Открой глаза

                обновление 21.11.11 (8-я гл.)


пролог

– За что нам небо дало душу грешную?
Чтоб жить легко в грехе или страдать?
Иль слепо чтоб брести сквозь тьму кромешную?
– Себя чтоб силой духа побеждать.



Глава 1

На заре туман растаял.
Стало видно всё и вся.
Пролетела птичек стая.
«Здравствуй, милая Земля», –
прошептала, просыпаясь
после долгих дивных снов,
девушка, нам намекая,
что мы встретимся с ней вновь.

***

На другом конце Вселенной,
где миров сошлись пути,
где горит огонь нетленный,
лучше места не найти,
чтоб почувствовать просторы,
раствориться чтоб, пропасть,
обратились чтобы взоры
на великую напасть.
Там, где светит меч Джедая…

– Эй, Максим, вставай скорей.
Там не будут, ожидая
у распахнутых дверей
умолять тебя. Довольно
спать. Скажу теперь и впредь:
На ночь «Звездные» ты «Войны»
перестань уже смотреть.
Просыпайся на работу.
Полдень уж не за горой, –
говорила ему тётя.

И конечно вы поймёте –
это персонаж второй.

***

За окошком ещё темень
непроглядная. Ни зги
не видать. Колдует время
над умами: «Спи да спи».
Но не спится человеку,
ну не может уже спать.
Вот ведет дугу по веку,
ещё губы рисовать.
Брызги белой пеной взвились.
«Тафт» укладку сохранит,
чтобы конкурентки злились,
чтоб старанья их разбились,
как стекляшка о гранит.

Ацетон – прекрасный запах.
Для ногтей незаменим.
И не испытают краха.
(Ей не скажут, что неряха).
Сохранятся как один.

Макияж уже готовый,
И прическа просто класс.
Начинается день новый
для кого-то без прикрас,
но для третьей нашей «крали»
всё совсем наоборот:
и мужчины все «пропали»,
стойкость сохранят еда ли,
проходя, разинув рот.

***

Сам влюблен в себя.
Послушай, как будильник-соловей
заливается. Не скучно
будит, льётся как елей:
«Ну вставай, открой же глазки,
ну пожалуйста, вставай, –
говорит мобильник, – здравствуй,
день хороший начинай».

Выключив рингтон неспешно,
Прямо к зеркалу пошёл
Посмотреть, что ночью грешной
На лице он приобрёл.
«Ой, мешки-то под глазами,
Как чаплошки. Преотвратно».
Заливается слезами, –
«Как похорошеть обратно?»

Взгляд смурной, чернее тучи
(И смотреть-то не охота),
Наш четвертый невезунчик
Выдвинулся на работу.


Глава 2

Тьма людей на остановке
транспорт атакует лихо
и находчиво, и ловко,
с многолетнею сноровкой:
кто посмеиваясь тихо
над своею жизнью бренной,
кто подумав – это прихоть
думать о душе нетленной,
кто растопчет, кто пропустит
вежливо вперед бабусю,
кто духами атакует
приторными, кто о вкусе
«рассуждая» молча едет,
сам с собою бурно споря,
кто опершись на соседей
представляет, как у моря
отдыхает; кто ворчит,
кто тихонечко молчит,
смотрит, как нелепо сшит
у соседки сарафан;
кто с утра уже так пьян,
что чуть-чуть заговорит –
будто улей взворошит.

***

Лера – та, что просыпаясь
«Здравствуй» всей Земле сказала,
шла, едва земли касаясь,
и совсем не опоздала,
торопясь скорей в больницу,
хоть была совсем здоровой.
Вовсе крови не боится,
с удовольствием трудиться
пожелав в аптеке новой.

Длинный белый коридор.
Гулко раздаются стуки
каблуков, и разговор
слышен, что за эти сутки
подъезжали беспрерывно
«скорые». Заполонили
все палаты, и больные
очень сложные все были.

У дверей сидит. Закрыта
та аптека. «Где напарник?
А, бежит вон, запыхавшись».
Поспешает, как «пожарник»,
на ходу ей «Здравствуй» бросив.
– Как зовут?
Та отвечала.
– Меня Саша.
(Наш четвёртый)
– Ну, удачного начала.

Завертелось. Тьма рецептов,
а народу ещё больше.
Кто на костылях, кто в гипсе,
стонут, ждать не могут дольше.
Все суют свои рецепты
одновременно, моля,
чтоб быстрее, а в рецептах
не понятно ни… чего.

