кем была ваша прабабушка. Кулинария в гостинице дурного качества, берегите здоровье. У мальчика может развиться косоглазие. Хотя, все равно, завтра в полдень все будет кончено».
Виктория только вздохнула. И, поправив бретельку, мягко произнесла: «Я обойдусь без завтрака. Принесите мне все свежие газеты. И карту города. Я хочу осмотреть местные достопримечательности. Вы побудете моим гидом?». И получив горячий утвердительный ответ, обворожительно ему улыбнулась.
Судя по газетам, в этом краю творилось нечто невообразимое. Отдохнув от гражданской войны, люди, похоже, не знали, чем же еще заняться. Бальные залы превращались в места молитв, театры в церкви. Штатом овладела какая-то мрачная эпидемия всеобщей тревоги и подавленности. Все эти сумасшедшие квакеры, вдохновленные идеей возрождения, покидали свои дома, распродавали имущество за бесценок, оставляли детей и стариков без попечения, и, гонимые неведомым ветром собирались в большие толпы.
В эту среду в городе и округе стояла жаркая безветренная погода. На большом пустыре за городской окраиной собралась толпа в несколько тысяч человек. В основном это были еще не старые люди: мастеровые, домохозяйки, фермеры, в возрасте от пятнадцати до сорока лет. В воздухе стоял удушливый запах пота и пыли. Все были возбуждены, тяжело дышали. Кое-где люди присели на землю, и спасаясь от изнуряющего зноя и мошкары, обливались водой. Многие были без одежд, с одним поясом вокруг талии.
На импровизированном помосте, сколоченном из грубых бревен, бесновался какой-то человечек с длинными, сбившимися от пота черными волосами, крючковатым носом и узкими бескровными губами. Глаза его были безумны. Некогда добротная одежда уже превратилась в лохмотья. Вокруг помоста полукругом стояла группа, вооруженная ремнями из кожи. Они с криками и стонами бичевали себя так жестоко, что кровь лилась из их ран. Вокруг них, заражаемые их волнением, люди корчились, кривлялись и двигались на тысячи различных ладов.
На этом адском фоне молодая элегантная дама в розовом пышном платье и в шляпке с перьями, стоявшая чуть поодаль, казалась кроликом, которого фокусник достал из шляпы и позабыл убрать, увлекшись распиливанием трупа. Лицо ее было невозмутимо. Ее спутник, высокий молодой человек в фетровой шляпе, наоборот вовсю пытался прикрыть свое смущение и недовольство происходящим. Он явно находился на этом шабаше помимо своей воли. Его пальцы нервно сжимали ручку нового черного автоматического зонта.
- Мисс, - с волнением обратился он к Виктории, - может быть, мы лучше осмотрим колокол Свободы или новый концертный зал? На мой взгляд, здесь не безопасно.
Похоже, что его спутница мало нуждалась в «опоре». Она взволнованно и жадно наблюдала за происходящим.
- Человеку действительно благородному, - с укором произнесла она, - нечего бояться. И незачем гоняться за чужим одобрением и сочувствием.
- Каждый должен найти свой рай и свою Еву! – надрывался оратор. – Хватит подбирать крохи с Божьего стола! Чтобы быть на виду, мы должны стоять на могиле!
Тут его грубо спихивает с помоста второй крикун, еще неистовее прежнего. Этот второй, с горящими черными глазами, кричит, что не нашел рая в собственном доме и Еву в собственной жене.
- Перед лицом господа я беру себе небесную подругу!
Он кричит и размахивает палкой над головой. А потом прыгает прямо с помоста и, облапив первую попавшуюся молоденькую служанку, валит ее на землю. Ее истошный крик послужил сигналом для всеобщего шабаша. Люди закричали, задвигались нервно и суетливо. Мужчины и женщины хватались за своих соседей, сцепляли руки, сплетались в неистовом порыве и падали на землю, не видя ничего вокруг себя. Кое-где уже вспыхнули горячие потасовки, поскольку в одну и ту же жертву вцепилось одновременно несколько человек.
Виктория самоуверенно двинулась сквозь толпу к самому центру человеческой массы. Нисколько не стесняясь, она пробиралась между рядами, задевая сидящих и лежащих чем попало и по чему попало - по рукам, по плечами, по голове и лицу – не все ли равно? За ней с виноватым, смущенно извиняющимся видом неотрывно следовал ее спутник, стараясь пройти так, чтобы никого не задеть.
От нескольких человеческих кучек вдруг отделилось по ручейку. Все они, в созидаемом ими же хаосе, с криками тянулись к ней. Мужчины, отпихивая друг друга, стремились первыми достичь Виктории, ощупывая ее бессмысленными вожделеющими взглядами.
Наш молодой портье слишком поздно сообразил, в какую заваруху он попал. Сейчас они будут просто растоптаны и размазаны в пыли этим бурлящим живым потоком. Он заслонил Викторию плечом от наиболее близкой толпы безумцев и отчаянным жестом вскинул над головой зонт:
- Назад, - заорал он. – Я размозжу голову любому, кто подойдет к ней! А ну, проваливайте живо, вам говорят!
Его бешеного сопротивления хватило на несколько секунд. Сразу несколько крепких жилистых рук вцепилось в него. Зонт выдрали из рук. Юношу повалили на землю и стали ожесточенно пинать.
Многоголосый вопль ужаса вдруг раздался откуда-то с другой стороны площади. Люди вскакивали на ноги, бежали, падали и снова бежали, гонимые неведомым, безликим, но чудовищно сильным противником. Их фигуры вдруг приобретали неведомые очертания каких-то шевелящихся клубков. Это были мыши. Вернее, уже не совсем мыши. Это был передовой отряд мириада мышей, так страшно и так беспощадно жестоких в своем большом количестве. Невероятно размножившихся и рвавшихся к новым источникам пищи. Человеческое сонмище вдруг превратилось в небольшое пшеничное поле, подсекаемое со всех сторон умелыми косарями. Острые когти мышей легко прорывали кожу, а железные зубы без устали вонзались во все, чем-то сходное с пищей. В панике люди метались, ища выхода, а потом кинулись в направлении города. Те, кто не успевал бежать, были съедены без остатка.
Виктории эта бойня, как оказалось, представляла широкие возможности для демонстрации своих способностей. Она лихо скинула туфли и, встав босыми ногами на землю, засвистала и стала крутиться вокруг своей оси, размахивая шляпкой. Это было единственным, на что ей пришлось тратить силы. Как по мановению волшебной палочки, с невероятным писком мыши брызнули от нее во все стороны и кинулись врассыпную. Мышиное войско резко сместило направление своего движения и теперь уходило от города, сползая по отлогому склону вниз к реке. Спустя некоторое время площадь стала практически пустынна. На ней не осталось ни людей, ни мышей. Только грубый помост и несколько десятков бездыханных тел.
- Ну, вот, видите как все просто! - растрепанная и разгоряченная, но донельзя довольная собой, оборотилась она к своему спутнику. – Эй, мистер трусишка, да вставайте же вы! Кто нагнал на вас такого страха?
Ее спутник ничком лежал в пыли спиной к небу. Виктория рывком опустилась на колени рядом с ним и с усилием перевернула его на спину. Все лицо его было изъедено мышами.
Глава 7. Защита от демонов.
Добро должно быть с кулаками, а зло - с пакетом молока.
(Д. Шонесси «Врожденная добродетель»).
(Экспресс Лондон-Ливерпуль. 28 сентября 1884 года.)
Этот пожилой, угрюмый джентльмен в соломенной шляпе вошел в его купе в Иствиче, когда за окнами уже стемнело. Накрапывал мелкий дождь. Он положил свой объемистый багаж на верхнюю сетку, снял шляпу, вытер лысину красным шелковым платком, нацепил на нос очки, и принялся заполнять какие-то страховые бланки.
Майкл сидел напротив него и, беззвучно шевеля губами, учил одиннадцатую доктрину. Почему-то она давалась сложнее прочих. «Мы верим в бессмертие души, в воскрешение тела, в Судный День, в конец света, в вечное блаженство праведных и вечное наказание упокоившихся во грехе». Пока он осваивал концовку, начало начисто выветривалось из памяти.
Поезд уютно пыхтел и пускал дым колечками. Железная кружка с горячим чаем мелко вибрируя, подпрыгивала на столе. Майкл вздохнул, отложил брошюру и откинулся на сиденье, улыбаясь собственным мыслям.
Надо сказать, что в характере Майка не обнаружилось должного христианского смирения. К тому же, как оказалось, он плохо переносил очевидные истины, и с детства мученически глотал хлеб с маслом, если его кормили насильно. Он имел свое собственное мнение о Господе Боге и всегда заявлял, что не хотел бы попасть на небо, потому что там явно засели все викторианские ханжи и святоши. Его личные цели и цели Армии совпадали по вектору. Другой возможности благополучно перебраться за океан не было. Поэтому прошедшие две недели Майкл стоически переносил обеденные клубы, группы для матерей с младенцами, дома престарелых, музицирование и декламацию. Затем подписал Устав и с согласия Совета был принят в члены Армии.
В его представлении он еще легко отделался. Теперь в кармане лежал документ на имя солдата Армии Майкла Джефсона и рекомендательное письмо к комиссару Рейлтону, четыре года тому назад утвердившему свой флаг в Филадельфии. Отъезд из Лондона прошел на удивление спокойно. Майкл до последней минуты волновавшийся, что к поезду явится полицейский эскорт, успокоился и преисполнился идиллическими планами. Он переплывет океан и обязательно найдет Викторию, и предложит ей руку и сердце. А потом они поселятся в маленьком бунгало и заведут трех собак…
Проезжая через стрелку, поезд дернулся и брошюра упала на пол, прямо под ноги попутчику. Книжку завалило куда-то под сиденье, и Майкл никак не мог нащупать ее рукой. Приподнявшись, Майкл решил извиниться.
- Извините, сэр, всему виной эта дурацкая тряска.
Тот не выказал в ответ никакой любезности. Наклонился, поднял с пола брошюру, укоризненно, как показалось Майклу, посмотрел на нее и выбросил в окно. А потом вернулся к незаполненному бланку.
Только круглый идиот мог не понять, что это ценная, причем чужая вещь! Эта наглая выходка настолько возмутила Майка, что он даже подскочил на ноги и закричал: «Какого черта! Вы что с ума сошли?»
Ему очень захотелось схватить этого негодяя за шиворот и вышвырнуть в окно, следом за пропавшей книгой. Только врожденная деликатность удержала его на уровне представлений о действии.
Джентльмен, однако, отнесся к его гневной вспышке как к выражению сочувствия и любезности.
- Да, - ответил он. - Я давно не в себе. Разум всегда манил меня своими строгими формами. Но всегда обманывал.
И разразился длиннющей историей про одного своего хорошего знакомого, который сейчас сидит в сумасшедшем доме. Этот парень, по его словам, постоянно читал филантропические брошюры, жертвовал все свои сбережения на поддержку различных обществ, и даже подписался на «Юного христианина». Прием внутрь этой зловредной литературы в чрезмерных и ничем не разбавленных дозах, естественно пробудил в нем стремление к прямо противоположному. Он заинтересовался романами ужасов с нечеткими иллюстрациями стоимостью в один пенни, и, в конце концов, попытался изнасиловать старушку.
Майкл сник на своем сиденье. Ему было очень грустно. Почему ему так не везет? Теперь вот ехать в одном купе с сумасшедшим. Еще шесть часов.
Его попутчик как раз закончил оформление очередного бланка и удивленно посмотрел на Майка.
- Ба, да я гляжу, вы не на шутку расстроены? Такой молодой и такой ранимый?
Он встал, приподнялся на цыпочки, пошарил рукой где-то в темноте за окном, и, к изумлению Майка, достал ему обратно его брошюру. Невредимой и что удивительнее, почти сухой! Подав книгу Майку, он сел, помолчал немного, а потом сунул бланки во внутренний карман.
- Вы знаете, мне всегда почему-то попадаются ранимые собеседники, - продолжал он. - Все время ноют, паникуют, жалуются на судьбу. Это губит репутацию фирмы. Прошу прощения, если я слишком назойлив в своей заботе о вашем благополучии.
- Вы что, фокусник? - голос у Майка от волнения несколько подсел.
- В метафизическом смысле? – он, казалось, на секунду задумался. - Пожалуй. Ах да, позвольте представиться. – Вельзевул, Асмодей, Астарот, Левиафан, Дагон, Магон и еще немножечко Панхиель. Впрочем, последнее имя мне не нравится. Звучит как-то пошловато, не находите? Но вы можете называть меня просто – Сэр.
Майкл сейчас напоминал себе нерадивого ученика, которого строгий учитель экзаменует по закону Божию. Это раздражало.
- Понятно, - рассерженно буркнул он. – А я - Мария Магдалина.
Свет в купе на секунду померк. Майкла слегка замутило. Желудок приготовился расстаться с некстати принятым чаем. Он прижал руку ко рту. О, Господи! Он чуть не поранил себе нос длинными ногтями. Что это? Это была не его рука! И не его тело! Он был в полном замешательстве.
Новое тело оказалось неожиданно тесным. К тому же каким-то неестественно округлым и распухшим в самых неожиданных местах. Он заподозрил неладное.
- Что вы делаете! – малодушно взвизгнул он высоким голосом. - Кто вы такой? Что происходит?
Собеседник встал и галантно прижав к своей груди шляпу еще раз представился:
- Ваш предполагаемый куратор.
Он дурашливо поклонился.
Майкл вскочил и глаза его сверкнули, точно он хотел испепелить насмешника взглядом.
- Ах ты, негодяй, - произнес он тихо, задыхаясь от сдерживаемой ярости. – Хватит меня гипнотизировать! Сейчас ты перестанешь играть в питона и кролика!
Он потянулся рукой к внутреннему карману, где лежал купленный накануне револьвер. Увы, кармана на этой одежде не было.
Его глумливый собеседник сделал вид, что страшно испуган. Замахав на Майкла руками, он вскочил, и кинулся в дальний конец вагона, где и занял место между толстой дамой с мопсом на коленях и дверью. На Майкла он старательно не смотрел.
Майкл оказался в глупейшем положении. Наведенный морок явно не желал рассеиваться, сколько бы он не тряс головой.
- Сэр, вернитесь! – стал тоненько взывать он, высунув голову из купе. Простите меня.
- И вовсе незачем так восторженно кричать, дорогая Мария, - разыгрывая семейную сцену, бурчливо отозвался фокусник откуда-то из-за спины. Он по-прежнему сидел на своем месте и продолжал старательно заполнять бланк. – Тебе надо переменить обстановку. Съезди на Мертвое море. Попробуй уговорить Лию и Рахиль, может быть они поедут с тобой. Поверь мне, при твоей работе отдых просто необходим. Постарайся не думать, что весь свет состоит только из тупых и похотливых мужчин.
- Сэр, - измученно выдавил из себя Майк, - я отдаю должное вашему таланту. Пожалуйста, верните мне мой прежний облик.
Он был в состоянии близком к помешательству.
- Если я ничего не путаю, - его собеседник деланно возвел руки долу, - это вы меня морочите. Вы бы, старина, все же попробовали вспомнить, как вас действительно зовут.
- Майк Адлер.
Воздух в купе на секунду подернулся легкой зыбью и Майк снова стал самим собой. Он только моргал и растерянно озирался.
Волшебник от удовольствия даже прищелкнул пальцами: «Ну, вот и славно. Сейчас мы еще немного перекусим и все пойдет на лад».
Он небрежно повел над столом руками, а потом вытащил из рукава жареного цыпленка, упакованного в фольгу, а затем полпинты пунша с джином.
- Лучше всего поется «осанна», когда во рту есть небесная манна! Как вы полагаете?
- Надеюсь, что вы не станете возражать, если я закурю? – от былой задиристости Майка не осталось и следа.
Мэтр только что закончил с курицей и допивал пунш. Он небрежно кивнул.
- Чего вы от меня хотите? – Майкл продолжал пребывать в сомнамбулическом состоянии.
-Чтобы вы очнулись наконец и приняли радушный вид человека, которому нанес визит ангел!
Майк попытался взять себя в руки.
- Спокойнее, - сказал он себе. - Это дьявол. Он хочет заполучить мою бессмертную душу. Не встретив с моей стороны понимания, он просто сведет меня с ума.
Такие речи сильно его подбадривали, и пока доехали до Бирмингема, он совсем воспрял духом. Его собеседник невозмутимо ждал его ответа с видом человека, у которого в запасе вечность. И полбутылки пунша.
- Да, производство мысли, к сожалению, не поспевает за естественным приростом населения, – его собеседник продолжал глумиться. – Будь вы хотя бы чуточку поумнее, мне не пришлось бы наряжаться в сельского бухгалтера. Ничего не поделаешь, какой человек, такой и дьявол. Вы, кстати, знаете, что у негров черти белого цвета?
Эти слова вывели Майка из транса.
- Объясните мне, наконец, что происходит?
- Очень хорошо. Ну, ладно, ладно. Не дуйтесь. Итак. Я хочу предложить вам сделку. Выгодную для обеих сторон. Вы немного помогаете мне. Я, соответственно, вам. Процедура стандартная, бумаги казенные.
И он протянул Майклу бланк. Бланк был ярко-желтого цвета, с каббалистическими знаками по краям.
Я, имярек, - значилось в престранном документе, - будучи в ясном уме и твердой памяти, соглашаюсь пройти обучение основам оккультных наук под контролем своего куратора. При неуспешном обучении согласен на пожизненную должность сторожа при шлюзе Саутгемптон (кассира железнодорожной станции в Бэнбери). Нужное подчеркнуть.
- Ну, как, - поинтересовался он, когда Майк закончил чтение, - правда впечатляет? И потом, вы же ничего не теряете! Должность сторожа при шлюзе не может отпугнуть настоящего художника. Для художников, помешанных на речных пейзажах, это излюбленный сюжет.
- Что вы хотите получить взамен? Мою душу? – голос у Майкла пресекся.
- Да кому она нужна, ваша жалкая душонка. Можете оставить ее при себе. Я же говорю, мелкую услугу. Отнесете еще пару писем. И это все.
- А почему я, собственно говоря, должен согласиться на ваше предложение? – собравшись с силами, Майк решил пойти в атаку.
Его визави только развел руками. А потом достал прямо из воздуха большие бухгалтерские счеты с малахитовыми косточками и выложил их на стол перед Майклом.
- Ну, что ж, - с глубоким вздохом произнес он, - давайте посчитаем. Что мы имеем в плюсе? В плюсе мы имеем молодого человека небольшого ума, который очень любит читать чужие письма. (Он отвел одну косточку в сторону). Это все? Кто-нибудь даст больше? (Он притворно-удивленно поднял брови). Спасибо, джентльмены. Продано.
- Теперь, что у нас в минусе, - издевательски продолжал он. – Жилья у молодого человека нет. (То, что мы ошибочно приняли вначале за пресс для выжимания белья, оказывается, было его спальней). И он отвел одну косточку в противоположную сторону.
- Денег у него нет. Талантов, хм… и не было. Работать он не хочет, – еще несколько косточек переместились вправо. – Ливерпульская полиция уже истомилась в станционном буфете. Итак, мой друг, у вас отрицательное сальдо. (Он повел рукой, и счеты испарились в воздухе). И в этот момент я протягиваю вам руку помощи, окружаю теплом и комфортом, превращаю ваш тернистый путь по жизни в увлекательную прогулку. Вы, кстати, знаете, что такое счастье? Счастье, это когда делаешь то, что хочется, и есть тот, кто этим восхищается.
- Я хочу найти ее, - Майк даже порозовел от усилия, с которым дались эти слова.
- Кого? Викторию Штайнбок? – Его собеседник казался безмерно удивленным. – Но зачем?
Вместо ответа Майк отвел глаза.
- Разрази меня гром, если этот джентльмен не воображает, будто он влюблен! – отсмеявшись, этот нахал сделал еще один изрядный глоток из бутылки. – Ха, любовь. Сказки для самок. Юноша, вы хотя бы знаете, что это такое? Романтическую любовь, к вашему сведению, придумали всего сто лет назад как идеальное оправдание сексуального влечения при случайном поиске объекта.
- Вы, люди, как пятилетние дети, - продолжал он. - Любите, чтобы что-то яркое постоянно мелькало у нас перед глазами. Но не давалось в руки. Нет, юноша. Вы ей не пара. Она выше вас во всех смыслах. Пингвин и русалка. Принцесса и свинопас. Надо же такое придумать! Подписывайте, скорее, старина, и покончим с этим.
Правая рука Майкла неожиданно для него самого вдруг дернулась и взлетела к носу собеседника.
- А вот этого ты не хочешь? – услышал он собственный голос, искаженный от ярости и увидел собственный палец, выставленный в оскорбительном жесте.
Глава 8. Человек, лишенный всего.
Майклу хотелось выть от отчаяния и сочувствия к самому себе. Благоразумно не доехав до Ливерпуля с десяток миль, он сошел с поезда в местечке Клифтон-Хемпден и, проклиная все на свете, прошелся дождливым вечером до «Соломенной вдовы». Это была единственная гостиница в этой Богом забытой провинциальной дыре. Покатая соломенная кровля и кованые черные решетки на окнах придавали бы ей сказочный вид, если бы не бедность внутреннего убранства и низкие потолочные балки, о которые Майкл постоянно бился головой, вставая с кровати.
Все его вещи промокли и слиплись. Ужин тоже оставлял желать лучшего. Когда не чувствуешь голода, холодный пирог с курятиной как-то не лезет в глотку. На завтрак денег уже не хватало, к тому же ужасно болело горло и отдавало в спине. Навязчивые мысли о прострелах, лихорадках, простудах, бронхитах и воспалениях легких тонуса тоже не повышали. Тем более что ближайший врач, как ему удалось выяснить, жил в соседней деревушке.
Майк был надежно заперт в нарисованной клетке. Назад в Лондон пути не было, там его ждали только тюремные кандалы. У него была своя гордость, и он не хотел остаток дней провести где-нибудь в Австралии, разрабатывая заброшенные рудники. Увы, путь вперед, в Ливерпуль не предлагал иного развития сюжета. Майк явственно представлял себе разочарование ливерпульской полиции, встречавшей его на перроне.
Один-единственный невежливый жест со стороны Майкла превратил его скверного попутчика в кровожадного преследователя. «Что ж, у вас еще будет время сожалеть о содеянном», - нарочито медленно обронил его несостоявшийся куратор, и вышел из купе, не прощаясь.
Погоду тоже нельзя было считать союзником. Сильный дождь, начавшийся вечером, и не думал прекращаться. Он ронял крупные слезы на подоконник, стенал жалобно, по-вдовьи, а деревья в белых саванах тумана укоризненно качали ветвями, словно упрекая Майкла в неблагоразумии.
Майкл нервно ходил по своей комнате из угла в угол, и не находил себе места. Почему одному человеку достается золото, а другому сушеный горох? Почему он вообще поднял с мостовой это злополучное письмо? Почему позволил себе стать марионеткой, танцующей по прихоти таинственных сил? Потом Майкл уселся с ногами в кресло и закрыл глаза. «Ерунда, - убеждал он себя, - к завтрашнему вечеру я что-нибудь придумаю. Я молод и силен. В конце концов, быть может, я даже останусь в живых. Человек мало в чем может быть уверен.
