Снега

ДВА ИМЕНИ
Два имени ношу в одном лице.
Хамидулла — мне память об отце.
Его на ухо прокричал мулла.
Валерий — так эпоха назвала.
”Стань, как и Чкалов, —
Брат твердил, — пилотом“.
И я пропах крутым небесным потом.
Отец мечтал — сын вырастет муллой!
Стихи-молитвы пел я как святой.
Не жаль, что стал пилотом и поэтом,
Сам самолёт служил мне минаретом.
Несут меня по жизни две реки,
Я Агидели сын и сын Оки.
На Cабантуй, что конь, лечу в Казань,
На Дни Есенина — в осеннюю Рязань.
Многоязыка многоликая страна.
Рязань... Казань... а родина — одна.
Скрестил я Магомета и Христа,
Умру, — ни месяца не ставьте, ни креста.
По-лётному мой памятник простой
Украсьте пятикрылою звездой.
Я, от двуликого в отличье подлеца,
Два имени ношу, не два лица.
”Два имени мои признай, Россия“, —
Так, уходя, её бы попросил я.

СНЕГА
(вальс)
Не зазывай меня к южным морям греться.
С детства привязано к светлым снегам сердце.
Не вымерзают во льдах родники в стужу.
Греют мне песни белых снегов душу.
В алое кружево вяжет зима зори.
Солнцем играющих днём жемчугов — море.
Крупные кружатся звёзды в ночи снежно.
Кутает иней в синь дерева нежно.
Чистые в сумерках вспыхнут снега, как чудо!
Разве захочешь уехать — куда? — отсюда.
Ожеледь ляжет на плечи лесов грузно.
Всюду мне будет без этих снегов грустно.
Не вымерзают во льдах родники в стужу.
Греют мне песни белых снегов душу.
Всем одарили снега, что от жизни просил я.
Имя высокое белым снегам — Россия.

ДОРОЖНЫЙ ЭКСПРОМТ
(песня)
От поворота до поворота
Носит меня «шоферская» работа.
Тянется трасса от Бреста до краешка,
Вдоль чернозёма и скального камешка.
Сизые дали, леса голубые.
В сердце запали просторы родные,
Зимы сугробные, белая-белая
Берегом Белой тайга индевелая.
В просинях осени чистые рощицы.
Сказкой туманы в озёрах полощутся.
Русской души подглядел я секрет —
Каждый попутчик в дороге — поэт.
Вся ты, Россия, от края до края,
Просишься в сердце как песня простая.
Ветры поют бесконечное что-то.
Мне по душе «шоферская» работа.

СТАРЫЙ ДОМ
Люблю неухоженность нашего сада,
Крапивную грусть, цветы да сорняк,
Забывшие возраст высокие липы
С незримою тайной в глубоких корнях.
Воюет над грядкой жена с сорняками —
Ни тени упрёка за леность мою.
С щемящей тоской обо всём уходящем
Я, молча, под вишней отцветшей стою.
Прищурился старчески окнами домик
На свой, может, самый последний закат.
Высокие липы роняют... роняют ...
Медовые слёзы на низенький скат.
Как скоро в печали покинутый домик
Замшелою кровлей уткнётся в траву.
В соседнем саду, за никчемной оградой,
Я всё это видел уже наяву.
Подкатит тот день на авто трансагентства.
Водитель с погрузкой начнёт торопить.
Гадай, не гадай, — не придумаешь средства,
Чтоб жизнь обветшалому дому продлить.
С узлами забегают радостно дети,
И только жена, вся в нежданных слезах,
Застынет недвижно на старом пороге
Со снятой подковой в бессильных руках.

КИБИТКА
(песня)
Давно на просторах Рязанских
Не встретишь кибиток цыганских.
Но вот, словно парус, у дома
Качнулась кибитка знакомо.
Припев:
Цок-цок, цок-цок... по мостовой
И дети бегут за кибиткой гурьбой.
Правит лошадкой, как ночь, вороной,
Кудрявый, украшенный весь сединой,
Старый цыган с душой молодой.
И листья кружат над его головой.
Припомнилась, видно, лихая
Юность ему кочевая.
Пропахшая дымом и лесом,
Грустила она под навесом.
Припев: (тот же)
Я тоже когда-то мальчишкой
Бежал за цыганской кибиткой.
И снились мне дальние страны,
Костры и речные туманы.
Припев: (тот же)

В СЕНТЯБРЕ
Ненастной грибной порою,
Нырнув в дождевую росу,
С кошёлкою за спиною
Люблю заблудиться в лесу.
Плутать несуетно, сиро,
Как безымянный ручей,
На день отрешенный от мира,
Без зычных «Ау-у!... Э-ге-гей!»
Прочувствовать с детским испугом
Поганый, таинственный взор,
Когда меня ведьминым кругом
Окружит в глуши мухомор.
Устав, обезношить плечи,
Присесть на поваленный ствол.
В безлюдном, дремучем далече
Собрать свой скитальческий стол.
Швырнуть отсыревшие спички.
Курнул? Что ж, вставай, поделом.
К последней спешить электричке
Сквозь заросли напролом.
Что узник вчерашний на воле,
Запеть, как расступится лес,
Увидев знакомое поле
Под тучным движеньем небес.
А дальше — на звук, через пашни,
Смакуя: «Вот, ахнет жена!
Когда заявлюсь — не домашний,
Грибами кошёлка полна».

ЗОЛОТАЯ ПОРА
Крыши низких домов
Кроет золотом осень.
Золотые парят
Купола в вышине.
Воды тихой реки
Нежат зыбкую просинь.
Кротко встречные люди
Улыбаются мне.
Есть такая пора,
Есть пора золотая.
Чуткий воздух прозрачен,
Недвижим и сух.
Тишина над землёй,
Белой птицей летая,
Чью-то песню приносит,
Ласкает мой слух.
Высоко-высоко
Солнце замерло сонно.
Где-то там, за лесами,
Притаилась зима.
Из-под золота крыш
Смотрят в осень влюблено,
Окна настежь раскрыв,
Старых улиц дома.
Догорит этот день
В стёклах алым закатом.
В город ветры победно
Ворвутся с утра.
И, срывая листву,
Пронесутся по скатам.
Чудным сном промелькнёт
Золотая пора.