– Саша, объясни, что это
здесь написано, – спросила,
видя, как он отпускает,
как конвейер, – это сила.

– Слушай, эта закарлюка
означает то лекарство,
эта закарлюка – это.
Заучи, чтоб не напрасно
объяснял я по два раза.
Здесь какая-то зараза
так написана невнятно.
Что-то сам я не пойму.
Ну ни сердцу ни уму.
Живо сбегай в хирургию.
(Этаж пятый). Гандзюка
там спроси. И пусть «мессия»
разберётся в тех крюках.

***

Лифт поднял её мгновенно.
Врач Гандзюк с больным возился.
Капельница внутривенно
капала, и наносился
равномерно мази слой.
Терпеливо ждал больной
окончанья процедуры.
Лера робко протянула
непонятный тот листок.
Объяснил значенье строк
доктор ей. Был очень мил
и стереотип разбил
о зловредности своей,
представляющейся ей.

***

«Как мне нравится больница,
как здесь мило», – представляла.
Вовсе крови не боится.

Ей навстречу, в одеяло
тазик обернув слегка,
шёл из гнойной половины
санитар. Издалека
Леру он ещё приметив,
улыбнулся ей невинно.
Выбоины не заметив,
оступился и … из глины
будто слеплена, червями
чуть объедена, нага,
сплошь покрыта синяками,
вывалилась вдруг нога,
леденящей жутью вея.
Лера, и дышать не смея,
в обморок чтоб не упасть,
обминула ту напасть,
и за стенку чуть держась,
(руки так скользки – как мыло)
прямиком в аптеку – шасть.
«Как здесь мило, как здесь мило».

А когда вошла, дрожала.
– Ну, ты всё узнать смогла?
«Да», – кивнула. Продолжала:
объясняла, выдавала, проверяла,
все «шифровки» разобрала
и крутилась как юла.

Саша тихо усмехнулся:
«Знать изведала уже
что такое хирургия.
Ничего, на кураже
дело начато. Тянулся
день лениво предыдущий,
а день этот и грядущий
точно скучными не будут».
Так он думал, управляясь
с массами больного люда,
ненавязчиво стараясь
разглядеть в деталях ту,
представляя, как одну
где-нибудь её застанет.
«А она что делать станет,
Интересно?» Так мила,
хоть и простенькой была.

***

Час закрытья приближался,
а поток всё не кончался.
И не то чтоб пить и есть,
а хотя бы просто сесть,
просто сесть на табуретку –
вот мечта номер один…
– Ой, что это?
– Очень редко,
но бывает комом блин.

Будто в липкой паутине,
всё завязло. И так быстро
скомкалася вся картина:
два компьютера зависли.

– День закончился досрочно, –
Саша заключил, – ура!
Есть теперь работа Максу.
Вызывать его пора.

Сист. админ примчался быстро.
(Наш второй). И сразу чмок
Леру в щёку.
– Что, зависли
Оба компа?
«Это рок
прям какой-то, – Саша мыслил, –
Только я хотел, и вдруг
И мечты мои зависли.
Вмиг примчался этот друг».

Макс спросил: – Ну как начало?
Нравится тебе здесь, а?
Лера живо отвечала
в хирургии как была.
– Всё же я весьма довольна.

– Это ты её пристроил? –
наш напарник вопрошал.

– Хоть и да.
– Да кто бы спорил.
А для Леры он сказал:
– Хочешь новых впечатлений?
Ещё много отделений
есть в клинической больнице.
«Ба, знакомые всё лица…»

Царственно вошла Эльвира.
Выглядит не просто мило:
Шлейф духов ворвался тонкий –
Даже мёртвый встанет с койки,
умный станет вдруг разиней
с третьей нашей героиней.

Всем «Hello» степенно бросив,
обвела неспешным взглядом
всех собравшихся с вопросом:
«Конкуренции нет рядом?»
А затем взглянула косо
на напарницу: «Нет, вроде».
Молвила: – Ну что, любимый,
(это к Саше) Мы уходим?

– Скоро, Макс?
– А… половина
Загрузилась только, – … онный
отвечал как под гипнозом,
внешностью привороженный
дивы дивной. Как морозом
сковано сознанье было.

«Очень мило, очень мило.
Ну больница. Ну дела», –
только это и смогла
Лера ощутить всецело.

– Всё готово. – Макс несмело
оглянулся, звук ловя
щебетания Эльвиры:
– Ну пойдём скорее, милый.

