Адель

               
               
        Отдав сей замысел перу,
        Проникся сердцем я в среду
        Былых времен, героев прежних,
        Самоотверженных и верных.
       
      



Младой казак с ватагой дружной
За зипунами в поход уходил
И на тропинке с травой подорожной
Встретил казак цыганку Адель:
«Здравствуй, казак! Вижу взгляд ярко-пламенный.
Видно на картах дорога тебе,
Сердце-вещун, что молчишь, будто каменный?
Дай на дорожку скажу о судьбе.
Вижу поход и путь ваш прославленный,
Но не свернешь с дорожки в свой дом.
Будешь лежать стрелою израненный
На невысоком пригорке степном.
Сгубит тебя полонянка-краса,
Цвета небесной лазури глаза».

«Брось, не дури и не каркай вороной,
Присказки эти оставь для глухих.
Смерть тех прежде обходит дорогой,
Кто не живет по законам других.
Слов не теряй со мной понапрасну,
Не убоюсь твоих я речей.
Воля заменит мне девицу красну,
Степь мне милее синих очей».
Вздыбился конь, разнуздался буланый,
Будто почуял товарищ желанный!
Бьется он оземь, кусает узду,
Что растревожило душу твою?
Или, быть может, рвешься на волю?
Топчешь копытом земную руду.

Славно дрались и скоро прославились,
Удаль свою являя в боях.
На рубежах свинцом к персам сватались,
Шашкой рубили шапки в горах.
Времечко шло от заката к рассвету,
И отдохнув, вновь дрались по завету.
Славных походов было не счесть,
Шашкой рубились за русскую честь!
Время приспело, сердце в тоске,
Курень все чаще снится во сне,
Снится жена и малые дети,
Снятся поля и желтые степи.
Сердце заныло, пора бы домой.
Вдосталь всего, гой, братики, гой!

Видят склон и дозор у реки
Чуть поодаль, раскинули слуги шатры.
Тут и там разметались костры
Бремя сна опустилось, и други
Всей ватагой напали на струги.
Что же предстало их ясному взору?
Не богатство изысканных яств,
Не огромные рухляди горы,
Полонянки для шахских забав.
И одна среди них синеока,
Смуглолица, как жаркая ночь.
И словно средь пестрого бала
Красота безупречно ее выделяла,
Как крестьянку и царскую дочь.

Дивились братья добытым трофеям,
С любовью смотрели на царских невест.
С шатра мироточило сладким елеем,
В черствой душе заиграл благовест.
Как живое тянется к живому,
Устремившись бабочкой к огню,
Так влюбленные стремятся к алтарю,
Сочетаясь и давая жизнь другому.
Нет, не сразу казацкое стремя
Ощутило сердечное бремя.
Мало места стало в груди,
Хоть ты вой, хоть криком кричи.
Молчалив стал казак и задумчив,
Словно хворью закован падучей.

На зеленых персидских коврах
Средь деревьев тенистого сада
В сладкой неге купается шах
Под стенами великого града.
Красотой ослепляют цветы,
Хвастунишки тюльпаны и розы
Скромно, будто бы из темноты,
Неприглядные с виду мимозы.
Меж деревьев гуляют фазаны,
Бьют живительной влагой фонтаны,
И по-царски гуляет павлин,
Он цесаркам своим господин.
 В райских кущах для сладкой услады
Танцевали гречанки Эллады.

Горы яств, изюм и шербет
На столе у великого шаха,
Но не тронут сытный обед,
И не радует ранняя птаха.
Не встает с пола первый визирь,
Ждет пощады и плачет безвольно:
«О светлейший! Сладчайший эмир!»
Шах брезгливо сказал: «Довольно!»
Что за весть будоражит покой?
Что за тучи сгустились над садом?
Падишах вспоминал лишь о той,
Что красива, как кисть винограда,
Что, как майская роза, одна
Средь колючек пустынных цвела.

Стук копыт, трубят литавры
От великого града на юг
Проскакали отборные мавры,
Горожане шептались: «Мамлюк».
С давних пор в народных преданиях
Это имя служило венцом,
Наводящим ужас в селениях
И пугающим сорванцов.
И каким бы ни было задание,
Оставался лишь пепел костров,
Разрушенье несли и стенание,
Слезы страха, безумие вдов
Верноподданные падишаха,
Дети льва без упрека и страха.

Ветер гонит казацкие струги.
Дома ждут их казачки-подруги
И во сне, словно малые дети,
Улыбаются небу беспечно
(то бубнят, снимая сети,
То детей журят неспешно).
Холостяцкая жизнь априори,
Все гулять бы, гулять бы на воле,
И не слушать ничьих бы советов
Одному ведь не жизнь, а потеха,
Но однажды захочешь ответов
И поймешь, что любовь не помеха.
По-иному жить стали други,
Любы им полонянки-подруги.