ДОЛЮШКА
«Чья память в моей памяти живёт,
Связуя времена и расстоянья».
(В. Шостко)
Горе горькое рано выпито,
Ни души родной ко семнадцати.
Не видать, видать, счастье девичье.
Видно, кланяться горю вечно ей.
Ой, куда пойти сиротинушке?
Ой, кому отдать сладу сладкую?
Отняла война любо - молодца,
Как глянул с коня... да и помнится.
Ох, и есть всего, что коса руса,
Ручки ловоньки, раскрасна краса.
Кто возьмёт красу бесприданую —
Ласку не сыскать безобманную.
По-над речкою, где кресты... кресты...
Слёзной горечью глазки выпиты.
Поклонилася всему родному
И сестра и дочь богу одному.
Горе горькое, узелок в руке,
К босым ноженькам травы ластятся.
Далеко вперёд — трубы дымные,
Позади село — дни не сытные.

ДУМЫ ГУЖЕВОГО КОНЯ
Кабы был я конь, ой, да, вольный,
Полюбил бы я лошадь белую.
Я б ходил за ней, за гривастою...
Кабы был я конь, ой, да, вольный.
Каждой жилкою в жизни жилюсь я,
Чуждой волею охомученный.
Мой хозяин груб — пьяный мат да плеть,
Хоть и стар, как я, в пору околеть.
В ковылях по грудь лошадь белая,
Шал и резв при ней жеребёночек...
То — мечта моя — степь раздольная,
То — всей жизни сон — воля вольная.

«ВИТЯЗЬ»
Через дружка, соседа по «общаге»,
Достал себе будильник, дефицит.
Теперь никто не взыщет с бедолаги —
Мой мозг, уставший, службу не проспит.
Будильник — блеск,
С названьем гордым «Витязь».
И стоит-то всего лишь пятерик.
Сработает — подпрыгнув, сматеритесь.
Готов будить хоть целый материк.
Со знаком качества мой «Витязь»,
Экстра-класса,
Не механизм — сплошные чудеса.
Сбежит вперёд за час на четверть часа,
Потом стоит, икает полчаса.
Сойдёшь с ума от витязя такого.
Звенит когда захочет, паразит.
Закажешь на день звон, на полвторого —
Он, леший, только ночью загремит.
Сегодня, вместо в семь утра, в час ночи
Проснулся я, как только задремал.
Но на него обиделся не очень —
Внеплановую песню написал.
В субботу с ним пойду я в мастерскую,
Спущу ещё пятёрку на ремонт.
Я новый брать будильник не рискую —
Вдруг хлеще попадётся обормот.
1984 г.

ТИМОШКЕ
Мы в друг дружке души не чаем.
Я — за чаем, ты — у колен.
Ах, как трогательно встречаешь
Ты меня после суточных смен!
Светлой искренности собачей
Восторгаюсь я всякий раз.
Меж людьми, мой лохматый, иначе.
Поучиться радушью — у вас.
По-собачьему, по-простому,
Не коснувшись оставленных щей,
Ты умеешь скулить по живому
Средь бездушных квартирных вещей.
Мы в последнем с тобою схожи.
Только всё же, тебя поласкав,
Я к гитаре бегу из прихожей,
Даже шляпы порой, не сняв.
Лишь баски под рукою заноют,
Бросив влажно-печальный взгляд,
Ты уходишь, и дверь за собою
Закрываешь за так, без наград.
То ли ревность съедает? Не знаю.
Толи звуки по нервам скребут?
Я во всём тебя понимаю,
А вот в этом понять не могу.
Может, нам завести гармошку,
Коль в гитаре собачья грусть?
Ты б подлаивал ей немножко.
Я упрямый, возьму — научусь.
Нет, прости меня, друг Тимошка,
Сходит эта затея к нулю.
Без гитары под эту гармошку
Я, как ты без меня, заскулю.

СОБАЧЬЯ СВАДЬБА
Чапа — сучка, Чапа — собака,
Не поймёшь, породы какой,
Но её опекает бабка
Из квартиры сорок восьмой.
Из-за Чапы такие драки
Кобелиные под окном.
Из-за Чапиной грязной с….
Будоражит ночами наш дом.
Что такое собачья свадьба —
Влезь чужак, размотают кишки!
Кобелить по соседским усадьбам —
Это лишь человечьи грешки.
Люди, люди, и мы — природа,
Нам никак не уйти от драк,
Вон Петро, при честном народе,
Наскочил на ревнивый кулак.
Погляжу на разумное племя —
Чем мы лучше дворовых псов?
Всё отличье — в страстное время
Запираемся на засов.
У природы свои законы —
В год голодный и на войне,
Обходя любые препоны,
Отдавались любви вдвойне.

ЭКСЦЕНТРИК
Эх! Мне с родни такая удаль!
За циклом цикл, на форсаже,
Как МИГ, летает мотоцикл
По вертикали, в вираже.
Рванул второй, вдогонку — третий.
Так прост несущий их закон!
Но сколько сыплет междометий
В восторге зрителей балкон.
Под нами ходуном постройка —
Арена храбрых удальцов.
Как вихрь, стремительная тройка
Замкнула тесное кольцо.
Не слышно, что кричит соседка, —
Азарт кипит в её глазах.
Прочь тянет мать свою трёхлетка —
Девчушка в страхе и слезах.
Не звёздная, но всё ж — орбита.
Вниз мягко падают цветы.
И спросишь сам себя открыто:
— А смог бы ты?
— А смог бы ты?

ГОРОЖАНИН
Виктору Тарасову, другу детства,
боксёру и лихому таксисту.
Жизнь бросает мостовую
Мне под ноги жёстко-жёстко.
В седоках судьбу несу я
Ох, как лихо! Ох, как броско!
Весь, как взмыленная лошадь,
В пене пота и нахлёстах.
Сердце — сбитое копыто
Всё в мозолистых наростах.
С плеч судьбу свою не сбросить —
Вечно жилиться боками.
Никогда не обменяться
Мне с другими седоками.
В пене пота и нахлёстах
Мчаться лихо, мчаться броско,
Никому не уступая
На житейских перекрёстках.