Спустя час он сидел в унылом полутемном баре и изучал настенный календарь. Потом принялся за оставленную кем-то газету. Но то ли от недостатка света, то ли от разыгравшегося воображения, слова газетных статей упорно не проходили ревизию здравым смыслом. «Мы находим способы приема и методы взаимодействия в тех сложных и противоречивых позициях, что существуют на сегодняшний день, - заявлял премьер, выступая по ирландскому вопросу. - Мы должны честно и откровенно признать: пока у нас недостаточно совершенно. Вот за этим мы и собрались».
Майкл старательно поморгал и ничего не понял. Затем перешел к книжному анонсу. «В новой книге Джейн Остин увлекательно повествует о том, как отважный блюститель закона помогал добродетельной миссис отомстить адвокатам своего убийцы. На этот раз судьбу их поединка решают миллионы людей». Это тоже оказалось свыше его разумения.
Наконец, в разделе полицейской хроники, ему удалось обнаружить осмысленный текст. «За совершение тяжкого преступления объявлен в розыск Майкрофт Адлер, постоянно проживавший в Лондоне, двадцати четырех лет от роду, высокий, худощавый, волосы рыжие, волнистые. Последний раз он был замечен в ливерпульском экспрессе. За информацию об его местонахождение объявлено вознаграждение».
Руки у него мелко затряслись, кровь прилила к щекам. Он воровато огляделся по сторонам. Нет, никто из сидевших в баре не глядел в его сторону. Майклу пришлось выпить пинту эля, чтобы утолить жажду и набраться бодрости, а потом выйти на улицу, чтобы продышаться. Ему даже некому было написать письмо с просьбой о помощи.
- Все это кажется очень странным, - бормотал он задумчиво, барабаня холодными пальцами по чугунным перилам лестницы, - несомненно, очень странным.
Весь следующий день Майкл пробегал впустую. Он гордо отказался от должности грузчика в порту. В местную школу на должность учителя рисования его не взяли за отсутствием должных рекомендаций. Поэтому к вечеру он так же уныло сидел в баре, за той же серой газетой, занятый чтением частных объявлений.
Местная «Хроника» помещала объявление о найме прислуги в небольшую семью из девяти человек. «Жалование – 5 фунтов. Пива не полагается. Желательна привычка рано вставать и много работать».
Майкл вздохнул и отложил газету в сторону. Очень хотелось есть. Он попробовал уговорить хозяйку отпустить ему в долг порцию жаркого в силу непредвиденных обстоятельств.
- Я не раз уже слыхала подобные сказки, молодой человек, - безапелляционно ответила та. – И если бы я им верила, то давно бы пустила сие заведение по ветру. Но, внезапно отчего-то сжалившись, отпустила порцию постного супа за счет заведения. Майкл терпеть не мог постный суп, но выбора, как говорится, не было.
Нет, он явно остался в дураках! Почему он, нимало не раздумывая, сразу отказался от столь выгодного предложения? (В эту минуту Майкл малодушно предпочитал не думать о Нем как о представителе нечистой силы). Он бы мог стать богатым и знаменитым. У него появились бы прекрасные костюмы, экипажи, рысаки. Слуги подавали бы к его столу изысканные яства. В конце концов, он разыскал бы Викторию и предложил ей свою руку и сердце.
Тут он припомнил ее большие зеленые глаза и стал через силу вталкивать в себя остывший суп. «Она выше вас во всех смыслах» – так, кажется, посмел заявить ему этот наглый прохвост? – Ну, это мы еще посмотрим.
За соседним столиком пьяная компания вытащила карты и стала играть в наполеон по одному пенни партия. Они играли добрых полтора часа, после чего еще полчаса с шумом выяснялось, сколько проиграл Джосайя, и нужно ли было бить туза червей.
Старательно не замечая гуляк, в углу примостилась примечательная пара. Мужчина был высок и тощ, с белесыми волосами и большущими бакенбардами. Его супруга, намного младше его, была этакой угловатой дылдой. Описать ее платье Майкл не брался, не зная, как называются все эти финтифлюшки. Молодая леди с задумчивым видом пила какао.
Ощутив внезапный прилив сил, Майкл поспешил присоединиться к их компании. Ему удалось завязать с ними разговор. Они были крайне вежливы. Джентльмен сообщил ему, что сегодня прекрасный вечер. Майкл вежливо с ним согласился. Джентльмен сообщил что его зовут Джоунс Эрдель. Майкл спросил у него, куда он направляется. Тот ответил, что направляется в Россию. Его пригласили в качестве управляющего одной большой текстильной фабрики в Петербург. Здесь, в Клифтон-Хемпдене, живет родственница его жены, тетушка Мария, к которой они заезжали перед отъездом на пару дней погостить. Далее они следуют в Дувр. Оказалось, что у его жены мигрени, и доктора посоветовали им сменить климат. Он сказал, что боится медведей, которые ночью свободно разгуливают по Санкт-Петербургу и не знает, как общаться с туземцами.
Майкл заметил, что с детства имеет удивительную способность к языкам и даже знает несколько слов по-русски. Их песни, сказал он, напоминают жалобный вой ветра. В зимнее время они баррикадируют себе окна и двери и в этой атмосфере, похожей на атмосферу оранжереи, многие женщины проводят все шесть холодных месяцев, ни разу не выходя на улицу. Не удивительно, что сорокалетние мужчины имеют пергаментные лица, а женщины к тридцати годам уже совсем блекнут. Зимой они только и делают, что спят, имея необходимый запас водки и картофеля под половицами. Джоунс заметил, что всегда был готов к подобному подарку судьбы, после того как однажды в детстве заблудился в лесу.
- Не дует ли вам от двери? – галантно обратился Майкл к миссис Эрдель. И предложил поменяться с ним местами.
- Да, спасибо, - она мило улыбнулась ему в ответ. В этой забегаловке дует отовсюду.
Ее звали Бриджит. Когда они с Майклом на секундочку вышли подышать свежим воздухом, она рассказала, что до того, как вышла замуж за Джоунса, работала в цветочном магазине. Она уверяла, что в ней есть нечто такое, что передается в их роду по женской линии, вместе с преждевременной сединой и артритом.
Ночь полна была свежестью и лунным светом. Неумолчно стрекотали цикады. Они стояли рядом, и старательно не глядели друг на друга.
- Знаете, наконец, произнесла Бриджит, - когда я была еще совсем юной, однажды в такую же ночь я слышала пронзительный вой баньши.
Они заговорили о живописи, предоставив Майклу возможность блеснуть своими познаниями в искусстве. Она робко предложила Майклу составить им компанию в этой поездке, поскольку он им жизненно необходим в качестве гида. Майкл болезненно живо представил себе ее худые лодыжки и торчащие лопатки и согласился.
Еще вчера он отправил дядюшке пространное письмо, в котором излагал свои несколько отретушированные злоключения и сообщал, что отправляется в длительное заграничное турне. Естественно, просил денег.
Дядюшка телеграфировал почти немедленно. Оказывается, он не представлял себе, что в прозаическом девятнадцатом веке могут происходить такие волнующие события. Что чувства, которые он испытал, читая увлекательнейшее письмо племянника сродни только тем, когда он дрессировал чужого бульдога. Денег, естественно, не дал.
Ночь прошла беспокойно. Под окном орали бесноватые коты. Майклу снилось, что он подобно рыцарю из старинной легенды на плоту переплывает таинственное озеро, направляясь в неведомое царство сумерек, в страну, где на темных елях угрюмо ревут бесноватые медведи.
Джоунса Эрделя Майкл застал следующим утром в его номере, сидящим у окна с великолепной сигарой в зубах.
- Доброе утро, Майкл, - бодро сказал он, - берите сигару. Я покупаю их сотнями и плачу всего полкроны за штуку. Отличная вещь! Что-то вид у вас нынче невеселый. Не иначе как не выспались?
- Доброе утро, сэр. Спал как убитый, спасибо, - старался не отставать от него Майкл, закуривая. – Просто раскладная койка, на которой я сегодня ночевал, всего два с половиной фута в ширину, и я привязывал себя к ней на ночь для безопасности простыней.
Джоунс недоверчиво нахмурился.
- А вы знаете, что в Петербурге не принято вставать ранним утром? – Майкл продолжал демонстрировать собственную осведомленность. - Представления в мюзик-холлах, которые принято посещать после театра, начинаются не раньше полуночи, а заканчиваются в четыре утра. Поэтому раньше часу дня русские не просыпаются.
- И сами же от этого страдают, - сурово отозвался Джоунс. – Поэтому-то тамошние купцы и дворяне тысячами отправляют своих сынов и дочерей учиться в заштатные английские городишки. Поэтому-то мы, англичане, и разбросаны по земному шару от мыса Горн до Урала для распространения идей Ньютона и Дарвина, Шекспира и Мильтона.
Майкл почувствовал, что наступила подходящая минута для личных вопросов.
- Я бы хотел поехать с вами, сэр.
- В каком качестве, юноша?
- Я неплохо разбираюсь в русских иконах. Сейчас они снова входят в моду в Европе. К тому же недавно я был в Лондоне на выставке русских художников. Публика расхватывала их картины как горячие пирожки.
Джоунс легко дал себя уговорить. Возможно, сказалась протекция мисс Эрдель. Так или иначе, но на следующее утро Майкл уже ехал в открытой коляске рядом с Бриджит в сторону Па-Де-Кале. Ему была предложена необременительная работа помощника управляющего с постоянным окладом в пять фунтов.
Глава 9. В которой кое-что проясняется.
Генералы всегда воюют прошлую войну. Тот, кто воюет будущую войну, становится генералиссимусом.
(Бонапарт «Записки на острове Св. Елены»).
(Лондон. 13 сентября 1884 года). В тот день в холле отеля «Чаринг-Кросс» и на подступах к нему было особенно многолюдно. Не знаю, как другие, а я вообще не люблю шумных толп туристов и эмигрантов. Всех этих итальянцев, малайцев, цыган. Мало того, что сами они шумят как сто тысяч чертей, так они, как правило, еще и прихватывают с собой многочисленное семейство. И пока главы семей, усевшись на чемоданы у входа в отель, ожесточенно жестикулируя, шумно обсуждают между собой перспективы будущего обустройства в мировой столице, заперев при этом собой все входы и выходы, их беспокойные чада так и снуют, лезут, куда попало и норовят спереть то, что плохо лежит. Что за дикие нравы!
Вид этих туристов пробуждает во мне дурные инстинкты. Прямо руки чешутся, так бы и хватил чемоданом по башке. А потом водрузил бы чемодан над могилой вместо памятника.
У самой стойки портье расположились две пожилые дамы с отвратительными и дурно пахнущими шпицами на коленях. Они целуют их в мокрые носа и прижимают к лицу их слюнявые, измазанные сластями морды. На мой взгляд, это и нехорошо и неразумно. Я бы желал, чтобы животным предоставляли их естественные условия проживания, например, на природе или за городом. Мы обезопасили бы себя от их линялой шерсти, вони от их испражнений и…
Впрочем, я отвлекся. В первую очередь дело. На часах уже без четверти двенадцать, а «объект» может прибыть с минуты на минуту.
- Смотри в оба, Тедди, - наставительно заметил сегодня утром мой шеф, вызвав меня к себе в кабинет, и нервно постучал тростью себе по колену, - мне кажется, наш Генерал опять что-то затевает. Будь с ним все время рядом и постарайся ничего не упустить. Я думаю, что он, несмотря на все свои ангельские мелодекламации, работает на немецкую разведку. Нюх меня еще никогда не подводил. Мне нужна подробная запись их беседы. Хоть в штаны к нему залезь, если понадобится. Дело государственного значения.
И выразительно указал пальцем на портрет королевы.
Я у Лестрейда на хорошем счету. Мне обычно поручают то, что проваливают другие. Помню, как я, нарядившись горничной, сопровождал американскую даму в оперный театр. И даже сопровождал ее в дамскую комнату. Все прошло, как по маслу. Но тут явно особый случай. Разговор этих господ обычно проходит в обстановке строжайшей секретности и с глазу на глаз. Тут не прикинешься официантом, скуки ради изучающим «Словарь-справочник судоводителей речного флота». Требуется что-то похитрее.
А вот и он. Один. Даже без личного секретаря. Это не странно. Вошел в дверь отеля. Как всегда подтянут и решителен. Глаза горят. Борода развевается по ветру. А куда он у нас направляется? Да, так и есть. В курительную комнату, на второй этаж.
Я, стараясь не привлекать к себе ничье внимание, аккуратно выполз из своего наблюдательного пункта за портьерой, и поспешил занять пост номер два, оборудованный мною накануне под одним из диванов. Я был в гриме и с накладными усами. На мне была специальная гостиничная униформа. В руках небольшой чемоданчик с инструментом. В кармане лежала почти пустая бутылка эля. Если эти господа кого и обнаружат, это будет мертвецки пьяный плотник, накануне хорошо принявший на грудь по случаю дня рождения супруги.
Этот «Генерал» – один из тех господ, которые гордятся собственной честностью. По-моему собственная честность прямо-таки доставляет ему удовольствие. По агентурным данным он даже с прислугой расплачивается по часам, минута к минуте и пенс к пенсу.
На память я никогда не жаловался. Мне достаточно пару раз взглянуть на страницу, и я запомню ее наизусть. Что там у нас было написано в его личном досье? «Уильям Бут. Родился в Нотиннгеме в 1829 году. Детство провел в городских трущобах. Работал помощником ростовщика, но потом, увлекшись идеями некоего Уэсли, обратился в методизм. Рукоположен в сан. Пришел в беднейшие кварталы Лондона не только с проповедью Евангелия, но и организовал реальную помощь беднякам едой и одеждой. Генерал созданной им Армии спасения, насчитывающей до миллиона членов (включая сочувствующих). Только в Лондоне четыре тысячи офицеров. Отделения его Армии существуют во многих странах Европы. Женат на своей секретарше Кэтрин Мемфорд. В связях, его порочащих, замечен не был».
Как всегда в подобных случаях. Добродетелен от рождения. Сейчас мы ему биографию подпортим. Я поерзал под тесным диваном, устраиваясь поудобнее. Было ужасно пыльно, и я разрешил себе чихнуть. И, слава Богу, вовремя! Потому что через минуту дверь в курительную распахнулась, и Генерал стремительной походкой вошел в комнату. Следовавшего за ним по пятам лакея он категорично отправил восвояси, сказав, что лично ему ничего не нужно. Встреча, дескать, пройдет при закрытых дверях, и пусть его не беспокоят.
Вслед за этим он грузно уселся на диванчик, расположенный наискось от моего наблюдательного пункта. Мне были видны только его лакированные штиблеты. Дорогие, кстати, ботиночки. Я видел такие в витрине магазинчика на Ладгейт-серкус в прошлое воскресенье. Полтора фунта за ботинки, на мой взгляд, мог выложить только человек, которому некуда больше девать деньги.
Он было зашуршал газетой, но потом резко отложил ее в сторону, потому что дверь в курительную снова распахнулась. Я совсем не видел нового посетителя, но, судя по тому, что Генерал не встал приветствовать его, а ноги его вдруг судорожно дернулись и резко подались вперед, а потом перекрестились, я понял, что он испуган, но не хочет подавать виду. По крайней мере, руки вошедшему он не протянул.
- Рад видеть вас в добром здравии, генерал! – вошедший, напротив, был настроен скорее смешливо. Голос его звучал гулко и отчетливо. - Простите, что прервал вашу очередную евангелизационную поездку. Говорят, вы проехали уже два миллиона миль, призывая верующих к самоотречению? За кем вы гонитесь, Генерал? Пора бы вам поберечь себя. Или пересесть на автомобиль. Все-таки возраст. Лечение нынче обходится дорого. Интересно, сколько же у вас средств на балансе?
Генерал лишь сурово засопел в ответ: «Это не Ваше дело».
- Ладно, ладно, не дуйтесь. - Вошедший засмеялся и легко уселся на диванчик как раз над моей головой. – Нужны будут деньги, обращайтесь. Всегда поможем, дорогой мой. Безвозмездно. И деньгами, и советом. Не поскупимся, отдадим лучшее, что у нас есть. Вы же помните, мы вечно совершаем благо. Ха-ха-ха.
Он оказался обладателем элегантных белых штиблет с черными носами. Убирая одну из них под себя, он пребольно пнул меня по плечу. Лишь неимоверным усилием воли я сдержал рвущийся вопль.
- Отдаю должное вашей смелости, Генерал. Поверьте, мне приходилось видеть очень сильных людей мира сего, трепетавших при одной мысли о подобном рандеву. Я всегда ценил мужественных и порядочных людей. К сожалению, они попадаются все реже.
Поменяв местами ноги, он весьма ощутимо заехал своим каблуком мне под ребра. На мгновение у меня потемнело в глазах, и какой-то фрагмент разговора длительностью примерно в минуту был утрачен. Я думаю так, потому что их дальнейшая беседа более походила на какую-то тарабарщину. Чем больше я слушал, тем более терял смысл происходящего.
Незнакомец старался быть «комильфо»: «Да, расслабьтесь, вы, Уильям! Если бы мне когда-нибудь удалось уничтожить вашего патрона, мне пришлось бы примерять на себя все его атрибуты святости. Давайте отставим в сторону наши разногласия. Сейчас нас должна занимать «третья сила». Общий враг. Уничтожим его, сожжем его прах, и я с удовольствием спою на пепелище комические куплеты. Ваша сторона, кстати, подобрала вторую ладью?»
- Скорее всего, - закашлялся генерал. Говорил он медленно, старательно подбирая слова. – Скорее всего, мы остановимся на кандидатуре Френсиса Гальтона, князь.
- Френсиса? Кузена сэра Чарльза Дарвина? За какие такие заслуги? Неужели Ваше руководство так высоко оценило его теорию улучшения человеческой породы? Или оно решило подвергнуть всех херувимов и серафимов дактилоскопии? – тот, кого Генерал назвал «князем», был, казалось, искренне удивлен.
Генерал смолчал, лишь сильнее заерзал на своем диванчике. Его собеседник тем временем раскурил трубку.
- Нет, ну все же, - настаивал тот, кого назвали «князем». - Почему именно Френсис? Он не красноречив, не глубок, не тонок. Его речи не способны никого взволновать. Я видел в этом году его на Международной выставке в Лондоне в павильоне, где любой любопытствующий мог за три пенса измерить и оценить свои физические возможности. Он не произвел на меня особого впечатления.
Я, кстати, тоже не удержался и зашел в этот павильон. Заплатив за вход, я попал в длинное помещение, где на столах стояли занятные инструменты и аппараты. Меня встретил какой-то молодой белобрысый юноша в кричащем свитере с восточным рисунком. Он измерил мой рост, вес, размах рук, длину тела до пояса, объем легких, умение различать цвета, проверил зрение и слух. Его весьма впечатлила быстрота моей реакции и физическая сила. При этом присутствовал какой-то лысый старикашка лет шестидесяти. Очевидно, в этом разговоре речь шла именно о нем. Он важно взял меня за руку и стал строго расспрашивать: нет ли у меня брата-близнеца; были ли в нашем роду склонности к пьянству, бродяжничеству и туберкулезу? Получив отрицательные ответы, он разгорячился, попросил меня снять рубашку и стал изучать реакцию кожи на температуру и прикосновение. Похоже, что я ему очень понравился, поскольку он пригласил меня на следующей неделе придти вечером в его лабораторию при лондонском музее Саут-Кенсингтон. Но я отчего-то заленился и не сходил.
- Как легко Вы отказались от кандидатуры сэра Льюиса, - продолжал «князь». - И математик, и естествоиспытатель, и талантливый детский писатель. Будущие поколения сломают голову над его метафорами. Алиса и Белый Кролик. Это так трогательно.
- Я не знаю, - пробормотал Генерал. - Могу только догадываться. Может быть, это Вы перекрасили фигуру в свой цвет?
- Что вы, что вы. Он остался всецело ваш. Просто со всеми его достоинствами ужилась маленькая слабость. Это же у Вас в каноне: самый лучший христианин – это слабоумный девственник. И без греха и без гордыни. А этот талантливый и благообразный джентльмен имел непростительную слабость к разглядыванию и фотографированию обнаженных девочек. Я бы лично посмотрел на эту шалость сквозь пальцы. Тем более, что, насколько мне известно, в последние годы он резко порвал с этой милой привычкой. Вероятно, рассчитывая на снисхождение.
- Так и должно было случиться, - заметил Генерал. – Это Вашими стараниями у стоек пабов в Лондоне сделаны лестницы, чтобы маленькие дети могли заплатить за выпивку. Это вы распалили в нем огонь похоти. Это вы совратили его с пути истинного. Это вам день ото дня все легче и легче сбивать под свои знамена заблудшие души, увлекая их все новыми и новыми соблазнами прогресса. Вначале разжечь пламя гордыни в человеке, дать ему вкусить сладостного греха, а потом бросить его умирать в сумасшедшем доме.
- Не горячитесь, Генерал, - весело отозвался Князь. – Еще один такой же пламенный спич и я отправлюсь вольнонаемным в ваш Филадельфийский корпус. Нельзя же так обесценивать достижения прогресса!
- Запомните, Генерал, - спустя минуту строго продолжал он, - вам давно пора отказаться от части обветшавших норм. В частности, раскрепостить сексуальные путы. Раз уж человеки созданы разнополыми, они не могут периодически не смотреть друг на друга с вожделением. Хватит держать мужчин за яйца! Нам нужны физически крепкие, смышленые, стойкие бойцы, а не стадо добродетельных кастратов!
Ноги Генерала судорожно поджались. Он собрался было протестовать.
- Итак, еще раз, - решительно сказал Князь, - сформулирую наши предложения. Лет тридцать у нас еще есть. Вы работаете прямо, мы косвенно. Мы курируем Европу, вы – Азию. Осторожнее с Россией. Русский мужик, поднявшись, будет более невменяемым, более безжалостным, чем люди 1790 года. Люди, подготавливающие ныне революцию в России, насчитывают в своих рядах государственных деятелей, военных, женщин, богатых землевладельцев, благоденствующих торговцев и истеричных студентов. Все эти люди обладают ложным понятием относительно силы того чудовища, в которое они сейчас вдыхают жизнь. Не знают, что поднявшись, Змей растопчет их.
- Мы уже обсуждали этот вопрос, - согласился Генерал. – И пришли к тем же выводам. Армия намерена в ближайшее же время открыть в России свое отделение. Я поддерживаю постоянный контакт с представителями высших слоев общества через генерала Сабурова и Английский клуб. Пароль «Русь для Христа». Кроме того, с нашей стороны Наблюдателем туда отправлен Джоунс Эрдель.
Он вздохнул и протер платочком выступивший на луб пот: «Кстати, Князь, зачем вы навязали ему в компаньоны этого недотепу Почтальона?