Земля, браты, родные степи!
Полынь-трава горчит слюну.
Прохладой дышат наши земли,
Волк грустно воет на луну.
Здесь все пропитано свободой,
Чабрец хрустит под сапогом,
А осень с поднебесья громом
Встречает радостной грозой.
«Руби концы, здесь заночуем.
Лес недалече, вдоволь дров,
А завтра божий день почуем.
Пойдем, браты, за этот ров.
Разбиваем, други, стан!» —
Держал слово атаман.

Храбрецы казаки в буйной сечи!
Быль и небыль живут дружно вместе.
Нет, не любит казак красной речи,
Что кудахтать, как кур на насесте.
Но беспечен казак во хмелю,
Брага вяжет язык на петлю.
Ног не чует казак под собой,
К тыну гнется казак головой.
Шум и гам в казацком стане,
Брага льется через край,
И не брезгуют в дозоре,
От вина поднявши гай.
Птичий гомон, зверь страшится,
В чреве леса перс таится.

Позабыл казак о цыганке,
Не поверил в любовь лихоманки.
Синеокая с мысли не сходит,
Хороводы с девицами водит.
Прикипел к синеокой душою,
Без нее нет в сердце покою.
И решил: чувства выразить нежно,
Что любовь к синеокой безбрежна.
«Я люблю тебя с нежностью сердца,
Как умеют любить только раз,
Только раз открывается дверца
В мир, доселе закрытый для нас.
Если любишь меня ты до дрожи,
Значит, чувства в душе наши схожи.

Лишь плечами краса пожимала.
Русской речи она не внимала.
Иноземных кровей полонянка,
Дочь пустыни, цветок Иордана
С колыбели впитала законы Корана.
Оттого и не знала смуглянка,
Почему на сердце так сладко.
Речь журчала весенним ключом,
Песней птицы, лесным родником,
Устремляясь к вершинам, где гладко,
Над камнями белесая латка.
Слов не тратил казак больше зря.
Пусть для нас рассветает заря!
И алеют цветы сентября.
Протянул ей навстречу ладонь,
Запылал между ними огонь.

Ох, хитер на войне перский меч
Рубит головы ловко он с плеч.
Притаившись, идет по следам,
Обнаружив, готовит плацдарм.
Не уйти от возмездья врагу,
Ждет опасность на каждом шагу.
Ночью чуть зазевался дозор,
Войны спят на земле вечным сном.
Ждет опасность в ущельях меж гор,
Камни падают как снежный ком.
Крепко спят во хмелю казаки,
Спят в дозоре лихие клинки.
Предрассветный молочный туман
Степь окутал, как сонный дурман.
Лес таил в себе таинство времени
Лес стонал, разрешаясь от бремени .

Секунды миг, крылатое мгновение.
Порой нам хочется остановить течение,
Но время к нам неумолимо,
Судьба нам говорит: необратимо
Все то, что предначертано нам свыше,
Скребет секунды — черный кот на крыше!
В багряный цвет окрасилась трава,
Зловеще трепетала тишина.
Вкус крови — сладкая отрава
Пьянит, вбирает глубина
Инстинкт безумца, жажда в горле,
Горят глаза от вкуса крови.
Лежат тела на ратном поле,
Поник ковыль у статной брови.

«Беги, любовь моя, беги!
Укройся где-нибудь в степи».
Краса тянула за собой.
«Нет, синеокая, постой!
Друзей мне надо пробудить,
Гостей незваных отразить,
А ты укройся с глаз долой.
Беги!» — вскричал, толкнув рукой. —
Честь не в чести,
Коль слово честь забыто».
Лежали други, мертвым сном убиты.
«Вставайте, братцы! Враг в пути!
Живей, живей, сонное племя!
Руби, кромсай басурманское семя!»

Затих последний сабель звон,
Сменился крик на слабый стон,
Сменился день, в домах вечерят.
В пристройках жмется злая челядь.
С украдкой лани боязливой
Шла к стану девица-краса.
С угрозой сильного бойца летала дикая оса
И заставляла гнуться ивой.
Всё для нее большая новь,
Степь удивляла вновь и вновь.
Раскинулась в своем величье,
Смотри, любуйся на мое обличье!
Казацкий стан уж не узнать,
Ушла вослед былая стать.

Еще вчера в чаду застольном
Гутарили казаки вольно,
А вот теперь лежала рать,
Потупя взор на неба гладь.
Текли из глаз шальные слезы.
Лежал друг милый у березы,
Еще живой. Едва-едва
В нем жизнь казацкая текла.
Жгла губы горечь поцелуя,
Гроза метала гром, ликуя.
То меркнул свет, то вновь сиял.
В последний час казак сказал:
«Здравствуй, моя любовь синеокая,
Здравствуй, погибель степная моя.

Снимите шапки, братья-казаки!
Перед героями былых времен,
Пред теми, чьих не помним мы имен,
Пред теми, кто попал в силки,
Всем сердцем ждал освобожденья,
Кто сгинул, не вдохнув родной земли,
Чьё имя было тайным наважденьем —
Знаменьем девичьей любви.
Кто в кровь кусал, ломая руки,
Превозмогая ада муки.
Снимите шапки, братья-казаки!
Пусть в память расцветают маки
Не покорившихся своей судьбе
И павших на чужой земле.