*  *  *
Шандер! Я мечтал об этом дне.
Встретиться с твоим горящим взглядом,
Медленно пройти по тишине,
Чувствуя, что друг со мною рядом.
Юности походные костры.
Сколько мы огня из них вобрали!
Ночь падёт, до утренней поры
Мысли вслух вдвоём перебирали.
На скаку врезались в старину —
Сабель звон, орудий канонады...
Каждому «удару по врагу»
И сейчас до опьяненья рады.
Вишера, холодная река,
Жжёт вода мозолистые пятки.
И опять на гребь легла рука.
Вновь в закат впечатались палатки.
Убегали горизонты вдаль,
Строгие вершины вслед глядели,
В нашу грудь, как в броневую сталь,
Бились в злом бессилии метели.
Песни. В наши юные года,
Сколько их разнёс буяный ветер!
Думалось ли нам с тобой тогда,
Что они вернутся в этот вечер.
Медленно идём по тишине.
Сколько нам ещё шагать осталось?
Как я рад, что в этой жизни мне
И мужать, и петь с тобой досталось!
Апрель 1971 г.

БОЛЬ
Когда на сердце боль,
Когда на сердце — боль.
Его ты строгой волей не неволь.
Пускай бредёт неведомо куда.
Ему так надо отдышаться иногда.
Побыть с самим собой вдали от суеты.
Взглянуть на жизнь, как птице, с высоты.
Глотнуть свободно синевы хоть раз,
Не ощущая на себе пытливых глаз.
Мужское сердце и в мужских делах
Живет, рискуя, презирая страх.
Так не пытай, любовь, его в тисках.
Всегда твоё!
Всегда в мужских руках.
Молчит подолгу про себя оно.
Приходит миг — и всё — до краешка полно.
Мужское сердце тоже знает боль.
Дозволь ему побыть с самим собой.
Дозволь.

*  *  *
Как много повторилось вёсен,
Дождей при солнце и снегов.
В глаза глядит безмолвно осень
Прощальной нежностью цветов.
Вращая полог небосвода,
Зарю сменяя за зарёй,
Играя внешностью, природа
Лишь прошлый облик вторит свой.
И в разговоре вроде б новом
Вдруг память ловит жизнь на том,
Что ей до вздоха, жеста, слова
Сценарий-диалог знаком.
Душа недетская устала
Любить земную твердь и высь.
Недорогой казаться стала
И трижды прожитою жизнь.
Да, так. Но как же защемило,
Сдавило болью сердце мне,
Когда родная вишня мило
Не забелела по весне.
Ведь и моя неотвратимо
Придёт последняя зима.
Всё в этой жизни повторимо —
Неповторима жизнь сама.

НОЧЬ
Когда я один остаюсь, в полусне,
Какая-то женщина плачет во мне.
Бессильно уткнула в ладони лицо,
На пальце от слёз потускнело кольцо.
То, может, моя постаревшая мать,
Уставшая сына на родине ждать?
То, может, сестра ждет, чтоб я горячо,
По-братски ладонь опустил на плечо?
Быть может, ту женщину, что предала,
Отставшая совесть в пути нагнала?
Иль годы любившая тайно меня,
За робость признаться терзает себя?
То, может, моя повзрослевшая дочь —
Вдруг стало по-детски ей боязно в ночь?
Не спится. Не спится. И тихо во тьме
Печальная женщина плачет во мне.

В ТУМУ
Автобус из Рязани катит в Туму,
В нём каждый думу думает свою.
Старушка — с рынка,
Сводит деньги в сумму,
Да, видно, не выходит по уму:
— Уважь, милок, сколь —
Осемь раз по сорок?
И тридцать, по полтинник за кило?
Подбил.
— Всё, мать? Гляжу я, торг не дорог —
Чего ж тебя на рынок понесло?
— И хде ж их взять? Су всех сторон одна я,
Не дал господь быть счастью моему.
А пензия, сынок, у мне такая —
Хошь — в рай з иё,
Хошь — на плечо суму.
Уж я молюсь, чтоб опочить так сходу,
Гудут в бессонье ноги по ночам.
И так добра видала от народу —
Ни в бремя б слечь суседям да врачам.
Натруженные, старческие руки,
На левой — вдовье тусклое кольцо.
Как хочется порвать кольцо разлуки
Мне с краем детства, мамой и отцом.
Дела, заботы... всё как будто вечно.
Вновь ухожу в задумчивость свою.
Девчушка за спиной светло, беспечно
Поёт, поёт, подобно соловью.

ПЕСНЯ
За окном беспечную гулянку
Затевает хмельная весна.
Разверну я душу, как тальянку,
Вылью в песню всю её до дна.
Не собрать друзей моих по свету.
Далеко от стороны родной
Сам себе пою я песню эту,
Лишь тальянка верная со мной.
В юности цыганка нагадала —
Жить мне в грусти восемьдесят лет.
«На чужбине встретишь,— уверяла, —
Свой последний, пасмурный рассвет».
Всё, как есть, предвидела цыганка.
Бьётся песня в низкий потолок.
Знает только грустная тальянка,
Как я в этот вечер одинок.
Снится сердцу, снится край любимый,
Взгляд отца и детских лет друзья.
Понял я — без родины и с милой
До конца счастливым быть нельзя.

ПОМНЮ
Помню лёгкую поступь зимы молодой
Над Уралом, над синей притихшей тайгой.
Помню юность, она, словно песня, жива,
У которой едва ли забудешь слова.
Помню. Помню тебя, мой высокий Урал!
На твоих перевалах я рос и мужал.
Ты — сосняк, что над зыбкою пел мне светло,
Кто с надеждой меня становил на крыло.
Пусть кружил я вдали от родных берегов,
Только сердцем всегда слышал зов сосняков.
Возвращался к тебе, сколько б ни колесил,
Ты мне песнями матери душу лечил.
Провожал непогодой, нахмурен и зол.
Ревновал. Верь, я лучше земли не нашёл!
Кто свой берег, как юности песню, впитал,
Возвратится домой на последний привал.