Князь грубо рассмеялся: «Формально, он еще вне моей юрисдикции».
После этого понес такую галиматью, что я ничегошеньки не понял. Про какие-то таинственные культы, овец среди волков, тысячелетнее правление Змея и прочую чушь. То обстоятельство, что их разговор показался мне лишенным смысла, инспектор Лестрейд вначале приписал моему вкусу, огрубевшему в результате того, что я слишком долго пробавлялся только низкопробной литературой.
- Надо читать классиков, Тедди, – важно заявил он. – Эти шпионы в последнее время все чаще пользуются эзоповым языком.
Он сам просидел до позднего вечера в офисе, разбирая мои каракули, а потом выпил две чашки кофе и вынужден был уехать домой в кебе, сославшись на мигрень. Насколько мне известно, он еще пару раз возвращался к анализу моего отчета, потом плюнул и сдал дело в архив.
Я отнюдь не воображал себя гением в криптографии и даже не считал себя блестяще одаренным. Но мне всегда казалось, что я наделен в незаурядной степени простым практическим смыслом. Но что прикажете делать с текстом, который можно понять и так, и эдак, и перевернув его вверх ногами. Понятнее от этого он все равно не становится.
- Наши врата всегда заперты изнутри, - сказал Князь, прощаясь, - А ваши, говорят, снаружи. Что бы это значило?
Глава 10. На таможне.
Для покорения мира у московитов есть все, за исключением душ. К. Маркс
Ранним утром 17 октября 1884 года пароход, на котором плыл Майк, бросил якорь вблизи гранитной Английской набережной Санкт-Петербурга. Пароход гудел, пронзительно голосили чайки. По палубе гулял прохладительный бриз. Майкл как раз заканчивал свой утренний туалет, когда его попросили подняться в кают-компанию.
- Вот тот самый молодой человек, господин офицер, о котором вы спрашивали - Капитан обращался к вальяжному усатому таможеннику с недовольным лицом. Нельзя сказать, что это был первый русский, которого увидел Майк, но именно так он себе и представлял русских: высок, но не строен, строг, но не серьезен, щеголеват но старомоден. А за господином офицером навытяжку стояли два жандарма в форменных голубых мундирах. Ничего доброго встреча с полицией мне не сулит - подумалось Майклу. Однако, вопросы предлагались с прохладной вежливостью.
- Что вы желаете делать в России?
- Я еду в качестве сотрудника г-на Эрделя. Я его помощник и консультант по русскому искусству.
- Сколько времени вы рассчитываете у нас пробыть?
- Не знаю.
- Быть может у вас какое-то дипломатическое поручение?
- Нет.
- Имеете ли вы рекомендательные письма к кому-нибудь? И далее в том же духе еще пару утомительных часов.
Будучи выпущен из этого узилища на «непродолжительное время», Майк понял, что ему еще повезло, когда увидел супругов Эрдель. Бриджит и Джоунс, оттесненные от остальных пассажиров, подвергались русскими ищейками самому тщательному досмотру. Они должны были открыть свой бумажник, обшарили все их платье. Их дорожные чемоданы стояли открытыми. У Джоунса конфисковали дорожные пистолеты и карманные часы. Один из досмотрщиков, ни слова не понимавший по-английски, пытался вскрыть их при помощи перочинного ножа.
За свой багаж Майк был абсолютно спокоен, поскольку самолично уложил его перед отъездом, и он не содержал ничего предосудительнее театрального бинокля и подковы, которую Майк подобрал перед отъездом, на счастье. Денег и ценных вещей в багаже не было, да и быть не могло.
В это время к борту со страшным грохотом причалил паром. Пассажиры, стоявшие на палубе, чуть не попадали с ног, а старпом выскочил на палубу в ужасном гневе и стал кричать на паромщиков, мешая русские и английские ругательства.
-Ты что думаешь, - орал он. – Воображаешь, что ты торпеда? И вообще, зачем ты здесь? Что тебе надо?
- Мне ничего не надо, - на дикой смеси из английских слов и русских жестов ответил белобрысый парень, потирая уши, - я привез джентльмена.
- Джентльмена? – переспросил старпом, оглядываясь, потому что не видел никого. – Какого джентльмена?
- Толстого джентльмена в соломенной шляпе.
- Где же он?
- Не знаю,– испугался паренек. - Он стоял на дальнем конце парома и курил сигару.
Окончания сцены Майк не увидел поскольку был приглашен обратно в кают-компанию.
На месте его прежнего мучителя сидел полный мужчина в гражданском сюртуке и в соломенной шляпе, очевидно, тот самый, пропавший с парома. В руке его были какие-то документы, которые он лениво рассматривал с самым незаинтересованным видом. Увидев Майка, он вскричал: «Ага» и не предложил присесть. И опять что-то неприятно знакомое, глумливое и роковое просквозило в облике нового знакомца.
- Нуте-с, молодой человек, - протянул странный субъект и похлопал себя по объемистому брюшку. – Оформим изъятие? Все эти вещи были найдены в вашей каюте. На столе лежали незнакомые Майку книги и брошюры, и еще толстые пачки российских банкнот, обернутых банковской лентой!
Его маленькие голубые глазки чуть было не выкатились от усилия из орбит. Не добившись желанного признания и чистосердечного раскаяния, чиновник вздохнул и продолжил: «Вы, молодой человек, везете с собой запрещенную в Российской империи подрывную литературу препакостного, извиняюсь за выражение, содержания, тем самым нарушая статьи 17 и 18 Таможенного Уложения.
- Я не понимаю. О чем вообще идет речь?
- Ну как же-с. Вот, к примеру. Книга господина Бакунина. «Бог и государство». Автор объявляет религию «коллективным безумием», а государство его почетным стражем. Не знакомы с содержанием? Допустим. А вот брошюрка господина Герцена, в которой он зовет Русь «к топору», иными словами призывает к свержению государственной власти. Тоже не знакомы? Прекрасно. Ну что ж, тогда мы, с вашего позволения, продолжим беседу в другом месте.
Майк был препровожден на берег в Главное таможенное управление. Тем же вечером, он стоял перед зарешеченным окном и глядел в темноту. Что дальше? Он один, в чужой стране, без денег и документов. В нашем мире за ошибки приходится платить. В лучшем случае его просто выставят за дверь, как напакостившую собачонку. В худшем – замуруют заживо в каком-нибудь тюремном склепе вместе с заговорщиками и уголовниками. Как говорится в русской поговорке: сначала человека нужно избить, чтобы он потом больше стоил.
Утешало только два обстоятельства. Во-первых, его дорожная сумка с верхней одеждой, ушедшая из Кронштадта днем раньше, оказалась по ошибке адресованной на имя какого-то провинциального русского князя, и, благополучно пройдя досмотр, преспокойно двигалась сейчас в направлении то ли Твери, то ли Калуги.
Во-вторых, как его утешил один из жандармов, въезд в России с сухопутной границы значительно сложнее.
Майкл уныло рассматривал незнакомую для него страну. Влажно поблескивала мокрая мостовая. Тусклые фонари жалобно скрипели и мигали при каждом порыве ветра, струи дождя яростно хлестали по лужам.
- Э, милейший, я смотрю, вы тут совсем приуныли?
Занятый своими мыслями, Майк даже не заметил, когда в его камеру проник давешний его мучитель, толстяк в соломенной шляпе, похожий скорее на водопроводчика, чем на жандарма.
- Вы совершенно напрасна изволите страдать и мучиться, - продолжал тот, - Вы находитесь в цивилизованной стране. Царствующий император - сторонник строго соблюдения законности. Ну, чего вы скисли? Ничего плохого вам не сделают. После ряда формальных процедур вас элементарно вышлют из страны как «неугодное лицо»… И с рук на руки как родной мамочке передадут английским властям…Не хотите ли сигару? Зря отказываетесь. Сигары, кстати, конфискованы у вашего капитана. Наши пошлины на ввоз табачных изделий показались ему чрезмерными. Ха-ха! Да сядьте вы! Не мельтешите перед глазами!
Майк сел. Ноги его не слушались. Жизнерадостную скороговорку своего собеседника он воспринимал каким-то краешком сознания. Ему очень захотелось уснуть и проснуться в своей меблированной квартире на Тоттенхем-роуд. Сладко потянуться, принюхиваясь к запаху свежеприготовленного кофе и булочек с тмином. И забыть как глупый сон всю эту нелепую историю с побегами, наручниками и нечистой силой.
На всякий случай он даже зажмурился. Но нет, наваждение упорно не желало рассеиваться. Более того, оно недвусмысленно заявило, что именно оно-то и является реальностью.
- Не знаю почему, - гнул свою линию жизнерадостный толстяк, - но мои советы обычно ни к чему хорошему не приводят –. – Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат в Париже, то в Германии его потом арестовывают по подозрению в шпионаже. Если я объясню человеку, как добраться из Санкт-Петербурга в Москву, то можете быть уверены: либо его найдут мертвецки пьяным в кабаке под Воронежем, либо трезвым, но в тюремной камере в Шлиссельбурге! Ха-ха-ха. Вот почему мне приходится обуздывать свою страсть к полезным советам.
Но вы отчего-то мне очень симпатичны, – продолжал он после короткого перерыва. Майк в это время тупо рассматривал прохудившийся носок левого ботинка. - Поэтому вам я дам сразу два полезных совета.
- Итак, милейший, мне представляется, что вы по каким-то личным причинам не хотели бы попасть на глаза английской полиции. Так, нет? – Он заговорщически подмигнул. Майку оставалось только утвердительно кивнуть. - А обзорная однодневная экскурсия по России вас не очень впечатлила? Так? Ага.
- Значит, у меня к вам деловое предложение. Сугубо личного свойства. Я сейчас, вот прямо сию же секунду, без всяких китайских церемониалов, беру вас под белы рученьки и доставляю на борт английского судна. С паспортом на имя мистера Брауна. А? И вы преспокойно отправляетесь. Отправляетесь в Лондон. Живете себе там и в ус себе не дуете. Ну? Билеты за мой счет. Да, и двести фунтов на дорогу. Ну, по глазам же вижу, что согласны. В противном случае, вас выдворят силой. Ну? Как вам моя любезность?
- Чего вы от меня хотите? Взамен на вашу любезность? Нужно кого-то убить?
- Браво! Браво! – Его собеседник от восторга даже забарабанил по столу. – Если бы это только было возможно, я задержал бы вас у себя подольше. Вам никак не удается принять вид человека, сраженного горем! Вижу, что вы – славный парень! Но у меня неотложное дело. Мне нужно переслать послание одному джентльмену. На Ридженс-Парк-Роуд. И сделать это нужно так, чтобы он ни о чем не догадался. Вложить послание в этот футляр и подбросить ему. Дорогой сюда у меня блеснула счастливая мысль. Что если вы возьмете на себя роль Почтальона? На раздумья я вам дам…минуту. Время пошло.
Майк сказал, что ничего не имеет против, при условии, что после он ничего не будет должен.
- Вид у вас довольно неважный, - сказал странный толстяк, вставая. - О, прекрасно, вы уложились в тринадцать секунд. Ну что ж. Считайте что мы договорились. Карета ждет нас на улице. Сейчас мы с вами поедем в ресторан Кулона, отметим нашу встречу. Да, пока не забыл. Я не член благотворительных организаций, снабжающий неимущих рождественскими обедами, но вот два обещанных совета. Избегайте пьяных немецких студентов и поездок за океан.
ЧАСТЬ 2.
Глава 11. Кегельбан.
Лондон. 18 ноября 1884 года. Фридрих потеплее оделся и отворив дверь, вышел на Риджентс-Парк-Роуд. Стояла безжалостная ноябрьская погода, особенно безжалостная к ревматикам. Стоявший на углу неприметный человечек слишком деланно отвернулся и стал усердно рассматривать неработающий фонарь. Все как обычно. Фридрих издевательски-вежливо поклонился ему, но тот сделал вид, что ничего не заметил.
Ах, если бы эти полицейские шпики знали, что руководитель тайной политической организации, мозг партии, каким он наверняка представлялся в официальных отчетах, - всего лишь старый, больной, никому не нужный свидетель былого величия коммунистических идей!
17 марта 1883 года на Хайгейтском кладбище в Лондоне был похоронен Карл Маркс – немецкий философ-социалист. В Англии, где он прожил больше половины из своих шестидесяти пяти лет, смерть его почти не заметили. На погребении присутствовало всего одиннадцать человек. «Поступила информация о смерти доктора Маркса, - сообщала лондонская «Дейли Ньюс». – Он смог увидеть при жизни, как целые разделы его теорий, которые когда-то ужасали императоров и канцлеров, ушли в небытие… Английские рабочие не захотят иметь ничего общего с этими идеями».
Сейчас - тлен, суета, политическая возня, мелкое пыхтение под ковром. Бывшие друзья поразбежались. Коммунизм не в моде. Кто-то подвизается в миссионерстве, часть американских отделений Интернационала подпала под влияние сект, пропагандировавших спиритуализм, некромантию и свободную любовь. Многие заделались крупными шишками в правительстве тех стран, чей режим они так яростно критиковали. Большинство подалось в тред-юнионы.
Сам же Энгельс остался верен себе. Методично и упорно работал, приводил в порядок заметки и рукописи для первого официального издания «Капитала». Его небольшая статья в New Zeit о роли труда в превращении обезьяны в человека в свое время была благосклонно встречена публикой и сейчас готовилось ее переиздание. Он больше не хотел ни с кем ссориться: ни с полицией, ни с обывателями.
Фридрих нарочно, чтобы позлить беднягу-шпика, следовавшего буквально по пятам, выбирал самые глухие лондонские закоулки. Предусмотрительно обходил ямы и рытвины, полные холодной дождевой водой, а шпику приходилось тяжко. С полмили он держал дистанцию, а потом стал отставать.
Вчера эти тупицы опять таскали его в полицейский участок. Каким-то образом полиции удалось найти кожаный футляр, принадлежавший Лиззи. Она потеряла его пару месяцев тому назад. Поискала бы в доме, да и махнула рукой! Скорее всего его просто выкрали из дортуара. Нет же, она подала объявление о пропаже в вечернюю газету! И вот результат. Надо отдать должное лондонской полиции – хозяина футляра отыскали быстро. Придется еще раз разъяснить ей свою точку зрения на многие вещи.
Оказывается, некто не далее чем вчера вечером попытался подбросить этот футляр туда же, откуда его выкрал! Заметив однако, что горничная с любопытством поглядывает на него, он уронил футляр на пороге дома и поспешил дальше. По словесному описанию этот «славный парень» очень похож на некоего мистера Адлера, с месяц тому назад убившего свою домохозяйку, завладевшего ее деньгами и бесследно исчезнувшего из страны. Газеты много шумели по этому поводу.
Следователь был весьма суров: «Если бы вы предприняли необходимые шаги для помощи следствию, - заявил он, - нам удалось бы смягчить меры по обеспечению контроля над вашей сомнительной с точки зрения закона деятельностью». Вероятнее всего, имелась в виду тотальная слежка, проводимая силами четырех(!) шпиков, которые круглосуточно дежурили вокруг его дома.
- Рад был бы помочь, но я действительно не знаком с этим юношей, – искренне отвечал Фридрих, рассматривая поданную ему фотокарточку. – С виду весьма милый и благонадежный субъект.
- Он состоит в вашей организации?
- Нет.
- Из числа сочувствующих?
- Нет.
- А почему же тогда убийца поспешил вернуть эту вещь в дортуар?
- Понятия не имею.
Следователь не очень-то ему поверил. Он нервно вскочил и пробежался рысцой по красной ковровой дорожке. Потом встал у Фридриха за спиной и побарабанил пальцами по спинке его кресла.
- А что вы на это скажете, любезный? – вкрадчиво спросил он. – Тут вы так легко не отделаетесь. Это послание было вложено в футляр.
И предъявил какую-то записку бредового характера. Фридрих прочел ее, недоумевая: «Дорогой Фридрих! - говорилось в письме, - самый могучий ум, самое сильное сердце, которое я когда-либо знал, перестало биться. Горячо скорблю вместе с Вами. Нам с Вами, милейший Фридрих, необходимо встретиться, так как дело всей Вашей жизни находится в опасности. Как насчет партии в кегельбан в клубе на Севен-Дайлс? Я там играю по пятницам. И еще. Не трогайте Бернштейна. Записку передаю с оказией».
- С автором этого письма я также не знаком. Вероятно, это кто-то из наших континентальных корреспондентов. Я веду обширную переписку с половиной Европы.
- А сколько у вас этих корреспондентов?
- Свыше полусотни.
- И на каком же языке ведется переписка? На английском?
- Я свободно владею двадцатью языками. Переписываюсь с ними на том языке, на котором им легче изъясняться.
Следователь явно помрачнел. Фридрих в душе посочувствовал своему собеседнику. Но тот не сдавался: «Наши эксперты провели почерковедческую экспертизу и предположили, что записку мог написать Карл Пфендор. С ним Вы знакомы?»
Теперь пришла пора мрачнеть Фридриху. Карл был официальным френологом партии. И подставлять его под удар было очень опасно. В молодости он был младшим компаньоном крупной оптовой фирмы по торговле чаем, помещавшейся в Сити. В лондонской конторе для него почти не было дела, а потому в свободной время он всерьез увлекся френологией. Ему нравилось предугадывать склонности и способности людей по шишкам на их черепе. Набив руку, он стал брать частные заказы, а вскоре и вовсе забросил контору. Через пару лет он стал широко известен.
Однажды он чуть не прервал на самом взлете карьеру Чарльза Дарвина, нанимавшегося врачом на судно. Ему не понравились шишки на его черепе и начинающий натуралист был взят на судно, отправлявшееся в кругосветное путешествие только по личной протекции капитана. К 1848 году верхушка «Союза коммунистов» взяла Пфендора к себе на службу. Без его положительного вердикта в партию не попадали; он знал всех и при умелом допросе мог сболтнуть много лишнего.
- А зачем нам терзаться нелепыми сомнениями? – Фридрих решил перехватить инициативу. – Я буду в пятницу в клубе. Хотя честно признаюсь, не люблю кегельбан. Пусть ваши агенты посидят за соседним столиком, посмотрят.
Они еще немного препирались по поводу количества приглашенных на кегельбан от Скотленд-ярда. Следователь считал Фридриха излишне впечатлительным и настаивал на пяти полисменах при оружии, а Фридрих считал, что и одного будет за глаза. Сошлись на трех наблюдателях в разных концах игрового зала.
Придя из полиции, Фридрих закатил Лиззи грандиозный скандал и впервые за многие годы не вышел к ужину. Он никогда не стремился к официальному оформлению семейных отношений. Мери Бернс, веселая рыжеволосая коренастая работница с фабрики, с которой он познакомился в 1842 году в Манчестере, долгое время была для него просто милой девушкой, одной из многих. Он поселил ее в домике неподалеку от себя и периодически снабжал деньгами.
Потом к их союзу как-то само собой подключилась младшая сестра Мери – белокурая и хрупкая Лидия. И Фридрих перестал уезжать из дома «по делам фирмы». Их «брак втроем» долгое время был темой для пересудов соседей, но со смертью Мери в 1863 году, английские обыватели успокоились, и перестали по вечерам подглядывать в окна спальни.
Сегодня как раз была пятница. Фридрих еще немного поплутал по ночному городу и, основательно продрогнув, вернулся домой. Прислуга еще спала, камин не был растоплен. «Нет, на таких не женятся, - мрачно думал он, - С такими как Мери и Лиззи приятно проводить время, но жениться – черта с два. Мужчина должен свою жену уважать. Нужно, чтобы она стояла на ступеньку-другую повыше и тянула тебя за собой. Вот покойный Карл в свое время женился на баронессе фон Вестфален и создал «Капитал», который не забудут в веках. А Лиззи с ее небесно-голубыми глазками и маленьким пухлым ртом самой природой создана только для удовлетворения одной, хотя и немаловажной потребности.
Он еще немного почитал из Вергилия, уютно завалившись в кресло. Потом, ощутив внезапный порыв, уселся писать «Диалектику природы». «Труд, - вывел он ровным почерком в тетради с сафьяновым переплетом, - есть источник всякого богатства. Но достается оно почему-то другим». Подумал и вымарал второе предложение. А потом уснул и проспал до обеда.
Около девяти часов вечера, Фридрих, как и было условленно, направился на Севен-Дайлс.
- Куда это ты на ночь глядя? – поинтересовалась супруга. Но он проигнорировал и вопрос и немой укор во взгляде.
По дороге его то и дело хватали за руку местные расфуфыренные милашки, но тут же торопливо отводили глаза в сторону. Прямо по пятам за ним шел давно знакомый Фридриху субъект. Он шел неуклюжей походкой, засунув правую руку в явно оттопыренный карман, с бессмысленным взглядом на тупом лице. Фридриха охватило отвращение и он сплюнул на землю. Драма превращалась в фарс еще до начала бесившего его спектакля.
В клубе, как ни странно, было довольно мило. Давненько же он здесь не бывал. На столах, устланных белоснежными скатертями, стояли букетики живых цветов; играла легкая музыка и публика была почище, чем обычно.
Фридрих выбрал себе столик с таким расчетом, чтобы наблюдать за игроками, самому оставаясь в тени. Он заказал шампанского, устриц и приготовился ждать.
Его рассеянное внимание привлек какой-то незнакомый долговязый субъект, сидевший в шумной компании за соседним столиком. Очевидно, находясь в изрядном подпитии, он покинул свою компанию и подойдя к фортепиано, стал громко настаивать на том, что хочет исполнить для публики комические куплеты. Говорил он с немецким акцентом. Нервный аккомпаниатор, очевидно уже наслышавшийся о чудачествах этого господина, пытался деликатно ему воспрепятствовать. Напирал он, в основном, на то что обычно исполняет только произведения старинных английских композиторов.
Разгоряченный отказом молодой немец резко отшвырнул аккомпаниатора и сам сел за фортепиано.
- Я в мальчиках когда-то служил у адвоката…
Мелодия была какая-то мрачная и заунывная, от нее пробегали мурашки по коже. Его компаньоны во время всего пения непрерывно фыркали, хохотали, улюлюкали и покатывались со смеху.
Посетителям клуба его музыкальные изыски пришлись явно не по вкусу. Впечатлительная старушка, сидевшая у камина, начала рыдать и ее пришлось увести. Два юных студента, изящно ухаживавших за дамами, смело подошли урезонить смутьяна. Но он был неколебим. Их утонченные вкусы были выше его понимания.
Он приплясывал, он размахивал кулаками, он поносил их всеми ему известными английскими бранными словами. Когда же обсуживающий персонал попытался призвать его к порядку, он неожиданно выхватил из карманов сюртука два револьвера и открыл беспорядочную стрельбу по сторонам.
Посыпалась штукатурка, во все стороны брызнули осколки разбитых стекол. Джентльмен, сидевший рядом с Фридрихом, приподнявшись было из-за стола, схлопотал шальную пулю и завалился на столик. Женщины истошно визжали. Началась паника и публика хлынула к выходу. Фридрих благоразумно поспешил покинуть заведение. Однако все его усилия пробиться наружу были тщетны. В образовавшейся в дверях давке кто-то резко приложил его виском о косяк. Он повис на чьих-то руках и провалился в темноту.