ОТЦУ
(Памяти Валиулина Халиуллы)
Спи, отец. Тиха твоя могила.
Семь берёз, как семь твоих детей,
Головы склонив к тебе уныло,
Льют печаль осеннюю с ветвей.
Золотое время, золотое.
Так закат задумчивый красив.
Дарит и берёт земля земное,
Никого об этом не спросив.
Вон по той вон тропке над рекою,
Молодой, певучий, полон сил,
Ты меня, как счастье дорогое,
На плечах ребёнком проносил.
Многое забвенья скрыла снежность,
Только зримей стала и ясней
Синих глаз отеческая нежность
Под разлётом чёрных крыл бровей.
Всех оплачут нас, разветрив косы,
Скорбные берёзоньки в свой срок.
Где звезда упала тихо в росы,
Каждому с рождения — росток.
Отпоёт в губах моих берестка.
Я уйду, не сделав в мире зла.
И моя заветная берёзка
Уж давно под небом подросла.
Не страшна мне смерти неизбежность.
Сердцу сына видится за ней
Синих глаз отеческая нежность
Под разлётом чёрных крыл бровей.
1987 г.

СТАРЫЙ ДВОР
Старый двор, тихий двор,
Синева глубинная.
В синеве — белая
Стайка голубиная.
Там под каждым окном
Красные рябины,
Да стучат в домино
В маечках мужчины.
У поленницы дров
Ребятня с гитарой.
Слышу песню без слов,
Да мотивчик старый.
Притулилась плечом
Яблонька к сараю.
Где-то в детство своё
Там и я играю.
Вон, в раскрытом окне,
Мама молодая
Улыбается мне, головой качая.
Жёлтый примус.
Давность дней.
Весь в древесной стружке
Папа варит чёрный клей
В старой медной кружке.
Тихий двор, добрый двор,
Нам не повстречаться.
Мне в высокое окно
Голубки стучатся.
Как хочу я туда,
Память ножевая,
Где отец мой живой,
Мама молодая.

*  *  *
О чём поёшь, бездомный ветер,
За долей призрачной маня?
Не за тобой ли в грустный вечер
Метнулась молодость моя?
Ты так взвывал над хмурью стылой.
Ты так взывал покинуть дом.
Напел душе моей унылой
Мечты о дальнем, голубом.
Тоской отца, печалью мамы
Глядит в глаза пустынный сад.
Каким слепым, каким упрямым
Я был так много лет назад.
И прожил, словно жизнь чужую,
Чужую женщину любя.
А ту, единственно родную,
Лишил любви, лишил себя.
Познало сердце запоздало —
Нет счастья в дальнем, голубом.
Оно в саду моём увяло
Никем, не сорванным цветком.

МОЛОДОСТЬ
Плачет вишня белыми слезами.
Гасит май последнюю зарю.
Как весну, печальными глазами
Провожаю молодость мою.
Вот и мне пора — вздыхать о прошлом,
С грустною утратою мирясь.
Быстро тает в сумраке тревожном
Облаков малиновая вязь.
Не продлить весеннего цветенья,
Молодость в руках не удержать.
Вроде и немного от рожденья,
А морщин уже на сорок пять.
В жизнь-пучину канув с головою,
Не щадя ни тела, ни души,
Молодость смеялась над судьбою,
Не скребла на старость лет гроши.
Вот она мелькнула безвозвратно,
Чернь волос, украсив добела.
Отцвела. А всё-таки отрадно —
Ах, какою молодость была!

У БАБЫ ЗИНЫ
У бабы Зины древние гардины
И плюшевые шторки на дверях.
С ней возвращаешься в далёкие годины,
Когда мальчишкой бегал по двору в соплях.
Днём баба Зина сидит у магазина,
Торгует семечками, а под подолом,
Для душ больных всегда найдётся четвертина,
За что мужчины любят Зину всем двором.
Дивчина Зина была — картина,
Полтинник в прошлом — хоть на сцену,
хоть в кино –
Терял рассудок любой мужчина,
Представив Зину без кимоно.
Мы с бабой Зиной родственные души —
Играла, пела немало лет.
Но семиструнку сменила сумка,
В которой семечки, кулёчки из газет.
Сижу и «грею» стопарь гранёный.
Грибок солёный под первачок.
Пою влюблённый в портрет стекленный.
Жаль, был в их юность я соплячок.
Фингал под глазом, как есть бродяга.
Нужна бодяга, в аптеках нет.
Сто трав целебных, другим во благо,
Сокрыл старинный резной буфет.
Вот отыскала баба Зина средство,
Глаза лучатся ласковым теплом.
Мне помогает её соседство
Вернуться в детство и в отчий дом.

ЧЁРНАЯ СТРЕЛА
У Оки, под Старою Рязанью,
Собирал я терпкий дикий тёрн.
Обожгло мне сердце, будто сталью,
Горькой правдой варварских времён.
Может, я — потомок Тамерлана,
Может, пра-пра-пращур мне Батый,
Только я в есенинской Рязани
Всеми принят, и везде на «ты».
У меня жена не чтит Корана,
Добрая российская душа.
По любви за мною — без аркана.
Третьего голубит малыша.
Отпылили грузные копыта
Скакунов воинственных племён.
Скрыл следы пожарищ и убитых
Под корнями цепкий русский тёрн.
Оттого и ягоды, как слёзы,
Дымчатые, терпкие на вкус,
Что питает память горькой прозы
Из глубин российских каждый куст.
Нет, не меч священный Коловрата,
То Батыя чёрная стрела,
Пущенная в древности когда-то,
Мне сегодня сердце обожгла.

ФИЛОСОФСКИЙ ЭТЮД
Кому-то жизни — миг, кому-то — век.
Лишь время и пространство бесконечны.
Ты разумом бессмертен, человек,
Когда и Солнце и Земля не вечны.
Как угли отпылавшего костра,
Угаснет благодатное светило.
Земная льдом покроется кора,
Что временно твой разум приютила.
О, человек! Как для Земли Адам,
В земном раю рождён ты для Вселенной!
Не доверяйся слепо всем плодам
В век ядерной угрозы повседневной.
Я в дарвинизме не ищу изъян,
Но, в жутких джунглях прыгая по веткам,
Среди подобных людям обезьян
Не жаждет, ни одна стать человеком.
В незримое твой разум заглянул.
К землянам звёзды обернулись ликом.
А ты ещё «аулом на аул»
Идёшь в грабёж в остервененье диком.
За соли горсть, за золото и власть —
Безумство — упиваться братской кровью.
В одной душе (что это за напасть)
Злодейство уживается с любовью?
Как можешь ты того не уяснить,
Взлетев умом в космическую эру,
Калекам и векам не возродить
Обугленную взрывом биосферу.
Не воцари безумство над умом!
Разумному — величие и вечность!
Не сгинь, Земля Адамова, — мой дом,
В пространстве и во времени
В забвеность.

РЯЗАНЬ — МОСКВА
В Москве всегда есть мясо и цветы.
В Рязани куры синие да песни.
Вот вновь в Москву за весом колбасы
Качу в свой драгоценный день воскресный.
Народ дивится планобестолковке.
Сидит в Мяс-Мине враг иль просто дрянь.
Опять наш план по мясозаготовке
Свезли в Москву, а мы везём в Рязань.
Не лучше ль было б разделить по чести
Продукт, что создал мой рязанский брат?
Нет, всё туда, как будто там под песни
Столует весь наш пролетариат.
Оно, наверно, так и есть — с мешками
Бегут Москвой казанцы, туляки...
Их москвичи приветствуют смешками —
Глаза с пятак, в ладонях — пятаки.
В очередях народно и нервозно.
В них бродит нездоровый разговор.
Быть может, петь об этом несерьёзно,
Но я с натуры, я — не фантазёр.
Лицо — забота женщин и девиц,
У них всегда припудренные мины.
А у столиц, как видно, вместо лиц
Искусно размалёваны витрины.
1983 г.

КАПИТАНЫ СУДЬБЫ
Мы все выходим в море жизни,
Звезде доверившись своей.
Кому – стихии плач на тризне,
Кому – кладбище кораблей.
Идём сквозь штормы и туманы,
Сквозь свет и темень миль мирских.
Люди,
Мы все капитаны
На палубах судеб людских!
Нам достаётся, от рожденья,
Кому – фрегат,
Кому – баркас.
И сил неравенство в сраженье
Ждёт в море каждого из нас.
Нам расставляют льды капканы,
И рифы, в черни вод мирских.
Люди,
Мы все капитаны
На палубах судеб людских!
На абордаж идём отважно!
Лидируем, пасуем в тыл.
Трусливой дрожью иль натяжно
Поют канаты наших жил.
Идём под флагами,
как страны,
На румбах скрещенных мирских.
Люди,
Мы все капитаны
На палубах судеб людских!

ЛЕВОЙ – ПРАВОЙ
Рота!
С места, строевым, шаго-ом-м-арш!
Раз-два! Левой! Раз-два! Левой!
Запе-вай!
Я был здоровый капитан, хотя не здоровенный.
Прошёл в боях Афган без ран,
десяток лет военный.
Мне до майора пять шагов —
без армии — не жить! —
Тут заартачилась нога, не хочет, блин, служить.
Прыг-скок…прыг-скок…прыг-скок…прыг-скок…
Не хочет левая нога Россиюшке служить.
Прыг-скок на пра…, к врачам на пра…
Без них, ведь, пропадёшь:
«Не хочет левая нога служить, ядрёна вошь!».
Военврачи, профессора, судили да рядили,
И к ампутации, судом, ногу приговорили.
Родную, левую ногу — «Пилить!» —
приговорили.
Джик-джик, джик-джик, джик-джик… Готово!
Очнулся ночью, заорал, безумствовал сверхзлой:
«Какой премудрый Пирогов орудовал пилой?
Где правая моя нога?! — пустая простыня…
Эй, мужики! Эй, медсестра! Что это за фигня?»
Джик-буль, джик-буль, буль-буль-буль-буль...
«Какой нетрезвый эскулап уродовал меня?!»
Вот встану, твёрдо на протез,
раздам врачам пилюль.
Пока страдал, насобирал,
для них, мешок и куль.
Салага-фельдшер «прописал» мне:
«Кэпман, кушай мел!»*
Я этот мел и пил и ел. И гляньте — исцелел!
Пиф-паф! Пиф-паф! Трата-та-тата…
Мудрёных тех профессоров,
к стене, и на прицел!
Жаль, до министра не дойду,
я б враз — приказ, и бац!
Все эскулапы у меня потопали б на плац,
Чтоб анатомии врачей учили на плацу!
На пра! На ле! На пра! На ле! —
положено бойцу.
Раз-два! Левой! Раз-два! Левой!
Кто левой-правой, у того башка бойца —
не пень.
Пусть эскулапы на плацу
«танцуют» каждый день!
Раз-два! Левой! Раз-два! Левой!
Рота, стой! Раз, два.

ХАНДРА
1
Мост над Китоем. Лес на воде.
Я тоже — бревно в течение жизни.
Станет река подвластна зиме.
Стану и я мясокостною льдиной.
Вздыбит весна ледоход, и рекой
Тронется лес, оживая, до устья.
Телом бездушным сгнивая в земле,
В солнечный мир никогда не вернусь я.
2
Перешагну я красную черту.
Скользну на свет запретный светофора.
Я жив ещё, но на мою беду
Уж воронья кружит немая свора.
Устал от суетного бытия.
Мне лживый мир
как склеп бездушно-смрадный.
Покой потусторонний забытья
Не лучше ль этой жизни безотрадной?
3
Подумал так. Потом остановился.
Врагам на смех? Что завтра, без меня?
Как дочь? Как мать? А вся моя родня?..
Уйти бессмысленно — зачем тогда родился.
Нет-нет, я буду жить! Я буду петь!
Упорствовать, неистовать и злиться!
Уж если смерть, так в схватке умереть,
Лишь только б верить — правда, совершится.

*  *  *
Я люблю людей, но ненавижу
Тех, кто чином бог, душою — раб.
Раб карьеры и слепой наживы
И по жизни скрябает как краб.
Он твою нелепую ошибку
Со злорадством выставит на вид.
Шефу «зад оближет» за улыбку
Лжепатриотичный индивид.
Не с руки с такими в одиночку.
У него в начальствах кум и сват.
А вчера он пышно выдал дочку —
Сам Сан Саныч был там, говорят.
Ничего, недавнею весною
Стали добираться до таких.
Тот, что не здоровался со мною,
Заму сдал портфель да приутих.
Бездарь чтим, дельцам подносим взятки...
Кто ж в расплоде мразей виноват?!
Если б миром встали против гадких,
Извели бы, бьюсь я об заклад!