Глава 12. Библия рабочего класса.
Тем же вечером, два часа спустя, два джентльмена вынесли из фиакра бесчувственное тело Фридриха, внесли в дом и бережно уложили на диване в гостиной.
Один из них – сухощавый, очень подвижный старик, был Карл Пфендор, давний друг семьи. Он напоил Лиззи валерианой и отправил за врачом. Хелен Демут, старую экономку, оставшуюся Фридриху от Маркса в наследство вместе с долгами и рукописями, попросил принести хинину и чистые простыни. А сам вместе с гувернанткой принялся хлопотать над горячей водой и салфетками.
Второй джентльмен явно не принадлежал к числу их общих знакомых. Это был жизнерадостный толстяк в лоснящейся новизной соломенной шляпе и новейшего покроя панталонах. Карл представил его как Белфорта Бэкса, коммерсанта. Он, похоже, принадлежал к счастливой категории тех людей, которые везде как дома. И сейчас он не испытывал ни малейшего смущения. Вольготно расположившись в хозяйском кресле, он придвинулся поближе к камину, положил обе ноги на столик, потребовал у служанки чашку горячего чая с лимоном и принялся рассматривать семейные фотоснимки.
- Как я расстроен! - вернувшийся с кухни Карл наконец смог дать волю чувствам. Он нервно бегал и махал руками. - Бог мой! Фридрих! Фридрих! Очнитесь! Какой кошмар! Все эти выстрелы, грохот, кровь на полу! Да помогите же мне, Белфорт! Поддержите голову! Вот так, да. Боже! Он не приходит в себя! А если он вообще не очнется? Это будет такой удар для всей нации!
Надо требовать от правительства, чтобы оно выселило всех этих бошей из страны! Попробовали бы эти студиозусы так пошалить в Германии! С криками, дракой и пальбой! Их бы тотчас упекли за решетку лет на семьдесят. А наши доблестные полисмены явились только тогда, когда все давно закончилось!
- Перестаньте, Карл! Что вы скулите, как французская болонка! Кратковременная потеря сознания. Обычный ушиб головы.
- Ушиб головы?! Ну что вы такое несете, Белфорт! Это не просто голова! Вы взгляните на эту голову! – Его сильные пальцы забегали по редеющей шевелюре бесчувственного Фридриха. - Обратите внимание на форму черепа, выпуклые лобные доли. А вот эту шишку, вот здесь, видите? Поверьте мне, это моя специальность. Такие шишки есть у одного из тысячи. Это голова прирожденного мыслителя! Философа!
- Да, я не спорю, - продолжал он минуту спустя. - И у гениев есть свои недостатки. Обусловленные их природным нравом. Фридрих, тоже, конечно, бывает порой излишне мелочен, придирчив и педантичен. Но мы же не ругаем розу за шипы, слона за толстую кожу, а льва за дурной запах.
- Довольно, Карл! Да сядьте вы! Хватит! Если бы ваш гениальный друг чуть больше понимал в политике, он ни за что не пришел бы с тремя шпиками на хвосте! Если бы червяк знал устройство яблони, он вообще бы не полез на дерево!
Тем более, что он, кажется, очнулся.
- Фридрих, слава Богу, как вы себя чувствуете?
Говорить решительно не хотелось. Тем более слушать болтовню каких-то идиотов, которые говорят о тебе в третьем лице как о покойнике. Он с трудом разлепил сомкнутые веки.
Старый друг Карл хлопотал над ним как нянька.
Улыбчивый незнакомый джентльмен, склонившийся над семейными фотографиями, ему чем-то сразу не понравился. Через минуту стало ясно чем. Лицо его источало радушие, но глаза были сухи и холодны. Да и держался он как-то слишком вольготно.
- Этот клуб – гнусная дыра – бесцеремонно заявил Карл, - Всего четыре дорожки. Отверстия в мяче расположены не симметрично. Я чуть не вывихнул себе пальцы. Мало того. Во всем городе нет ни одного приличного корта. Мы как-то с приятелями попробовали играть на крыше, но полиция сочла, что это неблагоразумно. Попробовали бы они это сделать в Нью-Йорке или Монте-Карло!
Пришедшая с кухни горничная сделала Фридриху холодные примочки, и он наконец смог сосредоточиться: «Постойте, Карл, а как вы там оказались?»
- Благодаря вот этой дурацкой записке. Он передал Фридриху изрядно смятый клочок бумаги. Вот что на нем значилось:
«Дорогой Карл! Не имею чести знать вас лично. Но всему научному сообществу вы известны как просветитель и миссионер френологической науки. Наша компания занимается производством прорезиненных тканей. Мы хотели бы прибегнуть к вашим услугам для подбора рабочих из числа истинно верующих христиан. Вознаграждение более чем щедрое. Давайте поужинаем в клубе на Севен-Дайлс? Я там бываю по пятницам. Подробности при встрече».
- Дорого бы я отдал, чтобы узнать, кто автор этих посланий! – процедил Фридрих сквозь зубы. Он с раздражением сорвал со лба влажную салфетку и бросил ее на пол.
- Эти письма написал я, – Белфорт Бэкс по-прежнему неспешно курил сигару и, вооружившись совком, лениво ворошил угли в камине.
-Что?… Что вы сказали?
- Да, друзья мои, вы не ослышались. Это я вас пригласил на встречу, – Белфорт сиял белозубой улыбкой великодушного благодетеля, который собирается кого-то чем-то одарить. – Очень любезно с вашей стороны. Он склонился в дурашливом поклоне. Сначала в одну, потом в другую сторону. - Перед вами ваш старый добрый Санта-Клаус! Сейчас вы получите то, что не просили! Ах если бы вы только знали, как непросто было организовать встречу старых друзей! Пришлось подключать Скотленд-Ярд!
- Если вы и дальше будете продолжать свои измышления в том же духе, - Карл, похоже, всерьез надулся, - то вас придется выставить за дверь!
- Что вы, - гость, нисколько не обиделся, – я, конечно, рискую навлечь на себя ваше недоброжелательство, но, если бы вы видели себя со стороны! В окружении полицейских ищеек! Два старых гуся – прекрасная мишень для подгулявшей молодежи!
Фридрих почувствовал, что весь дрожит от негодования. Ему захотелось вооружиться чем-то поувесистее и наподдать наглецу. Его правая рука потянулась за тростью, стоявшей у изголовья. Карл, похоже, испытавший те же чувства, сбегал на кухню за чугунной сковородой.
Незваного гостя, казалось, это не смутило: «Господа, неужели у вас такие кровожадные наклонности? Господа, вы не должны допускать, чтобы благородное чувство справедливости вырождалось в примитивную мстительность. Я считаю…».
Договорить ему не удалось. Друзья с разных сторон единодушно бросились на прохвоста. И… пробежали сквозь него, как если бы он был соткан из воздуха или тумана! Опешив, в полном недоумении, они уставились на призрак.
Впервые в жизни Фридрих отказывался доверять показаниям своих органов чувств. Он пребольно ударился рукой о сервант. Гость, по-прежнему живой и невредимый, спокойно и размеренно потянулся и зевнул: «Вы можете продолжать, джентльмены. Очевидно, помахивание палками на ходу доставляет вам некоторое развлечение. Я понимаю. Кабинетная работа. Только не стоит превращать спорт в пожизненную каторгу».
Далее он жизнерадостно поведал историю об ирландском священнике, выбиравшем между гольфом и служением Господу. По его версии, Бог остался не у дел.
Фридрих несколько раз подряд крепко зажмурился. Но видение и не думало исчезать. Старый атеист Карл Пфендор тщетно пытался воспроизвести слова Писания, напрочь забытые со школьной скамьи. Губы его тряслись. Странный гость не обращал на них ни малейшего внимания, занятый манипуляциями с сигарой. Она внезапно погасла и он раскуривал ее, взяв в руку пылающий уголь из камина.
- Странные бывают вещи, - проговорил Карл, запинаясь. Очевидно, фокус с сигарой им не был замечен. – Я собственными глазами видел как сковорода пролетела сквозь вашу голову, как она покатилась под кровать…
- Только не просите меня взяться за ее поиски, - перебил его толстяк. Ползать на четвереньках, стукаясь головой о железные прутья!
- Мне бы хотелось, - Карл все еще горячился, - хоть изредка заканчивать начатую мной фразу!
-Ну, будь по-вашему! – гость в недоумении развел руками. - Если это вас хоть немного утешит. - Мистер Энгельс! Что с вами? На вас же лица нет!
- Кто вы? – старательно обходя незнакомца по дуге, Фридрих вновь уселся на диван. Дрожащими руками он потер напрягшиеся виски.
- Зовите меня просто - герр доктор. Поменьше условностей. Вы же марксист. Я не имел чести быть лично знакомым с вашим покойным другом, доктором Марксом, но, судя по всему, он до конца жизни был врагом этикета. Искренний философ, романтик, любитель вина, сигар и анекдотов. Думаю, что и наша встреча его бы только позабавила.
- Может быть по бокалу бургундского? – воспоминание придало Фридриху некоторой решимости. Он взялся было распорядиться.
- Странные бывают вещи, - неожиданно фальцетом проблеял Пфендор, по-прежнему неподвижно стоявший в углу. Пропел и замолк, как бы вглядываясь в полутьму. Глаза его остекленели. Фридрих почувствовал как ладони его вспотели.
- Ах, вы об этом! – Герр Доктор вздохнул с видимым сожалением. - Ничего не смогу поделать! И потом вовсе не плохо воспитывать свой характер, терпеливо выполняя взятые на себя обязательства.
- Душенька, - обратился он к подошедшей экономке, - нам с доктором горячего чаю с вишневым пирогом.
И неспешно продолжил: «Что касается покойного Маркса – увы, я не был с ним знаком лично…при жизни. Только краткая переписка. Да, вот уж кто умел произвести сильное впечатление на обывателя! Говорят, во время его пребывания в Гааге власти порекомендовали женщинам и детям без надобности не выходить на улицу. Ювелиры прикрыли свою торговлю, опасаясь, что восставшие рабочие перебьют витрины! Искренне жаль старика Маркса. В последние годы вождь мирового пролетариата был очень плох. Приступы удушья, ревматизм, печеночные колики. Плеврит, бронхит и страшные головные боли! Он всегда варварски относился к собственному здоровью».
- Да откуда вам…, – начал было Фридрих, но вовремя осекся.
- Странные бывают вещи, - в глазах Пфендора появился какой-то безумный блеск. Слова он теперь не произносил, а как бы напевал вслух.
- Славный старикан, - восхитился Герр Доктор. – Смотреть на него одно удовольствие. Жаль что он не посвятил себя помощи грешникам. Похоже, в молодости он не сильно утруждал свой мозг и теперь почти утратил способность мыслить. Итак, к делу! «Капитал» Маркса - вот что меня сейчас занимает.
-???
- Чему вы удивляетесь? В каком виде вы намерены его издать?
- Я намереваюсь, - Фридрих крайне тщательно подбирал слова, - намереваюсь издать его в качестве серии дешевых тонких книжек, понятных для рабочей массы, упростив тяжеловесность слога. В настоящем виде большинство читателей едва ли способны осилить его до второй страницы.
Его собеседник в ответ разразился дурашливым смехом: «Дорогой мой! Вы что думаете, что люди в будущем поумнеют? «Капитал» - это величайший эпос в истории! Он полон туманностей как катрены Нострадамуса. Его нельзя не подтвердить, ни опровергнуть. Парадоксы и метафизика, софистика и кокетство, силлогизмы и причудливое дурачество. «Капитал» - это единое художественное целое. И я не позволю вам, слышите, – тут он покачал указательным пальцем прямо перед носом у собеседника, – НЕ ПОЗВОЛЮ его кастрировать!
От неожиданности Фридрих резко подался назад, едва не расплескав себе на брюки горячий чай.
- Дайте мне его сюда! «Капитал»! - гость повелительно протянул руку.
Фридрих начал было о том, что записи Маркса разрознены и находятся в разных местах, но призрак только нетерпеливо отмахнулся и прищелкнул пальцами. И тотчас, повинуясь его зову, из приоткрытой двери, ведущей в кабинет, поползли, полетели, цепляясь друг за друга и кружась в воздухе черновые тетради, записные книжки и рукописи. Листы, листочки замелькали, закружили в воздухе. Еще мгновение - и они, выровненные под единый ранжир, надежно сцепленные и накрытые толстым переплетом, покоятся у него на руке.
Надо сказать, что произошедшее поколебало веру Фридриха в материалистическую природу вещей. Он судорожно вцепился в подлокотники.
- «Капитал» не будут читать. Его как и Библию будут трактовать и понимать иносказательно. Самые расхожие выражения будут вырываться из контекста, переворачиваться с ног на голову, а затем цитироваться как божественное откровение. Знаете ли вы, Фридрих, что через сто лет половина населения планеты будет под властью правителей, которые исповедуют марксизм в качестве руководящей идеи? Да, да, не удивляйтесь. В некоторых странах Маркс приобретет статус светского Бога. Его «Капитал» станет Библией рабочего класса. Будет внушать простым людям благоговейный трепет. Важнейшим и архиважным является ее ОБЪЕМ. Второй и третий том должны быть не тоньше оглобли.
Белфорт указал пораженному Фридриху на пустующую обложку. «Есть вещи, ¬- назидательно произнес он, - которые всегда вместе: кофе и сливки, ирландцы и беспорядки, Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Как вы отнесетесь к тому, чтобы на обложке этого издания было указано и ваше имя?
- Сожалею, но я этого недостоин.
- Очень кротко и вполне разумно – призрак, казалось, был доволен его ответом, - что ж, у вас еще есть…, (тут он глянул на часы) ну, скажем, лет десять. Мне кажется, этого вполне довольно.
- Странные бывают вещи, - привычно напел Пфендор, но Фридриху уже было не до него. «Скажите, - запинаясь, произнес он, - что происходит с нами после смерти?
Доктор Бэкс коротко хохотнул: «Ваше бездыханное тело, дорогой Фридрих, благодарные потомки превратят в мумию, поместят в стеклянный ящик и будут водить вокруг него бесовские хороводы». И исчез, не прощаясь.
P.S. Первое официальное издание появилось в 1887 году. Продавалось оно вначале неважно, однако 5000 экземпляров пиратского издания, вышедшего в Нью-Йорке разошлись почти моментально – возможно, из-за того, что издатель послал на Уолл-стрит рекламный циркуляр, в котором заявил что книга рассказывает «как накопить капитал».
Фридрих Энгельс умер от рака пищевода 5 августа 1895 года. Тело Энгельса, согласно его завещанию, было кремировано и ближайшие друзья развеяли прах над морем.
Глава 13. Легкокрылая пестрая бабочка.
Ужели мой счастливый день
был так безоблачен и ясен? У. Теннисон.
В себя Майк пришел только вдохнув живительного английского воздуха.
Воспоминания о дальнейших событиях – признаться, были не из самых приятных. Просто нужно было платить по счетам. В Лондоне Майк сдержал слово, данное русскому джентльмену, подбросив письмо к порогу неизвестного ему дома. И поспешил убраться. Вопрос «куда» решался безболезненно. Куда-нибудь. Поближе к морю. Он найдет маленькую уютную гостиницу, увитую плющом и повиликой, будет писать морские пейзажи и навсегда вычеркнет из своей памяти случившийся с ним кошмар.
Видимо, пережитые волнения плохо отражаются на здоровье. У Майка щемило сердце, мучили постоянные головные боли. Он был простужен и все время чихал.
В размышлении о том, как без особых затрат провести вечер, в один из непогожих ноябрьских вечеров он наткнулся на афишу («Обеды со скидкой. Музыка. Кегельбан») и оказался в битком набитом клубе на Севен-Дайлз за столиком в компании пожилого спортсмена в костюме из белой фланели, его жены, тещи и малолетних детей.
Едва к столику подошел официант с накрахмаленным полотенцем и принес его скромный заказ: имбирное пиво и две горячие сардельки, как эти треклятые немецкие студенты начали пьяный дебош. Услышав звуки пальбы, Майкл, памятуя о недавнем предостережении, счел благоразумным немедленно оказаться на улице. В образовавшейся в дверях давке он был первым.
В плюсе - бесплатный глоток пива, в минусах – оторванная запонка и неприятные ощущения в области ребер. Майкл решил, что он еще дешево отделался.
На оставшуюся часть денег (шесть шиллингов) он приобрел железнодорожный билет. До отхода поезда оставалось еще полчаса. На вокзале было безлюдно. Пригревало солнышко. Расцветшие георгины заставляли усталого путника забыть про неприятности. В листве деревьев щебетали птицы. Майк присел на краешек свободной скамейки и задумался.
Контуры грядущего были прорисованы четко. Богом забытый уголок, вдали от суетного света. Какая-нибудь заброшенная бухта, скрытая феями от шумной людской толпы. И никакого кордебалета с полисменами, бородатыми велосипедистами, русскими таможенниками и хмурыми миссионерами, черт бы их всех побрал! Он будет рисовать пейзажи. Пока не наберет клиентов, может преподавать местным детям иностранные языки. На худой конец, устроится приказчиком в лавку. Не пропадет.
- Чтобы получить все в этой жизни, - думал Майк, нужны всего лишь две вещи. Первое, оно же главное: нужно перестать бояться, убрать из своей жизни страх как вещь во всех его проявлениях. Второе - каждый человек достоин того, чтобы стать королем этого мира. Нужно только очень захотеть. Все мы появляемся на этот свет с равными возможностями. Главное – саморазвитие, тренировка тела и духа. Во-первых…
Ход его приятных и успокаивающих мыслей был грубо прерван толчком в спину.
- Эй, приятель, как там тебя, - над ним возвышался мрачного вида небритый детина, - не соизволит ли ваша милость ответить, во сколько отходит поезд на Пенгборн?
На минуточку Майк раскаялся в своем человеколюбии: «Послушайте, милейший, а не пойти бы вам… и, обернувшись, увидал ее. Ее! Викторию!!!
Она как раз выходила из вагона, и три щеголеватых молодых джентльмена, отпихивая друга локтями, спускали ее вещи на перрон.
Негодование на лице Майка сменилось мгновенной растерянностью, которая, в свою очередь, уступила место ощущению внезапно нахлынувшего счастья. Жизнь вдруг обрела смысл. Он и не заметил как оказался рядом.
- Здравствуйте, Майк, - произнесла она, мило смущаясь. – Я вам так рада. Но как вы узнали о моем приезде?
А он стоял и смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова. Это была юная богиня. Более того, она была единственной женщиной во всем белом свете.
В том, как она поправляла упавший на глаза локон, как она поворачивала голову, в ее волосах, ее платье, во всем ее облике была такая милая прелесть, что Майк просто впился в нее глазами. Ах, как он был бы счастлив, если бы железнодорожный вагон вдруг загорелся, и он, ворвавшись в середину бушующего пламени, смог вынести оброненную ее перчатку. Пусть бы он при этом обгорел или был искалечен! Если бы она только удостоила его благодарного взгляда за этот подвиг!
Увы, он не был одинок в своих устремлениях. По крайней мере, еще три пары мужских глаз соревновались в возможности оказать ей хотя бы малую услугу. И если бы взгляд мог прожигать дырки на одежде, Майк давно бы лежал на пыльном перроне, пронзенный выстрелами с трех сторон. Но хитрый Купидон, пронзивший сердце юноши золоченой стрелой, был еще и умелым щитоносцем. - Майк их даже не заметил.
Схватив за руку пробегавшего мимо мальчишку, Майк галантно преподнес ей букетик нежных фиалок. Его солнце улыбнулось. И Майку было абсолютно наплевать на три мрачные тучи рядом.
Он не мог с ней больше расставаться, поэтому свой билет незаметно для нее выбросил в урну. Она взяла его под руку, и он повел ее к выходу в город. Тучки еще некоторое время покружились, погремели, а потом нехотя разошлись.
Из Майка бил фонтан красноречия. Он размахивал руками, надувал щеки, комично поднимал и опускал брови. Вся история его злоключений теперь казалась ему чем-то вроде забавного анекдота. А самые зловещие фигуры вдруг превратились в симпатичных старичков с отклонениями в психике и поведении.
Надо отдать ей должное. Виктория была лучшим слушателем на свете. Она удивленно охала, широко распахивала глаза, в нужных местах заливисто хохотала, а порой замирала с застывшей улыбкой на губах.
Потом вдруг сделалась необычайно серьезной: «Милый Майк, вы меня не разыгрываете? Неужели вам столько пришлось пережить? И все это из-за меня?»
- Какие пустяки! – ее рыцарь был преисполнен галантности. – Вот когда мы однажды с приятелями отправились в пеший поход по Шотландии…
Ангел в образе извозчика (перевоплощение было столь полным, что лучшего и пожелать нельзя) в считанные минуты довез их до Трафальгарской площади.
День в самом деле был не очень хорош для английской осени – холодный, туманный, ветреный. Они как раз проходили мимо величественного фонтана, как вдруг порывом холодного ветра прелестную белую шляпку Виктории внезапно сорвало с головы и она, подлетая и катясь, перекинулась через парапет и закачалась на воде.
Надо сказать, что это событие вызвало необычайное оживление среди гулявших и зевак. Казалось бы, что тут смешного? Случайность, досадное недоразумение, - вот и все. Однако, публика сочла такую случайность очень смешной. Скучавшие дамы с грудными малышами в колясках, пожилые господа, коротавшие время за обсуждением газетных сплетен, пожилые иностранцы, - казалось, все уставились на Майкла. Посыпались «остроумные» замечания.
Викторию потеря шляпки совсем не огорчила. Она смеялась и ее прекрасные волосы развевались на ветру. Она попыталась удержать его, но для Майка это был тот самый случай!
Ни на йоту не усомнившись в своих силах, он скинул туфли, подтянул повыше брюки, и полез за шляпкой в фонтан. Его поступок вызвал бурное одобрение у собравшихся. Кто-то даже предложил «выпить за этого славного парня». Невоспитанный мальчишка на берегу крикнул своему отставшему приятелю: «Беги, скорее, сюда, здесь обезьяна купается в фонтане!»
Струи воды и влажный туман промочили рубашку насквозь. Но какое это все имело значение! Выбравшись из фонтана под приветственные возгласы публики, Майк не удержался от театрального жеста. Он встал на одно колено и с небрежной грацией протянул шляпку даме своего сердца. Виктория на секунду прильнув к нему, нежно коснулась губами его щеки.
Надо ли описывать те чувства, которые нахлынули на нашего героя, тот трепет, который вырвался наружу из каждой клеточки его души?
Сжалившись над мокрым юношей, Виктория настояла на том, что тому нужно срочно переодеться. Майку пришлось показать ей тот курятник под крышей, в котором он обретался последние дни.
- Здесь очень уютно и даже по-своему мило – Виктория осторожно присела на краешек старой тахты. – У вашего друга-художника есть вкус. Эта мансарда принадлежит ему? Замечательно. Надеюсь, что ему не очень надоедали ночные серенады кошек прямо над головой.