ПИСЬМО ИВАНА ТАЛОВА
из психиатрической больницы в Галиничах
своей неверной жене
Ну, что ж ты, полу дурочка, наделала? Ведь ни на йоту зла тебе не сделал я. Был глубоко растроганный душой и от того отправился в запой. Спьяна, не мог не то чтоб «в рог», да ж сматериться я. Зачем царапала себя, звала: «Милиция!» Меня ж те, в сером, змии-Горынычи, связали и свезли в Галиничи.
Здесь вместо стёкол — сталинит. Забор — бетонный монолит. Врач сам кретин, у нас ворует инсулин. Здесь без свободы, без питья томится психобратия. Кого тут нет! Хошь — создавай кордебалет.
Тут корефан решил в Афган. Убёг, в музее скрал наган, да перегнул, нет, чтобы прямиком в Кабул — притопал в райвоенкомат, просил патроны, автомат... Но военком забрал наган и — в дверь — пинком.
Он снова здесь. Не ест, хандрит. Медперсонал при ём дрожит. Не доиграл, зато — стал лидер неформал. Весь корпус наш к ему примкнул. «СА» покинула Кабул, Но он сказал: «Душманов за стеной — завал!»
Как вы, тепереча, мы перестроились. Ох, и собранились! Ох, мы и ссорились! В финале всё ж таки родили хартию — наш вклад в борьбу за демократию.
У нас доцент, так аж, свихнулся за политику. Ещё до гласности вживлял он критику. А адвокат один, борец за нацию, скооперировал юрконсультацию.
У нас программа и устав, бюро. Вхожу в его состав. Работы — тьма! Ка б не сойти с её с ума. То обсуждаем Чернобыль — проникла ль к нам радиапыль? То судим тех, кто запечатал нас тут всех.
Свой подлый план вы с хахалем состряпали, мешал я вам — в Галиничи упрятали. Дурилки в бражку плесканули мне, с её и стал я не в своём уме. С тобою он мой пенсион изводит начисто. Ох, отомстит вам наш союз за все чудачества! Постановила неформалия — душманы вы и аморалия!
Тебе мы, нечисть, начистим рыло! Ты, чифиристка, то заслужила. Акт будет нежным, без терроризма, в пределах рамок гуманизма. А дармоеда твоего, Алкаш-Василия, со-облазнят и — и под статью насилия. Мы с женским корпусом перезнакомились, сквозь сталиниты ссемафорились.
Я отоспался, отрезвел. Чуток сознанием прозрел. Наш неформал мне кое-что растолковал. Пока дружил я с бормотой, страну охватывал застой, было б хужей, да мор свалился на вождей.
Теперь я понял: жить как жил, так жить — не стоило. Нам злонамеренно, за грош, сбывали поило. Мозга туманила всем иерархия, внутрипартийная цвела монархия.
Все, как один, решили выйти мы здоровыми. Нужда отпала дурь валять с вождями новыми. Наш неформал вести контроль во всём торопится. Кто нас левей, кто нас правей — не поздоровится!

Талов Иван.
29 мая 1986 г.

*  *  *
«Жена-татарка, мать-еврейка, батя-немец,
А сам я — вроде  русская душа».
Живу в Рязани, мне ни холодно, ни жарко,
Вот только денег не хватает ни шиша.
Друзей полно, хорошие ребята.
Мне всё равно, каких они кровей.
Такие есть — родней родного брата,
Их паспортов не видел, хоть убей.
Узбеки заживо сожгли намедни турка.
Душа и разум их во власти сатаны.
Мне на вокзале рассказал об этом урка,
Бежавший с турками в Рязань из Ферганы.
В Тбилиси чёрт загнал помыться в баню —
Как турок, сам из Грузии бежал.
Я ж в детстве был подвергнут обрезанью —
Отрезали б, коль в бане был кинжал.
И плакал ночь, и трясся на перроне.
Кумекал, кушая рублёвый их лаваш.
Сын пахаря, в мозолях все ладони,
По вкусу чувствовал — в лаваше хлеб-то наш.
По мне долой все денежные знаки!
Меняешь килограмм на килограмм?!
У нас на тыщах га в России злаки,
А что у вас и сколько — знаешь сам.
Вот килограмм гвоздей, они с Урала.
Тебе, грузин, обширный строить дом!
Давай-ка, из коньячного подвала
Неси кило, там сговоримся о другом.
Не верую ни в бога, ни в аллаха.
И далеко, увы, не иудей.
Залитый кровью камень Карабаха
Бросаю в оболваненность людей.
Когда же ты зашевелишь мозгами,
Многострадальный мой народ простой?
Бугры дерутся нашими руками
За жирный куш, за ложный титул свой.
Россия — мать, кормилица и прачка,
Вновь у сынов твоих на языке
Кровавые слова — «свобода! стачка!»
Каким-то будет знамя на древке?
198…? г.

ЗДРАВСТВУЙ, СТАРОСТЬ
Здравствуй, старость, с клюкою и дрожью
В дряхлых ляжках и тощих руках.
Повстречал я избранницу божью,
Предмогильный прочувствовал страх.
Полуслепо шла, вытянув ручку,
Шепелявя, другою — крестясь.
Ошарашен — вложил всю получку.
«Сгинь!» — подумал, в душе помолясь.
В драно-древнем измятом пальтишке
Потащилась, в калошах пимы.*
Мяч футбольный гоняли мальчишки —
Долго было ещё до зимы.
Вслед тебе, уходя — приходящей,
Грустно-грустно глядел и молчал.
Где за городом ветер скорбящий,
Твой безлюдный, безмолвный причал.

В «ЧУДОВКЕ»
— Жизь пошла — сплошная невезуха:
Запил сын, отравлен кем-то пёс... —
Завывая, плакалась старуха.
Было бабам жаль её до слёз.
— Лечь, уснуть и боле не проснуться.
Рази это жизь — сплошной абсурд.
У кавой-то бройлерки несутся,
А у нас несушки не несут.
Дети лгут. Всё прямо опостыло.
Дочь, за сорок, забрюхатела с каго?
Никоды мужьёв у ей ни было,
Рази чё, от чёрта самаво.
Сынка, гад, уккумулятр ЗИЛ-ов
Пёр до станции, там задарма пропил.
Восемь километров — сколько силов!
А дрова сготовить — нету сил.
Вон поёть с лягушками у пруда:
— Ква! — лягушки.
— Квваа! — икочет он.
В наше заболоченное ЧУДО
Не доходит даже почтальён.
Я б списала старшему в столицу:
«Приезжай, сынок, поправь дела...»
— Грудь болит, в районную больницу
Залегла бы, коль дойти могла.
Хоть была б поблизости церквушка.
Говорят, пооткрывали в городах?
Крестилась и плакалась старушка
Наново о горестных делах.

БОМЖ
Я иду по тротуару,
Собираю стеклотару
И «бычки» что посмачнее*
В целлофановый пакет.
В ночь одну моё жилище
Стало грудой пепелища
И брожу я, вшивый, нищий,
Не жилец и не скелет.
Нет приютного порога
Ни у власти, ни у бога
И работы без обмана,
Без прописки, тоже нет.
Было всё, братва, когда-то:
Кров, жратва, любовь, зарплата,
Даже пользовался блатом...
А теперь не мил мне свет.
В грязной луже лёжа, матом,
По буржуям-демократам,
Как свинцом из автомата,
Баба правдою палит.
Только кто её услышит,
Монолог-пальбу запишет?
Подношу стакан ей крепкой —
Горе жгучее залить.
Руку тянет, смотрит тупо,
Улыбается беззубо.
Я её когда-то знал
Актрисой МХАТ.
При царе царил Распутин,
При Борисе правит Путин...
Под кого же пляшет Русь,
Едрёна мать?!
Мы идём по тротуару,
Ищем, где столкнуть нам тару.
БОМЖ, он только с виду старый —*
Копошись, пока живой!
Из-под юбки у старухи
Купим «сосочку» сивухи,*
Что ещё быть может лучше
В нашей жизни бомжевой!
Дабы скрасить ночь с актрисой
«Щипанул» на рынке рису,*
А дошли... и прослезился —
Лучше б бог к себе призвал.
Чтобы мир сей провалился!
Вновь убежища лишился:
От чеченских террористов
Опечатан мой подвал.

ДОМОЙ
На проводы А.Ш.
Уеду домой!
Там стану муллой.
Зачем мне Россия дурманный?
Там сад-виноград,
И каждый мне рад,
Не стану болтаться здесь пьяный.
Там нету подлюх,
Помоек и мух
И вместо бомжей аксакалы.
Любимой страна
Кругом чайхана,
Тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны…
Скорее домой,
Чтоб стать там муллой,
Зачем мне Россия дурманный?
Мой сад-виноград,
Мой брат будет рад,
Россия, прощай, полупьяный!

ВОР
Не рассчитал чуток карманник-вор,
Украв в час пик,
в троллейбусной толкучке,
На портмоне похожий мой блокнот,
Исписанный стихами
(в день получки).
Случится же такое.
Может раз,
Лишённый тем «малинового» пьянства,
Читает строки вор без пышных фраз
О людях долга, чести, постоянства.
И, может, от прозрения души,
А, может, просто так, для «антеррессу»,
Вдруг выдаст под гитару корешам
О лётчиках — не «Мамочку Одессу».

КОЛЬКА
Лет пять не видно было Кольки.
То он — не он? Серьёзный вид.
Всё те же синие наколки,
Но на руках ребёнок спит.
Жена. Во, жизнь! Ведь то — Лариса.
Так ясно всплыли детство... двор...
Он зло язвил ей: «Крыса! Крыса!»
Она в слезах: «Дождешься, вор!»
По локоть синие наколки,
Но на руках — ребёнок спит.
И так поверилось мне — Колька
Уж никогда не «загремит».

ОТКРОВЕНИЕ БОРМОТУХИ
Я — бутылка в зелёном мундире,
Алюминиевый козырёк.
Только выплесну жгучую душу —
Пустозвонно качусь за порог.
Но меня «санитар природы»,
Как алтын, извлечёт из помой.
Сто вторым сунет к братьям стеклянным,
В грязный тюк за горбатой спиной.
Не сочувствуйте — он не нищий,
Предприимчивый «бизнесмен».
Он ведёт с бормоторгом местным
Наивыгоднейший обмен.
По мою воскрешённую душу,
Лишь взойдёт над витриной заря,
Скачут рысью тропой проторённой
Три закисших «богатыря».
Выворачивают карманы —
У троих отзвенели бока.
Касса медь пожирает рьяно
Даже с крошечками табака.
Если в праздник на скатерти снежной
Есть коньяк звездогрудый и ром,
Их лизнут из напёрстков хрустальных,
А меня — в «стаканы», под столом.
Но когда-нибудь я озлоблюсь,
Из трясущихся грязных рук,
Ловко выскользнув над асфальтом,
Вертану свой последний трюк.
Разлечусь я на мелкие части,
Вонью злой окропив асфальт.
Алкаши, с челюстями отвисшими,
Над разбитой душой поскорбят.
Разберут меня малые дети
По осколочкам и — в «секрет»,
В городских закопают сквериках
Вместе с фантиками от конфет.
Мальчик мой, сквозь мои осколки
Разгляди тьмы и света грань.
Злым дурманом моих собратьев
Душу светлую не испогань!

ОСТОЧЕРТЕЛО
Я жил, не зная дат и дней недели,
Но как-то враз мне пьянки надоели.
Мой организм мутить попёрло с водки.
Трепал «Маяк» с чеченской бойни сводки.
Осточертели пьяные дружки,
Их скверные, «кэйфовые» подружки,
Замызганные, как пивные кружки,
В чьих головах интрижки да пирушки.
Осточертели! Поднадоели!
Придут, попьют, нагадят, обворуют,
Возьмёшь похмелье — сядут «на хвоста»,
Наобещают, лести наворкуют...
Обещанного жди, как от Христа.
Осточертели! Все надоели!
Брошу пить! Клянусь, ребята, Небом!
Мать-душа мне говорила так:
«Настоящий друг приходит с хлебом,
С водкой в дом приходит только враг».
Дверь на замок, послушался старуху,
И голоданьем чищу организм,
Урину пью, не морщась, как сивуху,
Лекарствам, предпочтя анахронизм.
Я выдержал психушную осаду —
Трещала дверь, и мат гремел за ней...
За это принял трезвость как награду,
Утратив «уважение друзей».