Она нашла небольшое зеркальце на стене и приводила в порядок прическу.
- Мне, право, ужасно неловко…, - Майк хотел войти в комнату, да так и застыл на пороге. Как сразу оживилось и украсилось его холостое жилище, когда в него ворвалась красивая женщина в шуршащем платье, отделанном лентами и кружевами, в тонких душистых перчатках.
- Нет, действительно, очень хорошо. Я уже забыла когда вот так, ни о чем не думая, любовалась огнем в камине…
- Знаете, Виктория, - Майк кинулся в омут с головой, - оттого что вы сейчас рядом со мной, я чувствую себя так, как не чувствовал еще никогда в жизни.
- Хм, а сколько у вас было этой «жизни», мой умудренный опытом Майк?
- Вы знаете, мне кажется, что моя жизнь, моя старая жизнь сегодня кончилась. И мне ее как-то даже совсем не жаль. И я смею надеяться, что больше никогда не расстанусь с вами надолго. Даже если…
- Даже если в сумочке у меня лежит билет до Калькутты?
- Как до Калькутты? Ведь это, это же черт знает где.
- Это вы очень верно сказали, - Виктория поднялась и, застыв около стеллажа с книгами, задумчиво водила пальчиком по зеленому фолианту.
- Если вы позволите, я поеду туда вместе с вами. Судьба дала мне шанс снова встретить вас, и я готов на все, чтобы больше не расставаться.
В его глазах Виктория увидела искренность, неподдельное чувство, неколебимую веру в то, что вся его жизнь без каких-либо оговорок принадлежит ей. Смешавшись, она потянулась к копне его непослушных волос: «Майк, Майк, мой бедный Майк».
Майк успел ухватить ее за руку, когда она пыталась справиться с дверью.
- Виктория, ради Бога, что случилось? Почему вы уходите?
Она с силой оттолкнула его руку: «Да потому что ты не должен дожить до рассвета, дурак! Пусти меня!». И высвободившись, резко хлопнула дверью.
Глава 14. Беспокойная ночь.
Виктория явно была не в духе. Удовольствие видеть женщину не в духе – сортом ниже среднего. Даже очень красивую женщину. В клубе она постоянно делала всем замечания, лезла не в свое дело. Словом была в тягость самой себе и всем окружающим. Вернувшись домой, на служанку сердито фыркнула, да так, что та благоразумно решила не попадаться ей на глаза.
Она отлично осознавала причину своего дурного настроения, но сладить с собой не могла. Ее трясло, она не могла ни на чем сосредоточиться. Она брала в руки книгу и пыталась читать. Но Теккерей ей казался скучным, Диккенс – старомодным и чересчур дотошным, а уткнувшись в слезливый роман некоей мисс Иффли, она со злостью швырнула его в угол.
Не будучи в состоянии усидеть на месте, она схватила шляпку и отправилась гулять. Но, не успев еще добраться до первого угла, уже стала досадовать на себя, зачем она вообще вышла из дому.
Очутившись вновь у себя в кабинете, она вытолкнула за дверь ластившуюся к ней собаку, и заперев дверь, кинулась в кресло. Тут ей пришла в голову спасительная мысль, что не мешало бы написать два-три письма кому следует.
- Дорогая тетушка! – вывела она нервно. – Пока есть немного свободного времени, спешу написать вам…
И больше ей не удалось из себя выдавить ни строчки. Она скомкала бумагу и отправила ее в корзину.
Собралась было навестить старую знакомую, которую не видала несколько лет, но тут ей стало казаться, что эта старая знакомая - просто пустышка, что если она пойдет к ним, то ей, вероятно, придется нянчиться с их малолетним отпрыском. И что у них в последнее время из-за специальной диеты нет ужина.
Она завалилась в кресло и взяла в руки семейный фотоальбом. Просто от нечего делать. И старые воспоминания на время позволили ей забыться.
Вот отец - Иоганн фон Штайнбок, исконный пруссак. Старый солдат, он относился к ведомству железных дорог и как профессионал не привык обсуждать приказы начальства. Государство с провидением вели его по жизни прямо в рай, выверенной, четкой дорогой.
Фон Штайнбок вставал рано, и пока одевался, успевал перехватить лишь кофе с полудюжиной булочек. Лишь в десять утра выпадала ему возможность спокойно сесть и поесть как следует. К этому делу он подходил серьезно и не вылезал из-за стола часа два. В четыре он шел в кафе, ел свиную ножку и пил пиво. И потом до самого ужина был занят тем, что стоически терпел, глядя, как едят другие. Затем (уже дома) кусочек колбаски или сыра с пивом на сон грядущий. Пошли его завтра в Африку, он и там устроился бы таким же удобным образом.
Вот мать – Гертруда фон Штайнбок. Она была тихой практичной женщиной, стремившейся ни во что не вмешиваться и поддерживать в доме порядок. Она дорожила своей репутацией и ни за что на свете не села бы на велосипед, как это делали некоторые ее знакомые. Она получила неплохое образование, знала несколько иностранных языков, но искренне считала, что ради семьи должна жертвовать всем и старалась основательно выветрить из головы все знания сложнее кулинарии и разведения цветов.
А вот и она сама. Ее вполне можно назвать хорошенькой. Большие искристо-зеленые глаза с длинными густыми ресницами оттеняли белизну высокого лба, тонкие благородные черты лица украшали длинные белокурые локоны. Все впечатление портили зубы. Они не были ни белыми, ни ровными.
У девочки был живой, ясный ум, но капризность и непоседливость характера мешали успешности занятий. Она не могла усидеть на одном месте и без конца носилась по окрестностям, устраивая для шумной и резвой компании своих кузенов и кузин, детей слуг, все новые и новые развлечения, забавы, придумывала всякие проделки.
Вики привыкла во всем добиваться своего, требовала, чтобы ей уступали. Стоило кому-нибудь не пойти у нее на поводу, как она немедленно закатывала истерику. При этом она была живой, кокетливой, умела привлечь к себе внимание взрослых и добиться выполнения своих прихотей. Ей ничего не стоило с милой бестактностью завязать разговор с незнакомыми или малознакомыми людьми. Однажды…
Ее сердце вдруг затрепетало как у пойманной птички. Старое фото. Первая любовь. Загорелый мальчишка в ковбойской шляпе. Руки его перемазаны глиной. В тот день ей приглянулись желтые цветы, росшие на горном склоне и он, рискуя ежеминутно сорваться в пропасть, вручил Виктории пышный букет. Чем-то неуловимым он напомнил ей Майка…
- Приятно увидеть вас, миледи, погруженной в спокойное счастливое созерцание. Прислуга, впрочем, была иного мнения.
Виктория даже вздрогнула от неожиданности. Обернувшись, она увидела пожилого джентльмена, силившегося выдавить на лице некое подобие улыбки. В руке он держал свою соломенную шляпу.
- Вы меня все время пугаете, сэр Джон.
- Добрый день, Принцесса! – он учтиво поклонился. – Очень рад вновь видеть вас в добром здравии. Вы как всегда прелестны.
Виктория выразительно промолчала.
- А! - сказал джентльмен с соломенной шляпой, уловив направление ее взгляда, - предались воспоминаниям? Хм. Славная штука – прошлое, не правда ли?
Виктория только рассерженно хмыкнула в ответ.
- С вашего позволения, - джентльмен зашелся глухим кашлем, а потом достал из кармана трубку и принялся методично набивать ее ароматным табаком.
- Помню, как-то мы с приятелями – учениками воскресной школы сварили суп из старой жабы и вылили его в портфель учителю математики…Да, были и хорошие денечки.
- А в каком столетии это происходило? – вежливо поинтересовалась она. Но медлительность, с которой сэр Джон искал ответа в запасниках своей памяти, Викторию только больше рассердила.
- Прошу прощения, - пожилой джентльмен встрепенулся и зевнул. – Так вы приготовили мне отчет о своей поездке в Америку? Славная, кстати, страна…Давайте, давайте.
Он небрежно протянул руку и взяв рукопись, стал проглядывать ее по диагонали. Затягиваясь дымом и периодически одобрительно хмыкая.
- Браво, - сказал он, наконец, оторвавшись от чтения. – Вы делаете несомненные успехи. Я вами доволен. Особенно хороша эта выдумка насчет бессмертной рабочей силы. Это красиво. Считайте, что моя положительная рецензия у вас уже в кармане. У вас хорошие задатки, милая. Кстати, с мышами, на мой взгляд, чересчур. Юношеский максимализм, мисс. Да-с, максимализм.
Он несколько раз стукнул своей трубкой по столу.
Виктория придвинула стул, села, и, облокотившись на стол, в упор посмотрела на него.
- Да, между прочим, - он поднял вверх указательный палец, - Вами недовольны. Постарайтесь запомнить, моя дорогая: Почтальон больше не нужен. И не смотрите на меня так! Не нужен! Ясно вам это?! Что вы себе позволяете? Своевольно распоряжаетесь оперативной информацией? Нехорошо.
Мистер Джон говорил бесстрастным голосом человека, заинтересованного исключительно в передаче информации.
- Что? – не помня себя от злости Виктория так хватила по столу кулаком, что большинство вещей в комнате подпрыгнуло, – за кого вы меня держите? За прислугу?
- Виктория, прошу вас, держите себя в руках, - ледяным тоном произнес джентльмен, вставая из кресла. – Сядьте, пожалуйста и дайте мне закончить. Лицо его стало зловещим. Но Викторию уже было не остановить.
Мне это все осточертело! – в исступлении кричала Виктория. - Ясно вам? Мне надоело глядеть на вас своими ясными и бесхитростными глазами комнатной собачки… Ваф, ваф, хозяин! Как я рада, как я счастлива быть подле вас. Позвольте мне побегать вокруг вас, попрыгать, полаять. Хотите я принесу вам комнатные туфли? А может перекусить кому-нибудь горло? Хозяин, только прикажите! А, пошло все к чертям собачьим!
Она, казалось, сошла с ума и говорила торопливо, яростно, будто борясь сама с собой.
- Лучше не раздражай меня, женщина, - с лицом ее гостя начали происходить страшные трансформации. Теперь это было не лицо, а посмертная маска. Глаза блеснули сталью. Вдруг стало трудно дышать.
- Я…, - Виктория вдруг поняла, насколько неравны силы. Рядовая ведьма заурядных способностей и Куратор Соединенного королевства.
– Я поняла. Я запомню этот урок, сэр.
- Вы меня неприятно удивляете, - к сэру Джону постепенно возвращался человеческий облик. – Вы что думали, что я позволю вам вести свою игру? Черта с два.
Виктория виновато молчала.
- Я хочу сделать из вас королеву. Вы это понимаете? Вам просто повезло, что я не дал делу ход. Не хотите работать со мной – пожалуйста. Есть прекрасная вакансия в Экваториальной Африке. Работа на земле. Внутренняя трансформация культа вуду.
Поступая таким образом я нисколько не пойду против своей совести, а она у меня достаточно щекотливая. Что? Говорите, что вам будет скучно с дикарями? Виктория, я вам читаю суровую нотацию, но не вижу на вашем лице и тени раскаяния! В чем дело?
- Нет, сэр, я действительно весьма сожалею, - Виктория интуитивно почувствовала, что гроза прошла стороной и немного расслабилась.
- Расскажите это вашей бабушке. Кстати, та еще была чертовка. Поймите, Виктория, мужчины в силу убогости воображения, могут представить себе ваше лицо только под фатой и на подушке. Это их максимум. В городе живет множество молодых мужчин, и среди них имеются весьма интересные экземпляры. Вы могли бы полностью взять на себя заботу о многих. Я убежден, что никто не стал бы возражать.
Сэр Джон вновь благодушно затянулся из трубки.
- Простите, но мне пора. С нетерпением буду ждать вашего возвращения из Индии. Да, до рассвета вы под домашним арестом.
Он приподнялся из кресла, чтобы откланяться. Но Виктория не спешила прощаться.
- Что еще? – сэр Джон недовольно нахмурился.
- Как он умрет?
- Этот бродячий трубадур? Мальчишка просто разобьет голову о мостовую. Я, знаете ли, не очень люблю новшества.
Сэр Джон степенно удалился.
Пару минут спустя, Виктория кинулась следом. Но ручку на входной двери неожиданно заклинило, и она нипочем не хотела поддаваться. Запыхавшись, Виктория бессильно упала в кресло и неожиданно для себя самой разрыдалась.
Глава 15. Из отчета Виктории Штайнбок.
13 сентября. Наш дилижанс, запряженный двумя резвыми испанскими лошадками пересек, наконец, границы штата Пенсильвания. Проехали мили полторы, а потом встали для пятичасового чая. Возница объявил долгожданный привал и все путешественники поспешили укрыться от моросящего дождя в сени небольшой рощи.
Продовольственный вопрос для большинства путников решался довольно просто. Мужчины достали из багажного отделения объемистые корзины с домашней снедью и удалились к небольшому ручью за водой. А женщины, в основном, жены фермеров, расстелив на траве дорожные полотенца, достали яйца и ветчину, хлеб, масло и варенье. Откупоривались бутылки с домашним вином.
В саквояже у меня не было ничего питательнее зубной щетки. Поэтому, глядя на груду тарелок, чашек, чайников, бутылок, кружек, я почувствовала легкое головокружение.
На мое счастье, один из джентльменов, путешествовавших в одиночестве, предложил мне разделить его скромную трапезу. Я, мило зардевшись, и стараясь не измять костюма, присела рядом с ним.
Это был типичный торговец с одутловатым, красным от натуги лицом и невыразительной мимикой, владелец нескольких галантерейных магазинов. В размеренной жизни мистера Чарльза Тейта Рассела, вероятно, было не очень много хорошеньких попутчиц. Потому что, галантно раскланявшись, он сел на свой ужин.
Я постаралась быть комильфо. Помогла ему отчистить сюртук. После чего мы наконец приступили к трапезе.
Разбивая ложечкой яйцо, я поинтересовалась, чем он занимается. Мистер Коммерция был важен до комичности. Как всякий лавочник он явно гордился своей начитанностью и всячески ее демонстрировал. Настоящей образованностью там и не пахло. Но думаю, что кроссворды в вечерней газете этот тип щелкал как орешки. Мало того, похоже он и впрямь возомнил себя мессией.
Переходя к десерту, он уже успел громогласно выложить мне свои взгляды на жизнь. Широкие массы, по его словам, живут неэкономно. Они как-то умудряются тратить свыше десяти шиллингов в неделю. Бога не почитают. Мало того, мужчины пьют как сапожники, а уж женщины!
К этому моменту я уже закончила с беконом, и смогла сосредоточиться.
Женщины! – вопил мой компаньон, размахивая куриной ножкой, - они должны быть исполнены домашних добродетелей. Если бы они меньше внимания уделяли нарядам, а больше занимались домом и детьми! Сколь выиграло бы все человечество! Как велико несчастье Адама, что ради продолжения рода он вынужден был делить ложе с Евой и Лилит!
На нас уже оглядывались попутчики. Я усердно кивала, наслаждаясь свежими грушами. А про себя подумала, что голую женщину он, вероятно, видел только на картинке.
Разобравшись со слабым полом, оратор перешел к современному театру, которому перепало за пропаганду развратного образа жизни. Потом как-то плавно перетек к вопросам гигиены. Глаза его горели.
Я даже немного встревожилась: неужели пустая карта? Наконец, дело дошло до взглядов на церковь и Творца. Оказалось, что этот маловыразительный пингвин уже успел зарегистрировать издательское общество «Сторожевой башни Сиона» и самоуверенно комментировал Ветхий Завет! Мало того, уже сложилась группа ближних апостолов.
Судя по его взглядам, мир прямиком катился в тартарары. До Армагеддона оставались какие-то считанные недели. Целые полчища всяких страшилищ готовы выйти из-под земли и до конца веков терзать плоть несчастных страдальцев.
- Так я и знала, - говорю я ему. – Я все время предчувствовала, что должно произойти что-нибудь в этом роде. Уже и в газетах печатают изображения юных девиц, делающих утреннюю гимнастику!
Я до того перепугалась, что от страха схватила Чарльза за руку. Глаза мои наполнилась слезами. Вдохновленный этим порывом, мистер Чарльз просто воспарил над собой. К нам со всех сторон устремились слушателей со своей посудой.
- Нет бессмертия души! – распалялся проповедник. - Ангелы не выносят запаха спиртного! Руки прочь от семейного очага! Сделай Иисуса своим другом!
Я эмоционально вторила ему, заламывая руки и стараясь не сильно прислушиваться к содержанию. Согласно странной арифметике его Бога, на небо в вагоне для некурящих отправлялось всего 144 тысячи душ. Там под сенью арахисовых пальм и тыквенных деревьев они будут строить волшебное бунгало. У оставшихся на земле грешников кровь клубничным мороженым застынет в жилах.
Люди, окружившие нас, были в полном отчаянии. Одна хорошенькая девушка в красной шали, протиснувшаяся сквозь толпу, рыдала так горько словно ее сердце вот-вот разорвется.
Я обняла ее за плечи и спросила, в чем дело.
- Понимаете, мисс, я даже не из-за денег на сельский домик, хотя я их два года копила. Я из-за того, что Джонни теперь на мне не женится! Он возьмет Розу Стенфилд. Она каждую неделю ходит в церковь! Ай-ай-ай! – рыдает она.
Я как могла успокоила ее, объяснив, что в церковь ходить не обязательно. В церкви полно нечестивцев с благостными лицами и черной душой. Надо привести Джонни к мистеру Чарльзу.
Погодите, - говорит ей этот олух царя небесного, - я сейчас вам подброшу еще порцию горячих новостей. - Кто сейчас ходит в церковь?
Еле-еле удалось запихнуть его обратно в дилижанс. Тем более что возница уже нетерпеливо звонил в колокольчик.
Дальше этот самоуверенный кретин кладет мне руку на плечо и производит в ранг «послушницы»! Я скромно что-то лепечу о своем служебном несоответствии и расстроенных нервах.
14 сентября. В качестве новообращенной послушницы я присутствую на очередном собрании «исследователей Библии». Зал полон. Столы расставлены, пальмы и юкки в вазонах. Слушатели благолепны, попеременно то восторженно вопят, то обливаются слезами. Пахнет крупными деньгами.
Мистер Чарльз, открывая собрание, вдохновенно и кротко говорит о вечной любви и дьявольских кознях.
- Будьте бдительны, люди, - кричит он, - ибо пришло его время и зверь лютый рыщет среди агнцев!
Потом галантно уступает мне место на трибуне.
Тут я чувствую в себе такой ораторский зуд, что если его немедленно не направить в нужное русло, то я просто взорвусь как паровой котел! На мне строгий серый костюм безупречного кроя. Волосы собраны и скручены в узел.
- Дорогие мои женщины! – голос мой звонок и чист, - наши города скоро превратятся в смердящие развалины, где по черным стенам будут ползать одинокие ящерицы! В церкви нам врут, в магазинах обсчитывают, трамвайные билеты дорожают. Кровососы и банкиры сосут из нас жизнь по капле. Да и жизнь ли это вообще?! Ну, и что-то еще в этом роде. Когда я закончила, стояла гробовая тишина. А потом зал взорвался овациями.
Позже, за кулисами, мистер Чарльз долго трясет мою руку и призывает отправиться с ним в турне по всей Америке. Двести долларов в неделю. Гостиницы и телеграммы за счет нанимающей организации.
- Я не могу допустить, - говорит мистер Рассел, - чтобы ваши сладкогласные песни унеслись на волнах весенних зефиров. Для меня это будет истинный праздник, если вы согласитесь прокатиться вместе со мной.
Я колеблюсь. Его мягкие руки потеют.
- Послушайте, мистер Рассел, - говорю я ему сквозь вуалетку, - но меня в Чикаго ждет муж. Он работает мировым судьей. Мы поженились полгода тому назад. Свадьба была очень пышной. Об этом писали в газетах. Одних цветов было на тысячу долларов.
- Думать надо не о семье, а о спасении своей души, - строго говорит мне он. - Четыреста долларов и никакого мужа.
Я сладко улыбаюсь и прошу дать возможность отложить свое окончательное решение до завтра.
Добравшись до гостиницы, отделанной мрамором в «новом стиле», я спрашиваю у слуги-негра, где дама может в это время суток развлечься в их городишке. Он с минуту сосредоточенно медлит, а потом говорит с сожалением, что после захода солнца здесь делать нечего. В будущий четверг приезжает цирк.
В номере, с облегчением сняв ненавистные туфли, валюсь на кровать. Пытаясь заснуть, бегло просматриваю свежий номер «Сторожевой башни Сиона».
Как оказалось, мой статус послушницы в местной иерархии весьма скромен. Достичь следующей ступени можно лишь приведя с собой десять человек. Еще выше могли подняться лишь единицы – ломовые лошади, готовые бесплатно работать на корпорацию долгие годы.
15 сентября.
С утра меня уже хватают за руки. Вчерашние восторженные слушатели, дыша перегаром в ухо, интересуются, как приобрести билет на разрекламированный поезд «Пенсильвания-Рай». И не остановится ли он на полдороги. Вот она - обратная сторона популярности!
Дорогие мои, пенсильванцы, ждите свистка паровоза.
Мистер Чарльз уже бьет копытом на пороге как арабский скакун.
- Виктория, слава Богу, ну что, вы, наконец, решились? Поезд отходит через сорок минут, а надо еще решить организационные вопросы.
- Куда вы торопитесь, сэр, - говорю я ему, поправляя заколку в волосах, – Разве вы не помните, к чему свелось самое громкое начинание мировой истории? Я говорю о Вавилонской башне. Что от нее осталось в истории кроме двух-трех никому не известных журналов на эсперанто?
Тут он дает задний ход. Мы усаживаемся в мягкие кресла напротив друг друга. Я кладу на столик красную сафьяновую сумочку. Достаю коробку папирос и закуриваю с чуть-чуть преувеличенной небрежностью. Ближние апостолы в шоке. Они дышат симпатяге Чарльзу в спину и глядят на меня в упор, пронизывая таинственными магнетическими токами.
- Мой генерал, - говорю я ему, - я хочу, чтобы вы стали фельдмаршалом. Провалиться мне на этом месте, если вы не наберете пресловутые сто тысяч праведников к своему следующему дню рождения. А что мы будем делать потом?
- ??? Что вы предлагаете?
- Дайте шанс не тысячам, а миллионам. Ведь Бог обещает «открыть свою руку и насытить все живущее». Если не на небе, то хотя бы на земле. Пусть те, кому не достался рай, получат хотя бы шанс на шесть соток для ведения натурального хозяйства. Вечная жизнь и грамотное решение продовольственного вопроса. Ведь сказано же в Писании: «кроткие наследуют землю». Пускай себе тихие фермеры идут по пути прогресса.
Мистер Босс в задумчивости потирает рукой колено. А сам тайком поглядывает на мои обнаженные плечи.
Еще я смиренно прошу сэра Чарльза направить меня в качестве миссионера в Европу. С обязательным личным докладом о результатах проделанной работы.