К РОЖДЕНИЮ ВИНА
(Подражая Я. Козловскому)
*  *  *
Того, кто сходит от вина с ума,
Ждут в будущем болезни и сума.
*  *  *
Безмерна пред людьми того вина,
Кто соку добродить дал до вина.
*  *  *
В том, что познали мы дурман вина,
Жены беспечной явная вина —
Поменьше было б праздного брожения —
Сок поднесла бы мужу до брожения.
*  *  *
Надпись на книге по хирургии
Дарю, кладя на сердце руку!
Дерзай, мой друг, сию науку.
Я верю — в час мой «рака-вой»
Спасительным лучом надежды
Сверкнет твой скальпель надо мной.

КОГДА УМРУ
Когда умру, над хладной головою
Не пойте грустных, гнусных панихид.
Пусть музыка, услышанная мною,
Печальная, но гордая звучит.
Когда земля вот-вот возьмёт в объятие
И нежный друг мне упадёт на грудь,
Душа покинет тело, как распятие,
В родное небо ей заказан путь.
Пусть прогремит серебряная птица,
Качнёт крылом, незримой, ей вослед
Небес российских грозная царица,
Которой посвятил себя поэт.
Пусть обо мне никто-никто не плачет.
Я отлюбил и прожил, как хотел.
Пусть выпьют и споют, а как иначе?!
Споют всё то, что я при жизни пел.

*  *  *
Не думай о смерти: прибудет,
Свершая намеченный путь,
Она о тебе не забудет,
Но ты про неё позабудь!

МИНОР
Умещается всё
В неторопкий минор.
Ты возьми, не спеша,
От басов «вперебор».
Подхвати, подхвати
Ми-минорность мою.
С болью жгучей в душе
Я тебе пропою
Об отставших ветрах,
О мелькнувших кострах...
Только долгую жизнь
Не уместишь в словах:
Каждый шаг, каждый вздох,
Каждый встреченный взгляд,
Как не жил, а летел
Всё вперёд — свят, не свят.
Не вернуть, хоть опять
День за днём повтори,
Тех же чувств, тех же встреч,
Отпылавшей зари.
Струны с сердцем в ладу
Так ведут разговор,
Словно жилы душа
Рвёт свои «в перебор».
В неторопкий минор
Умещается всё,
Что мелькнуло в глазах,
Что осталось ещё.

*  *  *
Мерцанье звёзд, громада мироздания,
Тревожное очарованье тьмы.
Таинственно немы вселенские создания,
Самим себе загадочные мы.

Я ВЕРНУ
Пожалей меня, полюби
Полупьяного, да живого.
Не руби сплеча, не губи
Непутящего, шибутного.
Я не пьяница, не слабак,
Просто, трезвым мне видеть жутко,
Как Россию свели в кабак,
И продали, как проститутку.
Дорогая, губы твои
Изогнула печаль подковой —
Подрубили крылья мои,
Залатай их, любовь, мне снова!
Русь поднимется и взашей
Всех предателей — сутенёров,
Как в семнадцатом, торгашей,
Изживёт из родных просторов.
Пожалей меня, полюби
Полупьяного, да живого.
Не руби с плеча, не губи,
Я Россию верну тебе снова.
09.05.2005 г.

ЧЕБУРАШКА-ИНТЕРНЕТ
Я, ребята, в Интернете,
Что корова в рок-балете.
Ну, зачем дедульке в семь десятков лет —
Жизнь познавшему в натуре,
От безделья, аль от дури,
Надо было лазать в этот Интернет?!
Неизведанное манит,
Будто кто меня шаманит,
Взял за стольник сервис-карточку «Этел»,
Час провошкался с «ключами»,
Цифирями, паролями,
Попотел, но всё ж попал, куды хотел!
Ох, какая же там каша!
Что есть наше, что не наше?
Чёрт рога себе сломает — не поймёт!
Прицепился сайт нерусский.
Я ж не знаю голливудский.
Всяк буржуй спешит представиться вперёд.
Вижу, тут бы вставить слово —
Я набрал по ихне «Love»,
Поднапряг своё умишко, сколько мог.
Не позорить же державу —
Очумело тыкал в «Клаву»,
Ну, а чаще, просто мышкой в кнопки «ОК».
Что такое гиперссылки?
Ткнул — посыпались «посылки» —
Не чета календаришкам в гараже.
Молодушки и старушки,
Хворостинки и толстушки
Так и сяк в бесстыжих позах, в неглиже.
Малазийки, китаянки,
Белые и негритянки...
Что творят там! Просто ведьмовской шабаш.
Покорившийся азарту,
За полдня профукал карту.
Мне по нраву больше детский «Ералаш».
Не прошло с тех пор декады,
Вдруг, звонят связисты-гады:
«Отключаем до оплаты телефон!
Не вписались в карту цены...».
Цифры счёта обалденны —
Я деньжищ таких не нюхал испокон.
Это что  ж за ноу-хау?!
Да ж связался с Токелау?
Десять пенсий за полдня проговоришь?!
Двадцать разных стран планеты
Обзвонил за время это.
Ну, не дед я одряхлевший — нувориш!
Интернет вам не папирус,
В нём живёт активный вирус,
Юркий, липкий, неприметненький собой.
Только вылечит Касперский,
Завтра новый вырос, зверский —
Ткнёшь разок мышой — он трижды за тобой.
Получаешь виртуально —
Платишь крупно, натурально.
Лучше с бабкой перед теликом сидеть.
Старый лох, вот дал промашку!
Вспомнил фокус — «Чебурашку».
Это ж копия с него, коль поглядеть:
Та же наглая программа —
Вам навстречу чешет дама.
Поравняется и выкинет сюрприз —
Распахнёт шубейку смело,
А под ней нагое тело,
Хошь не хошь, прохожий, пялься на стриптиз.
За ближайшим поворотом
Подойдут мордовороты.
Во, придумали гоп-стопники, ети…
Скажут скромно, без угрозы,
Гайдамаки-виртуозы:
«Чебурашку видел, дяденька?! Плати!»
06 июня 2005 г.
Рязань.