Глаза мои смотрят почти умоляюще.
- Шесть соток? – мистер Чарльз задумчиво скребет рукой в редеющей шевелюре. – Что-то мне не очень нравится это число.
Глава 16. Правила игры.
Взрослый англичанин выпивает в день шесть чашек чая. Два галлона пива и одну кружку молока. Сэндридж «Я выбираю Америку».
Он ходил из угла в угол в своей комнатушке под скрип старых, протертых от времени половиц. Досадовал, недоумевал. Прошел час, а быть может вечность. Иногда от злости на себя он бил кулаком в стену. В итоге только повредил себе руку.
Вечность вошла в эту комнату и закрыла за собой двери.
«Я буду милосердна, – сказала вечность. – Ты останешься в живых, и это послужит тебе наказанием». Никогда ранее не прибегавший к помощи всевышнего, Майк бормотал некое подобие детской молитвы.
На рассвете в дверь тихо, но настойчиво постучали.
«Она вернулась, потому что забыла перчатки!» - Майк опрометью кинулся отворять.
На пороге стоял какой-то лысый старикашка с большими седыми бакенбардами и кустистыми бровями на красном лице.
На нем была надета желтая пижама. Одна штанина была заправлена в сапог, вторая торчала поверх голенища. Его ночному колпаку явно не хватало отверстий для ушей, ибо фасоном он совершенно напоминал лошадиный головной убор.
- Ага! – вскричал он злорадно, - вот кто уже третий час не дает мне покоя! Что это вы себе думаете, сэр? Боретесь по ночам с привидениями? Нет? Гоняетесь за одинокой осенней мухой? Тоже нет?
Майк пораженно молчал.
- В четыре я встал, чтобы избавиться от производимого вами шума и грохота. Я всегда говорил, - важно продолжил он, глядя на опешившего Майка, - главное: не мешать другим, потом себе. А вы все это делаете совместно, молодой человек. Что вы сказали? Ничего? Если вы человек, не делающий ошибок, вы движетесь в пространстве безукоризненно, безупречно, не сшибая углов. Как этот чертов галстук? Ничего?
Проговорив одним махом эту тираду, он на мгновение замолчал, переводя дух. А затем галантно пригласил Майка к себе вниз на чай.
Комната была совершенно пустой. В ней не было ни ковров, ни занавесок, ни даже обоев! Мебель, за исключением старой кровати, тоже напрочь отсутствовала.
- Я – самый отвратительный человек в Лондоне! Я – самый отвратительный человек в Лондоне! – бормотал старый джентльмен. Он совершенно позабыл о госте и явно собирался на прогулку. Сейчас он закалывал пижаму на груди брильянтовой булавкой в три карата.
- Извините, сэр, - вежливо сказал Майк, стараясь придерживаться официального тона. – Я сожалею, что помешал вашему отдыху. Не знаю, по какой части вы работаете, но с бутафорией у вас явный перебор.
- А? Что? Что вы сказали? – старый джентльмен будто очнулся от наваждения.
- Я всего лишь хотел отметить…
Договорить Майку не удалось. Старик энергично подскочил к нему и стал трясти за руку: «Доктор Гальтон. К вашим услугам. Обычно, когда я переодеваюсь, в дверь просовывается множество любопытных мордашек; безусловно, они считают, что в комнате разместился передвижной зверинец. Вы удивитесь, когда узнаете, что еще двадцать лет назад такие «апартаменты» стоили вдвое дороже, чем вы платите в настоящее время за помещение, в котором по сути, только ночуете и которое вам приходится менять чаще, чем бы вам этого хотелось».
Майк застыл алебастровым изваянием, напоминающим вставшую на задние ноги корову.
- Вы ведь не из знатного рода?
- Нет.
- Среди моих предков несколько английских королей, - старик горделиво выпятил грудь и повернул голову в профиль: «Ну, как? Похож я на сына Генриха Птицелова?».
Майк хотел было честно сказать, на кого похож старый доктор, но в последний момент передумал.
- Кто вы по профессии? Впрочем, позвольте, я угадаю.
Он схватил Майка за руку и вывернул кисть так, чтобы ладонь попала на свет.
- Вы художник? Верно? Угадал? И это в наше время? В Англии? Вы с ума сошли! Нет, в самом деле? И чем вы работаете? Уголь и растушевка? Послушайте, юноша, но это же смешно. Поезжайте во Францию, к Моне. Как нет денег? Может быть тогда вам лучше заняться поисками научного рецепта бессмертия? Знаете ли вы, что дольше всех на свете живут ученые?
Майк устало выдохнул воздух: «Послушайте, сэр, что вы от меня хотите? Я помешал вашему сну? Я прошу прощения. Вы позволите мне удалиться?»
Последняя фраза вдруг вышла несколько надрывно. К этому рассветному часу Майкл и сам не был уверен, чего он на самом деле хочет и чего бежит. Он с трудом сдержал набегавшее всхлипывание.
К счастью, его собеседник отличался завидной проницательностью и человеколюбием. Почти насильно усадив Майка в кресло, он устроил ему шикарный плотный завтрак с мясным пудингом.
Надо признать, Майкл почувствовал себя много лучше.
- Ну, рассказывайте, - Гальтон нетерпеливо теребил рукава пижамы. – Что у вас там стряслось? Бьюсь об заклад, это какая-нибудь прелестная картина несчастной любви. Она из богатой семьи, а вас выставили из Королевской академии Лесли. Мать ваши неудачные любовные пассажи довели до слез, а отец проявил полное бессердечие. Так, нет?
- С самого начала у меня все пошло вкривь и вкось. - Майк вздохнул и, смакуя грудинку, выложил новому знакомому все: про столкновение с бородатым велосипедистом, злополучный конверт, полисменов, сбежавшую фею, армию спасения и жуликоватого гипнотизера.
Самым поразительным было то, что его терпеливый слушатель ни разу даже не удивился. Скорее наоборот, в нужных местах со знанием дела кивал и хмыкал.
Лишь когда речь зашла о пожилом угрюмом джентльмене в соломенной шляпе, которому Майк в поезде показал фигу, доктор вдруг подскочил, схватил Майка за руку и развернул его ладонь к себе. С минуту он сосредоточенно хмыкал, а потом сбегал в соседнюю комнату и принес оттуда губку, пропитанную чернилами и чистый лист бумаги.
- Очень, очень любопытно, - бормотал он, - положите, пожалуйста руку вот сюда. Да, а теперь приложите руку к листу. Да, очень хорошо. Очень любопытно. Знаете ли вы, мой дорогой друг, что у вас теперь нет отпечатков пальцев на правой руке?
- Ну и что? – Майка это совершенно не впечатлило.
- Как это что?! Это же поразительно! Первый случай в моей практике. Отпечатки пальцев есть у всех. Более того, папиллярные линии строго индивидуальны. Я уже несколько лет составляю картотеку отпечатков. Надеюсь, что их востребует Скотленд-Ярд. Строго говоря, все отпечатки делятся…
- Послушайте сэр, - не очень любезно перебил его Майк, - какое мне до всего этого дело?
Старик споткнулся на полуслове, а потом замолк и лишь грустно смотрел куда-то мимо Майка из-под кустистых бровей.
- Ну хорошо, - наконец глухо сказал он, словно решившись на что-то, – раскроем карты. Юность как всегда нетерпелива. Картина объекта может быть дополнена. Знаете ли вы, юноша, кому вы показали фигу в экспрессе Лондон- Ливерпуль 28 сентября сего года?
- Это был ваш хороший знакомый? – предположил Майк.
- Хых-ох-хах-аахху, - старик чуть не подавился собственным смехом. - Святая простота, - произнес он, откашлявшись. - Ну что тебе святая церковь, когда перед тобой пробитая шинель. Я не делаю замечаний, не критикую. Я - как импрессионист - рисую мазками. Ваша наивность, юноша, просто поражает. Перед вами был сам Отблеск Высокого Огня!
- Кто-кто? – Майк только захлопал ресницами. – Отблеск чего?
- Дьявола. Его земной эмиссар. А ваша Виктория - полевой агент, выполняющий опасное задание. Вы полюбили ведьму, молодой человек. Точнее, ведьмочку. И, судя по всему, прехорошенькую.
Несколько минут прошли в полном молчании.
- Если вы не шутите…, - Майк никак не мог собраться с мыслями. – Я до сих пор относился ко всем этим религиозным штудиям весьма прохладно. Все эти старомодные сказки о Боге…Божьи кущи, рай, Адам с фиговым листком на причинном месте – это что - все всерьез?
- Это еще серьезнее, чем вы думаете. Майк, давайте поговорим открыто. Я знал, что вы придете ко мне. Я ждал вас.
Майк медленно опустился на стул, судорожно сжав руки.
- Представьте себе: боги языческих времен. Это наши враги. Они никуда не делись. Просто ушли в оппозицию. Более того, они сейчас в позиционном выигрыше. (Кстати, впервые за последнее тысячелетие). Моделируют будущее. А другие силы – в данном случае - мы, закладывают под это будущее мину.
- А я? – Майк пытался понять услышанное.
- А вы держите мину в руках. Вам же все популярно объяснили. Вас использовали и попросту списали со счета. Вы играете в шахматы? Жаль. Что ж, мой друг. Пора предпринять первые шаги к вашему спасению. До рассвета осталась всего какая-то пара часов, а наши друзья не склонны бросать слов на ветер.
- О Боже! – Майк помолчал обхватив голову руками, а потом робко спросил: «Скажите, сэр, а кто вы?»
- Я – ангел шестнадцатой категории. Старик расставил ноги и подбоченился. – Ну как, впечатляет?
- Надеюсь, что да, - Майк осторожно подобрал ноги под стул. – Значит, вы можете превращать воду в вино?
- Увы, мой друг. Я всего лишь ангел шестнадцатой категории. Хотите я сварю вам пуншу с джином? Хотите?
- Лучше бы вы помогли мне вернуть Викторию.
Старик внезапно прервался и встав над Майком, принялся в упор разглядывать его, будто перед ним был редкостный музейный экспонат, выставленный в специальном помещении.
- Вы с ума сошли, юноша. Я все понимаю. Но, позвольте, вам, быть может, осталось жить какую-то пару часов, а вы просите меня. Меня! Помочь вам жениться на ведьме?
- Простите, сэр, но я твердо намерен отправиться вслед за ней в Калькутту.
- Пожалуйста, - отвечал старик, с приятной улыбкой, от которой бы скисло молоко у всех молочниц Ист-Сайда, – Пожалуйста. Имеются три пароходные линии. Первая – компании Хеггарти. Но ее пароходы отправляются только по средам и пятницам. Потом имеются пароходы компании Фокси. Они отправляются по субботам из Ливерпуля. Есть пароход, который отправляется по последним четвергам каждого месяца.
- В самом деле! - воскликнул Майк, вскочив на ноги. – А на каком из них вы посоветуете мне…»
Глаза старика сверкнули, точно он хотел испепелить Майка взглядом: «Говорил мне покойный батюшка: не имей дела с идиотами. Так нет же. Катитесь в свою Калькутту, молодой человек. Но учтите. Не далее чем через час вы случайно попадете под колеса фиакра. Или разобьете себе голову, поскользнувшись на мостовой. В любом случае, на этом свете вы больше не жилец. Проявите хоть толику здравого смысла! Вы понимаете смысл полуночной мессы? А, что с вами толковать! Что ж, прощайте.
С неожиданной силой взяв Майка за плечи, старик вытолкнул его на лестницу и с грохотом захлопнул за ним дверь.
Идти было некуда. Но и возвращаться было как-то постыдно. Майк вздохнул и осторожно шагнул в темную холодную лужу. На востоке уже алело.
Раскрыв над головой старый зонт, он простодушно и бездумно двинулся навстречу судьбе. Когда из-за поворота на бешеной скорости вылетел черный фиакр, он не успел отскочить в сторону. Еще мгновение, он покачнулся и оказался под колесами.
Глава. 17. Пес, увидавший радугу.
Взаимная любовь развращает человека, он кажется себе могущественным титаном, пули в голову идут ему только на пользу. Элен Бронте «Почему я украла пожарную машину».
Прибывшие на место происшествия полисмены действовали бодро и энергично. Констатировав смерть в результате дорожного происшествия, и наскоро закончив протокол, они, чертыхаясь, принялись грузить бездыханное тело на специальную повозку.
- Послушай-ка, Джимми, - сказал вдруг один, - а этот малый сильно смахивает рожей на одного парня, который давно находится в розыске. Как там его? Майк Каски? Мак-Матки? Ну того самого, который прибил свою квартирохозяйку. Не находишь?
- Я в этом не уверен, - отвечал второй, присматриваясь. – Рожа вся в крови. Давай заедем в участок, сверимся в картотеке.
- Да он, он. У меня хорошая память на лица. Бери его осторожно и потащили. Черт, тяжелый какой. Весь в крови. Я перепачкался как свинья…
……
- Майк! Майк! Майк!
- Майк, у меня нет ни малейшего желания перерывать словарь в поисках подходящих прилагательных. Вы живы, успокойтесь. И не надо так судорожно икать! Вы что, первый раз умираете, что ли?
Первым делом Майк ощупал ребра и не обнаружив в груди дыры, величиной с тележное колесо, захрипел еще сильнее и снова стал валиться в блаженное забытье. Боль в грудине была адской. Но этого удовольствия его тут же лишили, отвесив звонкую оплеуху.
- У вас не слишком приятная манера ухаживать за больными, старина. Майк даже завыл в голос от боли и унижения. – Боже, дайте мне умереть естественной смертью!
Сэр Гальтон, тем временем, не обращая на вопли Майка никакого внимания, молча стоял перед зеркалом, и втирал в волосы какое-то едко пахнущее снадобье.
- Увы, мой юный друг, боль, в данном случае – это лучшее лекарство. Жить вообще больно. Вы об этом не знали? И что ни разу еще не умирали? Есть негласный закон парных случаев. По поверью, распространенному среди врачей, с каким бы редкостным диагнозом не попадает в клинику пациент, жди дубля к ближайшей пятнице. Однажды моя тетка, сестра дяди по материнской линии, ну та, что жила в Кенсингтонском аббатстве, заболела чумкой, так вот…Эге, да вы меня не слышите? Майк, очнитесь!
Темнота. Тишина. Полная, абсолютная тишина. До звона в ушах. И ощущение леденящего кровь ужаса. Холодеющие кончики пальцев. И ужасный, непередаваемо скверный запах. Боже, какая вонь! От этого запаха невозможно было укрыться даже в самых глубоких подвалах сознания. Майк вне своего желания резко мотнул головой и, судорожно хватив воздуха, закашлялся.
- Нашатырная соль. Я всегда считал ее лучшим помощником Божьему слову.
- Майк, … Майк…Вы слышите меня?
Образы двоились, множились, расплывались в воздухе. Вот уже на месте Гальтона какая-то фигура неясного облика. Это какая-то женщина. Она зовет его, манит рукой. Ну конечно, это же Виктория! О!
Он просит ее извинить его за неподобающий вид. Сейчас он встанет и поможет ей надеть туфельку. Эта черная туфелька на плоской подошве, с перекрещивающимися черными ремешками, она такая красивая. Она такая противная, никак не хочет надеваться! Ну что с ней сделаешь, все время развязывается! О, если бы она была так любезна и позволила ему взяться свободной рукой за щиколотку…
… - Послушай, Джимми! Сдается мне, что парень не вполне мертв! Эй, друг! Зачем ты схватил меня за ногу?
Дейли телеграф. 13 декабря 1884 года.
Ловля форели спиннингом. Ручьевая форель - вот что является целью относительно немногочисленного, но стойкого отряда любителей довольно непростой рыбалки. Подавляющее большинство особей едва ли превосходит вес более полуфунта. Стоянками для рыбы обычно служат такие участки, где она могла бы, затрачивая минимум усилий, получать максимум пищи. Спортсмены, атакующие форель, постоянно перемещаются по водоему, обрабатывая спиннингом все подходящие участки. И так как форель в силу ее интеллектуальной неразвитости, атакует приманку обычно после первого же заброса, то задерживаться на одном месте нет никакого смысла – лучше быстрее обловить следующий перспективный участок. Даже по тому как спортсмен перемещается по водоему можно сразу определить, ловит он форель или нет. Часто форель не «садится» на приманку, а только трогает ее кончиками губ. В таких ситуациях резкое изменение траектории движения, что возможно с достаточно длинным удилищем, провоцирует атаку. Стоит иметь в виду, что рыба легко заводит блесну за корягу или в траву. (Дж.Реллок)
Найден пресловутый убийца с Тоттенхем-роуд. Наш собственный корреспондент удостоверился в том, что правосудие всегда настигает преступника, сколь бы изворотлив он не был. Как заявил нам инспектор Хилтон Кьюбитт, найден убийца мисс Лаудер, сдававшей внаем комнаты на втором этаже собственного дома на Тоттенхем-роуд,
Убийца, молодой Майкл Адлер, двадцати четырех лет от роду, бывший младший клерк в конторе Вулиджа долгое время успешным образом скрывался от полиции. Он жил по поддельным документам, на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Его неоднократно видели в дорогих ресторанах в Вест-Сайде. Английская полиция неоднократно выходила на его след, но преступнику всякий раз удавалось скрыться. Вероятнее всего, он даже вступил в какое-то преступное сообщество, снабжавшее его деньгами и пропитанием. В сентябре этого года он пытался бежать в Россию, но по каким-то причинам, в последний момент отказался от своего плана.
Стыдясь содеянного и не имея в себе сил и мужества во всем раскаяться, молодой человек решил свести счеты с жизнью. Вчера вечером, в темном переулке близ Ковент-Гард он в порыве отчаяния бросился под колеса фиакра. Однако Провидению было угодно, чтобы преступник получил по заслугам еще на этом свете. Попытка самоубийства оказалась тщетной. Майк Адлер был задержан подоспевшими полисменами и препровожден в полицейский участок. Там его с пристрастием допросили по существу дела. Однако вместо осмысленных ответов получили какую-то тарабарщину с условными знаками, шифрами, тайными сборищами, и прочей каббалистикой. Вероятнее всего, полученные вчерашним вечером травмы негативно повлияли на его душевное здоровье. Майк Адлер временно помещен в Бетлемскую королевскую лечебницу в отделение умалишенных уголовных преступников. Читателям остается только подождать заключения экспертизы о его вменяемости. Насколько нам помнится, молодой Майк Адлер отметился своими пленэрными работами на живописном поприще. Что ж, возможно готические пасторали Бетлема воспетые Р. Даддом заполучили себе продолжателя его таланта. (Джон Коллер)
Комната была громадной, мрачной, тусклого света, казалось не хватает даже на то, чтобы осветить стены так, чтобы можно было разобрать какого же они на самом деле цвета. Атмосфера Тауэра сохранялась несмотря на отсутствие цепей и крыс.
На оклеенных серыми обоями стенах знаками шифрованного письма тянутся отсыревшие пятна, отпечатки пальцев прежних постояльцев. Маленькое окошко под потолком, грубо заткнутое железными прутьями, дает слишком мало света и нагнетает уныние на разношерстных обитателей этой мрачной цитадели.
В три ряда от самого входа до стены тянутся железные койки, намертво приверченные к полу. На койках в разных позах - больные палаты умалишенных уголовных преступников Бетлемской королевской лечебницы. Числом - восемнадцать. Часть из них спелената в смирительные рубашки.
Раннее утро. В комнате темно. Из одного угла раздается негромкий прерывистый смех. Из другого - жалобное блеянье и приглушенный плач. Где-то в коридоре гулко хлопают двери. И запах, даже не запах, а испарение большого количества давно немытых тел, смешанный с холодными мрачными испарениями стен, остатков еды и человеческий фекалий. От всего этого кружилась голова и хотелось бежать на край света. Да не было ни силы, ни способа сделать это. Нет сил открыть глаза, повернуть голову, подтянуть упавшее на грязный пол казенное одеяло. Голова сделалась будто чугунной. Каждый звук, пришедший извне на барабанные перепонки, резонирует как в большом колоколе, подвешенном где-то между ушами.
Молодой человек сидит неподвижно на кровати. Он только что вернулся с утренних процедур, где его щупали, мяли, ставили пиявок, пичкали бромом и обворачивали в мокрые простыни. Восковые черты его лица заострены. Руки налиты свинцовой тяжестью. Ему кажется, что он уже умер.
Глава 18. Бедлам.
- Женские наклонности всегда направлены в сторону противоречий – сказал мужчина с соломенной шляпой в руке, после того как в комнате повисло гнетущее молчание. Он говорил медленно, нарочито растягивая слова, то задумчиво поглядывая на носки своих высоко задранных ног, то переводя взгляд на средневековую гравюру на стене. - Женщина обычно хочет того, чего у вас нет. И чем меньше у вас этого, тем больше она этого хочет.
- Пошли вон, - коротко бросила Виктория, не оборачиваясь. Она бросала платья и шляпки в сторону кровати, не особо беспокоясь, попадают они на нее, или нет. В ее движениях сквозила отчаянная стремительность, казалось, возникни слон на ее пути, она и не заметит. Мысли Виктории были далеко, и остановить их не было никакой возможности. Комната стремительно превращалась в магазин готового платья.
- Глупо, - коротко бросил джентльмен, разглядывая ногти на левой руке. - Вдвойне глупо. Чего вы мне пытаетесь доказать? Зачем вы разбрасываете эти вещи? Беспорядок в комнате – это продолжение беспорядка в голове. Почему вы молчите? Виктория, знаете ли вы, что самое страшное в жизни? Встретить молчащую женщину. Кстати, очень миленькая гравюра. Босх, я не ошибаюсь?
- Все эти ваши штучки я знаю наперед. – В действиях Виктории было что-то от механизма, отрешенность и внутренний звон, как у кипящего кофейника. – Вы мне надоели. Я не хочу долее оставаться игрушкой в ваших руках. – Она уже сложила чемоданы и мерила черную шляпку, стоя перед массивным зеркалом в тяжелой дубовой раме. – Прощайте, я ухожу. Надеюсь, что навсегда.
Еще с полминуты она пыталась справиться с бронзовой ручкой входной двери. Потом стала биться в дверь плечом. Сэр Джон заинтересованно наблюдал за ней из уютного кресла. – Виктория, перестаньте, это уже перестает быть забавным.
Она молча сползла на пол, уткнувшись головой в колени.
- Браво, Виктория! Ни единой фальшивой ноты в получасовой сцене. Брависсимо! Не сверлите меня взглядом, я не из тех опереточных злодеев, что изготавливают из мышей ливерную колбасу. Давайте присядем и спокойно поговорим о нашей высокой и благородной цели. Я намерен дать урок одной небольшой группе социальных паразитов. И мне понадобится ваша помощь. Там вы с большей пользой сможете блеснуть своим актерским искусством.
Она оторвала голову от колен и с ненавистью уткнулась взглядом в подбородок своего мучителя.
Он продолжал сидеть в кресле, и улыбка на его лице была скорее сочувствующей, чем издевательской. Второе такое же удобное кресло оказалось придвинуто в пол-оборота напротив.
- Он жив? – Вопрос удался на славу, без истерического всхлипа.
- Еще мятного чаю со льдом, - со вздохом сказал сэр Джон и, не глядя, взял из воздуха белую дымящуюся чашку. Потом небрежно достал из жилетного кармана сигару и лениво перекатил ее в угол рта.
- Он жив?
- Кто? Этот мальчишка? Да, жив, он, жив, успокойтесь. Жив, здоров… по крайней мере физически. Во всяком случае, ни на что не жалуется. Он – пациент Бетлемской королевской клиники. Считает себя умершим, отказывается от пищи. Сейчас ему на голову и спину льют тонкой струйкой ледяную воду. Это очень неприятная процедура. Потом дадут слабительной соли. Подругой жизни пока не обзавелся, если вам это еще интересно.
Она непроизвольно закашлялась. Взяла в руки чашку, стараясь, чтобы руки поменьше тряслись. Не получалось. Чай был действительно хорош.
- Отдайте мне его. Зачем вам этот мальчик? Что Вы хотите получить взамен? Какой-нибудь редкостный артефакт? Чью-то кровь?
- Виктория, это просто смешно. - Сэр Джон печально вздохнул. - Вы меня поражаете. Что Вы можете предложить? Мне? Репринтное издание Библии Гуттенберга? Чучело средневековой химеры? Вы исполняете свою работу. И пока я вами доволен. Действительно, доволен. Вы подаете большие надежды, Виктория. Еще пара грамотно исполненных поручений и я охотно переведу вас в Базель. Купите себе домик в Швейцарских Альпах и будете выращивать кустовые розы.
- Или вот…Хотите, я приобрету на ваше имя остров? Представьте себе: маленький безлюдный остров с белыми песчаными пляжами…Каждое утро вас будит пение райских птиц с лиловыми хвостами. Кокосовые пальмы, голубой залив, шум утреннего прибоя, высокий смуглый молодой рыбак…
- Играющий в мою честь гимны на укулеле? Спасибо, сэр. Я надеялась на вашу благосклонность слишком долго, чтобы…
- Давайте, лучше собственно подумаем над тем, что произошло. И главное, главное, Виктория, о том, как избавится от последствий вашей глупости и его безумия.
- Моей глупости?!
- А кто затащил мальчишку в игру? Кто захотел, чтобы он играл на нашей стороне? Я, конечно, очень милосерден. Но не бесконечно же.
- Да, ваше милосердие воспето в легендах. Спасли человека от смерти, чтобы лишить разума и загнать в сумасшедший дом – Виктория всплеснула руками и смяла бумажную салфетку. Голос ее дрожал от возмущения.
Сэр Джон некоторое время сочувственно кивал, рассматривая узоры на обоях.
- Я чувствую некое внутреннее обязательство перед этим влюбленным в меня трубадуром и я клянусь, что вытащу его из беды, а потом отпущу на все четыре стороны. И я клянусь вам, что сделаю это.
Сэр Джон поглубже улегся в кресло и достал из кармана сюртука новую сигару. Минуту-другую он курил, не обращая на Викторию никакого внимания, и от этого молчания комната вдруг наполнилась стеклянным звоном. Виктории вдруг стало нестерпимо страшно. – Дело еще серьезнее, чем вам кажется, моя дорогая. Придется внести коррективы в ваше образование. Он еще раз вдохнул.
- Так, напомните-ка мне, первый параграф «Уложения о высших силах»? Четко, как на экзамене.
- Все - созданное светом и тьмой, разумом и порывом - вечно и неуничтожимо. Как космическое, где небо предстает в его близких, неодолимо влекущих формах, так и профанное, где земля ставит несокрушимый заслон…
- Не обязательно так громко, - сэр Джон чуть поморщился. – По сути: все, что придумал человек, никогда не исчезает бесследно. Так, а теперь скажите мне, дорогая: куда же делись древние боги? Все эти сатиры, силены и Гадесы? Весь этот мир с его богатейшей символикой и духовными значениями? Куда делись древние боги, лишенные языка, но привычные для глаза? Нимфы ручьев и оливковых рощ? Нереиды, напеи, лимнады и альсеиды?
- Я не знаю, сэр. Высшие сакральные сущности не были моим любимым предметом.
- Правильно, вы же практик. Упор в вашем обучении делался на ритуалы, транс и метаморфозы. Так, вот, дорогуша, боги сильны, пока в них верят.
Он помолчал, будто собирался с мыслями: «А когда вера в них угасает, они перевоплощаются. Трансформируются в иные эфемерные сущности, - он неопределенно повел руками, - Те, кому, скажем так, повезло больше, превратились в мелких бесов. Остальные воплотились в различные виды умственного помешательства! В неведомых просторах душ безумцев сохраняют свою силу и власть древние боги!»
- Вы хотите сказать, что… Сэр?
- Именно, так, Виктория. Вы правильно поняли. Он – вне моей юрисдикции. Душа Майка умолкла навсегда, став местом пребывания древнего языческого божества. Скорее даже, богини. Поймите, Виктория. Бог, даже очень древний, тысячекратно сильнее человека. Заполняя собой его душу, он непременно разрывает ее изнутри, не оставляя места для факела разума. Он завораживает безумца фантастичностью собственных образов, погружает в великое, непостижимое знание. Увы, выдержать это способен далеко не каждый. Слабые, бездарные, мешающие себе и другим, тонут в этом океане. Итог - психиатрическая лечебница. В уравнении с тремя неизвестными нет места для «я» математика.
- ??? И вы не в силах мне ничем помочь? Я не ослышалась, сэр?
- Ну, почему же, ничем. – Сэр Джон чуть заметно улыбнулся левым уголком рта, отчего вся улыбка приобрела двусмысленный оттенок. - Я знаю, кто способен исцелить его душу. Это уже немало. Да и вы с ним знакомы, Виктория. Доктор Брейер, помните? Если вам удастся вытащить вашего мальчика из тюрьмы для помешанных и перевести к нему в клинику…Может быть я и смог бы чем-то вам помочь. Но, повторяю, без всяких ручательств в успешности всей операции.
- Сэр, - говорит она нежно, - я была наивной глупой девочкой. Я неправильно смотрела на многие вещи. Дайте мне шанс все исправить и я постараюсь вас не подвести.
- Что ж, - сэр Джон привстал и взялся за шляпу, - женщине нужно иногда менять точку зрения на предмет. Даю вам сутки на все. В четверть восьмого кеб отвезет вас на Чаринг-Кросский вокзал. В средствах не стесняю. Quantum satis.
Глава 19. Здоровая самодеятельность.
(Бетлемская королевская лечебница. 14 декабря 1884 года)
- Я же просил вас регулировать дозу! А что вы сделали? – доктор Шнейдер сердито запахнул полы белого халата, проносясь подобно метеору по широкому больничному коридору. – У меня порой вообще возникает сомнение, что вы знакомы с рвотной терапией! Где вы учились?! Это же tartarus stibiatus! Семь унций на пинту! И ни пинтой больше! Дело не должно доходить до рвоты! Пациент должен испытывать рвотный позыв и только! Испытывать, а не блевать! Недельный «тошнотный» курс насмарку! Вы же знаете как это важно для свободной и нормальной душевной деятельности! Помещение в рвотных массах!
Венчик седых волос на его голове развевался от возмущения. Глаза требовательно смотрели поверх сверкающих стекол золоченого пенсне. Походка была стремительной.
Его помощник молодой Огден с узким унылым лицом покорно и поспешно следовал в кильватере. В ответ на тираду он только жалобно шмыгнул носом.
Они миновали ряд пустынных анфилад с фикусами в кадках и вышли в вестибюль. Санитар медленно вел по коридору двух улыбающихся добродушных женщин и, скалясь, говорил им какие-то сальности.
Шнейдер внезапно остановился у доски, на которой напротив фамилий больных были выписаны назначения. Генри Огден еле успел затормозить, чтобы не врезаться ему в спину.
- И кстати, - доктор внезапно потерял интерес к поднятой теме. - Смените санитаров. Вам, любезный, не помешало бы набрать вес и отпустить бородку. Надеюсь, это понятно? Вы должны выглядеть отцом-благодетелем, сочувствующим другом. На худой конец – романтичным добряком, сочиняющим стихи. Больные ни в коей мере не должны ассоциировать вас с наказанием. Благостность, Огден, вы должны источать благостность, а не вселенскую скорбь. Ясно это вам? А роль всеобщего пугала должны выполнять санитары – этакие звероподобные громилы с геркулесовой силой и отсутствием мозгов.
Во время всей тирады его пухлые пальцы совершали некую отвлеченную мыслительную работу. Они то хлопали в ладоши, то складывались домиком, то изображали геометрическую фигуру.
- Как, кстати, там наш полковник? Рокингем, я не ошибаюсь? Тот, который убил марсианина и пришел с повинной? В готовом костюме отвратительного кроя и желтых скрипучих сапогах?
- У вас превосходная память, доктор. - Секундочку. - Огден в мгновение ока извлек разлинованную тетрадку. – Так. Он у нас получает лечение парами ртути третий месяц. Что еще? В кожные надрезы всыпают порошок из шпанских мушек, втирают сурьмовую мазь. Пока без улучшения, ремиссий нет. Хронический дегенеративный бред. Мания преследования. Отказывается от пищи.
- А почему вы, Огден, не заклеили липким пластырем царапины и ссадины на своей физиономии? Где вы вообще умудрились получить эти «боевые» отметины?
Генри Огден тяжко вздохнул, в очередной раз готовясь пересказать историю, уже бывшую предметом неоднократных насмешек в ординаторской.
- Я повел пациентку из восьмой комнаты – мисс Лидию - в беседку с устройством для провала в бассейн с ледяной водой. Все шло хорошо. Она бубнила что-то себе под нос, поэтому ее не связали. Со мной были два санитара - Раш и Морган. Однако, когда спусковая доска, наконец-то наклонившись, увлекла пациентку вниз, в бассейн, она с дьявольской изворотливостью успела ухватиться мне за брючину. Пока мы отрывали ее руки от моих брюк, эта бестия умудрилась исцарапать мне все лицо.
- Вздор! Вы, Огден, порой ведете себя как мальчишка. Почему больной не дали достаточно брому? Почему не сделали ей кровопускание перед бассейном? Всему виной ваша самоуверенность, Огден. И не спорьте! Чем кстати она была занята с утра? Вы заходили к ней?
Огден пожал узкими плечами. – Я заходил к ней утром. Декламирует вслух главы из своей будущей книги.
Шнейдер потер лоб ладонью. Некоторое время он со значительным видом молчал, уткнувшись взглядом в зарешеченное окно.
Утро надо сказать, заслуживало всяческих похвал. Светило солнце, дул легкий ветерок, и легкие перистые облака, забавы ради, устраивали спринтерский забег. Из-за их стремительного бега от линии горизонта начинало рябить в глазах как от веревки, натянутой нерадивой служанкой для просушки белья. Шнейдер достал из кармана сюртука золоченый брегет.
- Кстати, шеф. - Огден решил зайти с козыря. – С меня причитается. Я очень признателен вам за помощь в работе над этиологией прогрессивного паралича. В самом деле, док. Ваш тезис о прививках сифилиса паралитикам я считаю революционным вкладом в науку. Может быть, по этому поводу стоит по рюмочке, а?
Четыре рюмки возвратили Шнейдеру полное душевное равновесие. Когда он бывал при деньгах или подшофе, то держался с таким видом, будто сам Ротшильд ему родной брат. Повернувшись спиной к камину, чтобы воспользоваться всем его теплом, он раскраснелся, подобрел, стал благостен.
- Приходите ко мне завтра, Огден. С этой своей статьей. Извините, что я на вас так напал. Прозит! Всегда есть к чему придраться. Даже к святой Магдалине. Ха-ха. Вам есть куда расти, профессионально и так сказать, в целом. Жизнь изобилует условностями, всякими там рангами, премиями, успехом у публики. Ну, вы понимаете меня, - он сделал ряд неопределенных жестов пухлой рукой.
А главное, Огден, главное - чистая наука. Молодые люди, вроде вас, часто тратят лучшие годы своей жизни на ерунду. Лилейные ручки, dolce mia, сирень вперемешку с поцелуйчиками. Все это чушь, Огден. Чушь! В один прекрасный день все это кончается, а вы с разбитыми надеждами попадаете в лавку, где торгуют галантереей и писчебумажными товарами! Вот где драма молодого поколения, Огден! Нет чтобы посвятить себя избранному делу, усердием и прилежанием достичь высот!
Возьмите в пример, хотя бы моего нового пациента, Майка Адлера, неудачливого художника. Того, что днями был помещен в уголовное отделение. А ведь когда-то подавал надежды! Эй, Огден!
Разморенный цветистостью спича и парой рюмок виски, тот витал в сферах более возвышенных, нежели клизмы и психопатии. В эту самую минуту раздался резкий стук в дверь. Огден от неожиданности едва не выпал из кожаного кресла.
Дверь распахнулась так, будто в комнату ворвался вихрь. Вбежавший чернокожий санитар, едва не снесший головой вешалку, стал путано излагать какую-то околесицу.
- Подождите, - Шнейдер с усилием стал тереть взмокший от волнения лоб. - Подождите, Генри. Какая чушь! Какая дама? Вы уверены, что правильно все поняли? И она сказала, что она баронесса? Вы не ошиблись? Что? И она готова сделать пожертвования на богоугодное дело? Так зовите ее сюда скорее. Бог мой, какой кретин, – это уже вдогонку.
В пять минут общими усилиями комната была превращена в уютную приемную преуспевающего врача с кожаным креслом для посетителей посредине. Огден скрученной газетой загнал за окно наглую пчелу. А доктор сел в кресло и, поправив очки, раскрыл пухлый том Крепелина в золоченом переплете.
- К вам дама, сэр, – важно пробасил Генри из-за двери, спустя несколько томительных минут.
В кабинет вошла властная красавица с горделивой осанкой. Одета она была дорого и со вкусом. Встретив учтивый поклон, она грациозно присела в предложенное кресло. Быстрым и неторопливым взглядом окинула комнату.
- Это вы – доктор Шнейдер? – спросила она строго.
- Это я, сударыня, - ответил доктор, стараясь держать под контролем руки, выдававшие его волнение. В сторону дамы он старался не дышать, и потому глядел на нее поверх очков.
- Вы известный психиатр, – она говорила с заметным немецким акцентом. Доктор учтиво поклонился. – Я – баронесса фон Штайнбок. Доктор учтиво поцеловал надушенную ручку в красной перчатке.
– Значит вы знаток человеческих душ, и вам, должно быть, чужды пустые и мелкие условности, которые встают препятствием на пути возвышенного и пылкого сердца? – Доктор поклонился чуть более настороженно. В голове как назло шумело и почему-то мучительно хотелось из роли корифея науки перейти к более сложной в исполнении роли неотразимого сердцееда.
- Прошу прощения, сударыня, может быть чашечку кофе?
Вместо ответа она достала кружевной платок и приложила его к лицу.
- Я так одинока, - проникновенно сказала она таким глубоким контральто, что Огдену захотелось вжаться в стену. – Мне нужно иногда хоть бросить взгляд на лицо мыслящего человека.
Последние дни занимаюсь бог знает чем. Подолгу смотрю на себя в зеркало. Иногда кажусь себе нереальной, словно это вовсе не мое изображение. Разглядываю свое лицо, глаза, руки. Словно пытаюсь понять, о чем они говорят. Скажите, я нормальна?
- Ну как вам сказать, - со значением начал было тот, но она продолжила, словно и не задавала вопроса. – Беда моя в том, что я богата.
Она немного помолчала, собираясь с мыслями. – Я богата и несчастлива. Мой муж намного старше меня. Он для меня – пустое место. Есть один человек… Но все эти условности… Мнение света. Если бы он мог видеть мое лицо, с ним бы случился удар. Я его просто ненавижу. Иногда, знаете, чувствую себя какой-то зачарованной. Приходится строить себе гримасы, чтобы как-то выбраться из этого состояния. Вы меня понимаете?
Доктор мучительно пытался выбраться из нагромождения словесных конструкций. – Сударыня, - сказал он тем голосом, которым привычно усмирял женскую клиентуру. - Я прекрасно вас понимаю. С мужем у вас, вероятно, полная несовместимость характеров. Нашелся мужчина, который в силах оценить ваши несомненные достоинства. Но…
- Я намерена сделать пожертвование на нужды вашей лечебницы. Меня заботят судьбы людей, провидением небес лишенных разума. Сто тысяч фунтов. Я выпишу чек. Но мне бы хотелось обсудить некоторые интимные подробности наших отношений с мужем…
Повинуясь неслышному импульсу, Огден быстро поднялся и, учтиво откланявшись, вышел, удачно вписавшись в дверной проем.
- Итак, сударыня, - начал Шнейдер несколько возбужденным тоном, украдкой вытирая вспотевшие ладони.
- Извините меня, доктор, - прервала его леди. – Я вам солгала. Я не очень увлечена филантропией.
На доктора жалко было смотреть. Казалось, его хватит удар.
- Речь пойдет о сделке. Как вы думаете, доктор, зачем я сюда приехала?
- Честное слово, - сказал Шнайдер. - Никак не могу угадать. Быть может, по делу.
- Мой бедный брат, Виктор. Все дело в нем. Он, наверное, был слишком избалован. Он игрок и, хуже того, социалист. Сейчас он проходит по уголовному делу в качестве главного подозреваемого. Со дня на день его должны взять под стражу. И он, представьте мое удивление, как две капли воды похож на молодого художника Адлера, помещенного днями в вашу лечебницу. Он - неудачливый игрок, доктор, но он - фон Штайнбок, человек с чувством долга и совестью. Вы меня понимаете?
- Право же, - сказал Шнайдер, делая над собой мучительное мысленное усилие, - я даже не пойму к чему вы клоните. Похоже, мне придется строить предположения всю ночь…Нет, нет, вы шутите!
- Право же, не шучу. Я хочу сохранить жизнь своему брату, спрятав его в вашей клинике под именем Майка Адлера. Ни одна живая душа не додумается искать его здесь.
- Конечно, продолжила она спустя минуту, - ему здесь придется несладко. Он привык к более изысканной кухне и веселому обществу. Что ж, это будет ему уроком, не так ли?
- Это все, сударыня? Вы больше ничего не хотите добавить? - Шнайдер уже кипел от негодования. Его губы кривились от еле сдерживаемого гнева. – В таком случае, позвольте мне откланяться. Был рад встрече.
Он недвусмысленно привстал, разведя руки в стороны.
- Что ж, - Виктория скорее была удручена, чем обескуражена. – Иногда и я ошибаюсь в людях. К счастью, не слишком часто. Мне очень жаль, доктор. Придется искать другой способ. Жаль, что вы не интересуетесь ни финансами, ни пьесами Шоу. Прощайте.
Доктор запоздало поднялся, когда дверь уже закрылась, и вытер вспотевший лоб.
Через пару минут в комнату постучали и чернокожий санитар вкатил тележку с пачками аккуратно нарезанной серой бумаги.
- Мисс сказала для нужд больницы.
Доктор, недоумевая, взял в руки один пакет. Гигиеническая бумага Гаетти – лучшее средство от геморроя – значилось на обложке. Тысяча листов – 1 доллар. Каждый лист был увлажнен настойкой из алоэ и имел водяной знак с именем и фамилией производителя.
- Мисс сказала: все желать – все потерять.
Вошедший Огден недоуменно уставился на онемевшего шефа с пачкой туалетной бумаги в руках.
Доктор вздохнул и повернул к нему вдруг осунувшееся лицо. – Раздайте бумагу по палатам, Огден. И положите в уборные.
Глава 20. Предрассудки.
Все человеческие беды происходят оттого, что взрослые проблемы люди решают детскими способами. Р. Слейтон «Как меня забодали».
Дейли телеграф. 16 декабря 1884 года.
Срочно в номер. Чудовищный пожар в Королевской лечебнице. Лорд –мэр подал в отставку. Произошла большая трагедия. Вчера в огне сгорело около тридцати наших соотечественников. Объединяло их общее горе: все они в тот момент находились на излечении в Королевской лечебнице Бетлема. Пожар начался около часа ночи и почти мгновенно охватил всю левую часть здания. Расследование было моментальным. Выводы просты. Администрация учреждения не виновата, противопожарная безопасность также была в полном порядке. Виновник поджога – скорее всего один из погибших пациентов, откуда-то доставший спички. Якобы он обмотался рулоном туалетной бумаги и поджог себя, а затем, в безумной панике помчался по лечебнице, распространяя смертельное пламя.
Предположим, что это так. Скорее всего, так оно и было. Но снимать долю вины со здоровых людей, занимающих ответственные посты разного уровня, лично я счел бы преждевременным.
Во-первых, спички должны были откуда-то появиться в закрытом учреждении. Я сомневаюсь чтобы душевнобольных без присмотра выпускали прогуливаться по улицам в поисках спичек. Не исключено, что их забыл в палате кто-то из персонала.
Во-вторых, пожар произошел в воскресенье. Это тяжелый день для персонала подобного рода заведений. Большинство служителей в этот день находятся дома, а у работающих голова болит не столько из-за подопечных, сколько по другим причинам, весьма неприглядным причинам. Часть персонала злоупотребляет спиртным, другая – предается праздной неге.
В-третьих, туалетная бумага. В своей похвальной в общем и целом заботе о гигиене больных администрация больницы не предусмотрела высокой горючести этого материала.
Такова реальность, трагическая как зрелище пылающей больницы.
У меня нет сомнений, что пожарные сделали все, что могли. Но их вызвали уже после того, как пожар охватил большую часть левого крыла. Двухэтажное здание было построено архитектором Гуком еще в 1815 годку и рассчитывалось на сто пятьдесят больных, у каждого из которых была отдельная комната и отдельная баня.
Я не буду вызывать у читателя в сознании картину горящего дома, безумные крики людей, чувствующих боль и страх, но не понимающих, что с ними происходит. Думаю, это представил себе каждый человек, способный переживать, если не за чужих, то хотя бы за близких, в конце концов, лечебное учреждение могло быть вовсе не психиатрическим. В данный момент экспертами производится опознание погибших.
Огюст Барбье. «Бедлам». Постой у широко распахнутых врат. Здесь гордость и алчность незримо царят. Да, гордость и алчность одни! Их призыву послушны все твари, кто мыслят, что живы. Во тьму слабоумья влечет их поток…Прощай же Бедлам, безутешный чертог! Я глубже проникнуть в тебя не рискую, Я только смотрю на толпу городскую И вижу, что яростный гомон и гам Звучит, как молитва безумным богам, А небо английское в тучах косматых, похоже на сумрак в больничных палатах.
- Похоже на сумрак в больничных палатах… Красиво, не правда ли, дорогая? Роль требовала ложечки комизма в чашке пафоса, и надо отдать ему должное. Сэр Джон перестал декламировать вслух и стряхнул крошку пепла с рукава крахмальной сорочки. Потом, затянувшись сигарой, притворно вздохнул и, аккуратно свернув газету, отложил ее в сторону, на привокзальную скамейку.
Виктория спокойно доедала шарик апельсинового мороженого, стараясь не запачкать платья. Она была одета по-дорожному: в бордовый шевиотовый костюм и шляпку с вуалью.
Этим дурацким вечером, все было не так, даже небо. Небо было затянуто плотным кашицеообразным варевом. Старый негр, торговавший с лотка, громко расхваливал вкусовые качества зеленых арбузов. Попрошайки усердно клянчили мелочь. Расположившаяся неподалеку группка спортсменов из Кембриджа, вооруженная деревянными клюшками, горланила патриотические песни. Грузчики крепили чей-то весьма объемный багаж на крышу вагона первого класса. С грохотом мимо пронесся вечерний экспресс на Суссекс, обдав присутствующих теплой струей черного дыма.
- Ну, ну, не сердитесь, дорогая. Я просто как любитель подробностей.
- Скорее как осьминог, который вползает в окно спальни со своими мокрыми и толстыми щупальцами…
- Не стоит устраивать спальню на пляже. По крайней мере это небезопасно. Скажите лучше, как в больницу попали спички?
- Не всякую правду следует произносить вслух.
- Ну, все же.
- Я действительно раздала больным небольшие сувениры. Мятные леденцы, яблоки, печенье…Пакетов было много, а день выдался утомительный. Возможно, я что-то и недоглядела.
- Браво, моя дорогая. И тонко и со вкусом. Вы знаете, я мало имел дела с женщинами, но с вами, дорогая, я чувствую себя алеутом, собравшим урожай персиков.
- Ладно, ладно, не льстите, не стройте из себя дамского угодника. Лучше сразу поговорим о милых вашему сердцу предметах. Давайте про основное блюдо, оставив мадригалы на сладкое. Куда я еду, и почему такая спешка? Я даже не успела толком собрать свой багаж!
Сэр Джон недовольно поморщился: «Все необходимое вы можете купить в магазине готового платья уже за океаном. Зачем вам вообще нужно таскать с собой все эти наряды? Семь чемоданов платья! Сколько времени в день вы тратите на переодевания?
- Ну, где-то около трех часов.
- Три часа!
- Разумеется. Есть туалеты для дома, для улицы, для гостей, для выхода, для утренних визитов, для вечернего чаепития. Для оперы нужно декольтированное платье, для мюзик-холла – высокая блузка. Есть особая одежда для ресторана и для выхода в свет.
А знаете ли вы, дорогая моя, сколько весит ваш наряд? Все эти бесконечные рубашки, лифы и юбки, а также пояса, корсеты и блузки, которые вы ежечасно таскаете на себе? Тридцать семь фунтов! Ни один мужчина на такое не согласится!»
- Однажды я спросила свою кузину, действительно ли леди должна носить на себе такое бесконечное количество материала? Знаете, что она мне ответила? Она сказала, что это совершенно необходимо, что леди должна помнить, что в обществе могут подумать, что она хочет показать под платьем свои формы! Что поделаешь, таковы вкусы нашего времени!
- В следующий раз я подберу для вас более легкомысленную эпоху.
Виктория резко сдала назад: «Что вы сказали, сэр? Возможно я ослышалась…
Он демонстративно достал из кармана золотой брегет.
- Простите сэр, я опять нетерпелива. Как всегда. Можно я повторю свой вопрос другим тоном?
- Безграмотному все равно. У себя человек спрашивает «можно» или «нельзя», чтобы определить, моя это вещь или не моя, - сэр Джон еще бурчал по инерции, но было видно, что он возвращается в спокойное и приятное расположение духа. – Вот ваш билет в спальный вагон до Ливерпуля. Вот на пароход до Атланты.
- Опять эта варварская Америка?
- Поверьте мне, Виктория, пройдет еще лет сто, и эта ваша варварская Америка станет законодательницей мировых мод. Они, конечно, чудаковатые, но хорошо умеют обращаться со звонкой монетой. Эти янки – славные ребята! По весне они в своем магазине торгуют пилюлями от кашля, а к лету переключаются на обувь и садовый инвентарь.
Я тут недавно в поезде познакомился с одним фармацевтом из Атланты. Некто Пемблтон. Чудный малый! Всю дорогу рекламировал мне новый порошок от бессонницы. Мы мило поболтали и я, расчувствовавшись, подарил ему взамен рецепт лекарства от всех болезней.
- Наверное, это была большая мятая пачка денег?
- Нет, не угадали. – Он впервые улыбнулся. - Французская винная кока. Чудная смесь из спирта, кокаина и экстракта орехов колы, настоянная на червяках породы кошениль. Сильнодействующий наркотик. Мгновенно излечивает от нервных расстройств, головной боли, невралгии и меланхолии. Вкус у настойки, правда, отвратительный, но я надеюсь, он что-нибудь да придумает. Первый раз я предлагал эту бурду плантаторам в Африке. Негры вскакивали в четыре утра и сами бежали на поле. Малый пробивной, он будет иметь свой бизнес на лимонаде, если раньше не купит овечье ранчо.
Он побарабанил пальцами по скамейке: «Что ж, обойдемся без лирического прощанья? Все инструкции в этом пакете. Чек. Наличные. В вагоне выпейте свежего молока и полстакана портвейна, а то что-то вы еще более бледная и хрупкая, чем в прошлую нашу встречу. Если все пройдет благополучно, я отвечу на тот вопрос, который вы мне любезно не задали.
- И вам спасибо, сэр, за то, о чем вы меня не спросили.
Она легко вошла в вагон, почти не касаясь перчатками поручней, отдала стюарду свой чемодан и ни разу не оглянулась.
Глава 21. Знакомый доктор.
Все животные делятся на уже открытых и еще существующих. Ф. Ланарк. Классификации.
(Австрия, 14 февраля 1885 года). «Их мозг (безумцев), настолько помрачен парами черной желчи, что они упорно считают себя королями, хотя очень бедны, или одеты в золото и пурпур, хотя совершенно наги».
Я отложил в сторону Декарта. Потер воспаленные бессонной ночью глаза. Потом потянулся и зевнул. У младшей дочки опять болело горло, и мы с женой измучились, попеременно сменяя друг друга у ее изголовья. Можно сказать, что и не спал вовсе. Господи! Как я хочу спать! Я потянулся и зевнул.
Когда же, наконец, вырастет вся эта вечно галдящая орава, и я смогу, наконец-то, сосредоточиться на научной работе. Все-таки пять детей - это слишком! Не надо было идти на поводу у Матильды с ее крестьянскими замашками. Хорошо, что это еще не сильно сказалось на ее фигуре! И потом. Детей нужно воспитывать в строгости. Приучать их к трудолюбию и благонравию.
Я встал из кресла и нарочито-бодрым шагом прошелся по комнате. Что-то мучительно отдавалось в спине. Ну, вот. Сказывается нехватка физических упражнений. Похоже, пора уходить с кафедры. Мне уже сорок три года, а я - всего лишь доцент. И ничего не сделано для вечности. Напишу им, что мне недостает клинического материала, и, вследствие этого, лекции даются с большим трудом. Уйду на экстраординарного, и заживу счастливой и благополучной семейной жизнью.
Я остановился у зеркальной дверцы книжного шкафа и посмотрел на себя в зеркало. Высокий лоб, умные добрые глаза, благородная седина в волосах. Может стоит чуть укоротить бородку? А, с другой стороны, зачем? Я никогда не числился по части дамских угодников. Мне вполне достает и одной жены. Меня она вполне устраивает. Ах, боже, если бы она не была так безнадежно глуха к высокому! У нас ведь люди собираются. А ей, дуре, что прогресс, что бисексуальность, что этика! Только ушами хлопает. Нет у нас определенно несовместимость характеров! А я, наивный, вчера попытался почитать ей из польских поэтов!
На тяжелых ногах я поплелся в гостиную. К моему величайшему изумлению, в полутьме я столкнулся с каким - то полуодетым молодым человеком, похоже только что вылезшим из нашей ванной! Первым моим стремлением было позвать на помощь.
– Йожеф, это непередаваемо! Боже, какое блаженство! Я тоже хочу такую ванную! Клянусь честью, я сделаю все, чтобы у меня когда-нибудь была такая ванна! В точности такая же, Йожеф, как у тебя! Чугунная, с контрастным душем! С приапическим чудовищем в виде крана! Боже, как мне надоело мыться в лохани у камина! Твоя жена - душка, она принесла мне такую мягкую мочалку!
Сосредоточившись в полутьме, я опознал в этом нахале своего молодого коллегу по кафедре – доктора Зигмунда Фрейда. Черт, я действительно пригласил этого господина в эти выходные. Планировал накормить его вкусным обедом. Но мыться в чужой ванне, не спросив разрешения у хозяина?! Это уж слишком! Меня как-то еще хватило на дежурную улыбку.
Надо сказать, что Зигмунд всегда был сильно стеснен в средствах, порой буквально перебивался с хлеба на воду, и вынужден был отказывать себе в элементарных удобствах. Жил он в меблированных комнатах на окраине. А его невеста (девушка, кстати, из хорошей еврейской семьи) надавала ему авансов и терпеливо ждала лучших кандидатов. В последнее время Зигмунд стал прозревать и весь неутоленный пыл юности пустил в науку.
Я по-отечески бескорыстно ссужал его небольшими деньгами. Воротнички на его рубашке были нехороши, но внутри он был весь начинен сюрпризами и экспромтами. Надо отдать ему должное: был в нем огонек, и на любой случай из клинической практики у него мгновенно находилась универсальная формула из пяти компонентов.
И сегодня Зигмунд похоже был в ударе. Свободно присев на бортик кресла и, растирая волосы моим лучшим полотенцем, он с пятого на десятое пересказал мне последние университетские сплетни.
- Ах, дорогой мой Йозеф! - Он уже стоял у каминного зеркала и подправлял себе бороду моими ножницами. - Ты себя явно не ценишь! Разговаривать с тобой, все равно что греться в солнечных лучах. Ты поистине солнечная личность, и я не знаю, что такого ты нашел во мне, чтобы так по-дружески со мной общаться. Если нам когда-то придется стреляться на дуэли из-за каких-нибудь принципиальных расхождений в понимании невралгических корней люмбаго, я выстрелю в воздух!
Я смущенно хотел было возразить что-то в том ключе, что не заслуживаю столь лестных эпитетов, что…
Внезапно мне стало нехорошо. Будто кто-то выпустил из комнаты воздух. Черт, надо заняться своим здоровьем. До сих пор вспоминаю ту дикую историю с Льебо. Угораздило меня сплясать под чужую дудку! Меня просто развели как мальчишку. Показали пару гипнотических трюков…
В комнату вошел Ганс и доложил, немного поразмыслив в дверях, что обед почти готов.
А еще через пару минут, спустившись в сад, я замер в медвежьих объятиях своего давнего знакомого - Германа Флисса, отоларинголога из Берлина, человека весьма примечательного, умницы и циника, каких свет не видывал. На нем был серый костюм, в мелкую, почти незаметную клеточку и сидел преотлично. Я представил его Зигмунду. Он поцеловал ручку Матильде. Краем глаза я заметил, что ей приятно находиться в обществе умных мужчин, и это меня задело.
- Я к тебе сбежал прямо с бала в одном благородном семействе, - загудел, загромыхал он. – Пришлось пожертвовать обедом. Надеюсь, что я не прогадал? А? Твой повар славится своей кухней! Что у нас сегодня, форель?
- Индейка с зеленым горошком.
- Прекрасно, прекрасно. – Он в предвкушении потер ладони. - Я даже отсюда чувствую ее запах. Что ж, джентльмены, а не выкурить ли нам по такому случаю по сигаре? А? У меня сегодня гаванские. В самом деле?
Мы прошли в курительную. Зигмунд не смог сдержать восхищенного возгласа: «Боже, как здесь уютно!» Мне тоже нравилась эта комната. Мне с женой недавно сделали в доме ремонт, декорировав каждую из комнат на свой лад. Библиотеку оформили в стиле возрожденной готики, спальню - в духе рококо, в курительной же царили персидские мотивы.
- Нет джентльмены. - Флисс, похоже, сегодня был в ударе. Он шутовски напялил на себя пробковый шлем и, смакуя детали, показывал Зигмунду как нужно правильно обрезать сигару. - Не хочу обидеть вас, дорогой Йозеф, - говорит он, - вижу, что комната отделана со старанием. Но, то, что пригодно для давно осупружившихся филистимлян, на молодежь нагоняет тоску. Ха-ха-ха. Среди этих завалов мебели бегают твои дети!
Я поморщился, подбирая контраргументы.
- В самом деле же, Йозеф, как безнадежно устарели все эти комнаты с пышной тяжелой мебелью! Откуда такие длинные скатерти, откуда чехлы на креслах? Даже креслу неприлично показывать ноги! Представьте, господа. Я тут недавно побывал на пляже. Так вот, наши дамы, чтобы купаться вдали от мужских глаз, переодевались в купальных кабинках. А потом эти кабинки слуги выносили в море, чтобы дамы могли входить в воду и выходить из нее без свидетелей! Море, солнце, и ни кусочка открытого женского тела!
Я был неприятно задет, но не подал виду: «Что же, вы, Герман, предлагаете взамен? Пикники а-ля натюрель? Канапе? Мебель из фанеры???
- Ладно, ладно, не кипятитесь, дружище. Скажите лучше, вы ведь тайком от жены просматриваете картинки неприличного содержания? А? И наверняка там девицы предаются пороку совсем не в тех позах, которые вы практикуете с женой?
Зигмунд угодливо засмеялся. Я постарался удобнее пристроить на кресле локти.
- А я честно могу признаться, что постоянно посещаю дома разврата. Я - холостяк. Мастурбировать не хочу, вдруг и правда ладони станут волосатыми? – Он оглушительно расхохотался. - Лошадям и то положено отдыхать раз в неделю. Что ж я, по-вашему, хуже лошади?
К моему вящему изумлению, Фрейд впитывал всю эту галиматью с восторгом неофита.
- По-вашему, лошади тоже платят за секс? – спросил я почти сердито. Но он оставил мой вопрос без ответа.
- Представьте себе, господа, Недавно знакомлюсь я с девушкой. Хороша собой. Лицо, фигура. Бутон розы, фиалка в снегу, все такое. Продавщица из магазина. Мне, кстати, всегда нравились продавщицы. Что-то в них такое есть. Раз их кто-то любит. Два. Ну, и я ей вроде тоже приглянулся. Поехали в оперу, потом в какую-то захудалую гостиницу… Когда я ее (после часа уговоров!) раздел, бедняжка свалилась в обморок. Мне пришлось уложить ее на диван и обмахивать веером! Все эти юбки, корсеты! Большая часть свидания ушла на избавление от одежды и натягивание ее вновь!
- К чему же вы призываете, Герман? - Я стался, чтобы дыхание было размеренным. - Чтобы мы приняли нравственные нормы низших классов? Да, мир мужской морали жесток. Либо добродетельная мать, либо проститутка. Кто потом возьмет ее замуж?
- Да она замужем! О чем вы, Йозеф?! Почему вы считаете, что жена вам не изменяет? Или, хотя бы, не предается в тайне от вас эротическим мечтам? Нет, здесь ,конечно, тоже водятся дьяволы. Но, поверьте мне, судари, не самые крупные!
Я проглотил комок в горле. За обедом деланно молчали. Отдали дань кларету с поджаренным стейком. После переместились в бильярдную, где пили портвейн. Вообще в тот день много пили. Мысли давались с трудом, придавленные промозглым зимним вечером.
Я вышел в туалетную комнату, чтобы умыть лицо, а когда вернулся, мои молодые коллеги уже сцепились на веранде по поводу излечимости психических болезней. Зигмунд, уповая на свой профессионализм. Герман, похоже, веря в свою удачу и интуицию.
- Да мне плевать на вашу клиническую практику! – Герман разошелся не на шутку. – Психическое и физическое тесно связано и переплетено! Взять к примеру ваши потные и холодные ладони! Извините, коллега, не удержался! Недостаток денег, так? Неуверенность в себе? Проблемы с работой? Неопределенная будущность? Самоотверженное ограничение сексуальной сферы? Нате, получите невротика. Существо слабое, завистливое, ранимое. Что, ладони опять вспотели?
- К каждой болезни есть свой ключик, мой дорогой друг. Согласитесь, не надо бы иметь в здоровом теле зловредных вероломных эйдосов. Помните у Сенеки: aditum nocendi, perfido praestat fides.*
- Может быть вы нам покажете как надо? А, Герман? У меня завтра дежурство в Сальпетриере. Прямо там и продемонстрируете? – На последней ноте голос мой, до того уверенный, выдал нелепую фистулу.
И лучше бы я этого не говорил…
---
* Доверие, оказанное вероломному, дает ему возможность вредить.
Глава 22. Настоящий английский завтрак.
Англичане обладают волшебным даром превращать вино в воду. О. Уайльд
(15 февраля 1885 года. Клиника). - Существуют три вещи, которые смущают всех, кто когда-либо сталкивался с англичанами. Это ваш крикет, ваши английские женщины, (о, ужас!), и… и все, что связано с приемом пищи. Не так ли?
В течение всей длительной тирады, санитар ни разу не отвлекся. Это был худощавый проворный малый, немец, с чертами мысленной апатии на лице. Увлеченно разговаривая, он послушал больному пульс, померил температуру, поменял слежавшиеся простыни.
- В течение веков у британцев сложилась традиция называть и переименовывать свои приемы пищи, перемещать их по времени, причем, очевидно, наобум. А для чего? А для того, чтобы запутать приезжих. Британцы дают разные названия приемам пищи, в зависимости от: социального класса, части страны, в которой они живут, и своего отношения к бедному иностранцу…
- О чем я? Да. Завтрак, который раньше принимали в пять часов утра, сейчас может быть организован в любое время до полудня. Таким образом, он плавно перетекает в обед. А ланч? Во времена норманнов он традиционно начинался в девять. Теперь он может проходить в любое время, начиная с двенадцати часов. Ну, не безобразие ли!? Согласитесь со мной?
Безжизненный, безвольный Майк никак не мог быть назван собеседником. Но слушателем был превосходным. Подчиняясь умелым рукам санитара, голова его механически склонилась набок, выражая косвенное согласие с тезисом. Санитару этого было вполне довольно. Он поднял безжизненную руку Майка вверх и уронил ее, изображая вялый протест.
- Нет, нет. И слушать не хочу! Оставьте, сударь! А чай! В смеси с молоком! Это же варварский напиток! Особенно в сочетании с мармеладными тостами. Какой желудок это выдержит? Нет, нет, и еще раз нет. Вы – англичане - до сих пор моетесь в ледяной воде и пьете подогретое пиво! Вдумайтесь! Задумайтесь над моими словами, сэр. Люди, завоевавшие полмира, не могут справиться с паровым отоплением! Не так ли? И вот, что еще я скажу, вам, любезный мой… Да, вот. Сейчас, секундочку. - Он смахнул сухой салфеткой ручеек слюны, потекший у Майка изо рта. – В английском обществе повышенный интерес к еде у мужчины расценивается либо как странность, либо – внимание! – даже как признак нетрадиционной сексуальной ориентации. Да, да! Попробуйте заказать в ресторане жареную картошку? Да еще проявить при этом нетерпение! На вас тут же посмотрят как на представителя низшей касты! Нарушение негласных норм! Вы согласны, сэр?
Красным узловатым пальцем он приподнял веко левого глаза Майка, пытаясь разглядеть зрачок. То, что он там узрел, привело его в такое бешеное состояние, что он с дикими криками вылетел из палаты.
Глава 23. Бить можно только по мячу.
Здесь тоже водятся дьяволы, только не самые крупные…
Иллюстрированный путеводитель.
- Всякому хочется иметь какого-нибудь, кому можно рассказать про боли в пояснице, и чем неудобны лакированные туфли, не так ли, Уильям? Стоит ли женатому человеку играть в футбол?
Виктория сидела на жестком стуле в просто обставленной комнате, очевидно служившей ее хозяину и спальней и кабинетом. Справа от нее был неудобный кактус в пыльном горшке. Слева мраморный бюст Солона. На стене висел большой календарь Кубка Англии. Она подняла прелестные ручки и поправила диадему на шейке.
В это викторианское поместье, уютно расположившееся среди зеленых ланкаширских лугов она добралась уже под вечер. Ужасно натерла ногу.
Сидевшему напротив нее джентльмену с умным и красивым лицом, не давала покоя мысль о вкусном и холодном пиве. Сегодня он был не в духе и чувствовал себя как грешник на сковородке.
В этой штучке было что-то не так. Но что именно? Что-то столь целеустремленное и непреклонное, будто она вышла из сессии совета присяжных. Уильям Саделл нахмурился и сдвинул брови. Интуиция не справлялась. Мозг спал. Чего добивается от него эта женщина? Он почувствовал раздражение.
Она пришла, представилась женой форварда Джорджа Тринга, и вот уже битый час полоскала ему мозги.
Уильям Саделл - Своим игрокам он, подобно Великому Моголу, одним своим видом внушал почтение, любовь и трепет. Здесь талейрановская поза цели не достигала. Он вздохнул и начал снова тоном усталого ментора:
«Что я могу сделать для вас, мэм?»
- Мой муж очень любит спорт, - пространно начала она. Надеюсь, вы меня понимаете? Порой мне кажется, он любит его даже больше пива. – Она глубоко вздохнула. - Он посвящает ему все свободное время. Которого, надо сказать, у него и так немного. Весь день он трудится печатником у Гопкинсов за три шиллинга в неделю. А вечерами и в выходные пропадает у вас. У соседей уже складывается впечатление, что мы живем порознь. А в те редкие вечера, что мы проводим вместе, он читает спортивные газеты. Я не понимаю порой, зачем я вообще вышла замуж.
- Скажу по правде, я в последнее время тоже им не вполне доволен, - осторожно ответил он, - Джордж охотнее сыграет головой, чем забьет гол. Если ему удается дважды за минуту поднять мяч в воздух на бегу и оба раза принять на голову, дальнейшее, по-видимому, перестает его интересовать. Пусть мяч забирает кто угодно; он сделал свое дело и счастлив. Да, Джордж… Он излишне самолюбив.
Оба помолчали.
- Запущенные дела, разбитая семья, медленное, но неуклонное истощение мозга в силу постоянных ударов мяча о голову. Разве к этому я стремилась, выходя за Джорджа?- Она в волнении сцепила пальцы рук? Вчера он вернулся от вас с большущим синяком на левой ноге, неделю тому назад с разбитым носом. Я устала стирать его майки. Уильям, мы должны что-то сделать!
Он еще машинально успел подивиться этому «мы». Дальше из него уже вили веревки. Под напором этой дамы Троя не простояла бы и недели. Он еще подивился своему обещанию внести посильный вклад в «дело спасения молодой семьи». Слова остались бы словами…Зачем только он пообещал взять ее с собой на завтрашний матч?
Принцесса и почтальон. Роман
© Copyright: Вадим Заводюк, 2011
Свидетельство о публикации №111072102438
Свидетельство о публикации №111072102438
Рецензии