«Нет, она не для меня», –
Макс подумал. Саша тоже
думал: «Как ей врать негоже,
то что милый – это я.
Лишь престиж, но дом, семья…
С нею будет невозможно
жить, ругаясь дни подряд
напролёт. В душе лишь яд».

***

В разны стороны по паре
разошлись. В душе мороз
вмиг исчез, и Макс в ударе
подарил букетик роз
милой Лере. Как крепка
нить любви. И зло и ложь
здесь бессильные пока.
Просто так не разорвешь.


Глава 3

Белый день, а ночь черна.
Ночью темень, ночью тьма.
Солнце днём – и мир светлеет,
к свету тянется, и тлеет
в нём желанье лучше стать,
но как тьма придёт, опять
силы нет сопротивляться.
Силы нет. Чтоб постараться
чище праведнее быть,
надо силы приложить,
надо каждый день трудиться
и не гневаться. Не злиться,
чтоб на дно не опуститься,
и желательно молиться
(про себя). Ведь каждый знает,
что молитва отгоняет
тьму, рассеивает мрак,
каждый знает, не дурак.
Но трудиться просто лень.
«Я и так кручусь весь день.
Буду жить я, как живу.
Надоело, не могу».

***

Коли юноша, коль дева,
кто ответит мне сейчас,
когда любишь, любишь смело,
с пылом, чтобы не угас,
чтоб горел огонь любви,
были счастливы чтоб вы,
ты ответить не спеши,
много ль думал на досуге
о грехах своей души?
О себе и о подруге,
(если девушка – о друге).
О превратностях судьбы?
Не досуг. На то она
буйна молодость дана,
чтоб горел огонь любви,
чтобы вместе были вы,
чтобы странствовать по свету
без гроша, в любовь одетым,
в лепестки большой любви.
Без страданья,
лишь признанья:
Лишь на свете – я и ты.

Лера, Макс – два чистых света
в лепестки любви одеты.
Лишь на свете – я и ты.
Шли по свету, лучше нету
благороднее мечты:

«Чтобы я жила тобою,
прикрывала чтоб собою,
выносила чтоб из боя,
боя жизни чтоб тебя.
Чтобы я жила тобою,
чтобы ты любил меня».

«Мне немыслимо проститься,
будто в омут опуститься,
без твоей любви, родная,
не могу прожить ни дня.
И любовь твоя святая
укрепит меня, я знаю.
Все дела мои, стремленья,
для тебя лишь, для тебя».

Так любили, созерцая,
об одной судьбе мечтая,
лишних слов не тратя зря,
радость близости без края
постепенно ощущая,
глаз любимых свет ловя.

«Слов не надо, с тобой рядом
и пустыня станет садом».

«Растворюсь в тебе, родная.
Лишь тебя люблю, тебя».

На каток ходить любили,
вместе счастливы там были,
сласть полёта ощутили,
этих дней забыть нельзя:

Брызги льда коньком взметая,
лёгкий страх превозмогая,
по стихии льда скользя,
взявшись за руки, летели,
будто птицы в небе пели,
и совсем не замечая –
это скользкая стезя.

Прост на вид и гладок лёд.
Где коварство? Кто поймёт?
Жизнь и лёд так схожи, друг.
Гладко всё идёт, и вдруг –
бац, и что-нибудь случится,
чтоб влюблённым разлучиться.
Поскользнутся – и нельзя
вновь сложить их отношенья.
В разны стороны друзья
разлетятся без сомненья.

Но сейчас ещё крепка
нить любви. И зло и ложь
здесь бессильные пока.
Просто так не разорвешь.


Глава 4

Черны стрелы навострили,
горизонт загородили,
встали плотною стеною
черны тучи к ряду ряд
ровной линией. (Мишенью
выбрав меж собой для мщенья
тоже сближенных для боя
белых облаков отряд.)

Постояли так недолго,
приглядев, где больше толку
выйдет, чтобы атакуя
всех накрыть, и прямо в ад
чтоб свалить, чтобы ликуя
править миром, и такую
жизнь поддерживать, прессуя
той давильней всех подряд.

Об одном лишь позабыли:
даже если мало было
белых сил, но уже били
темный мир на радость всем.
И сошлись они в сраженьи,
даже если пораженье
их настигнет, на съеденье
всех себя отдав совсем.

Саша наблюдал за битвой
из окошка, и с молитвой
он смотрел заворожено
на небо, и был не рад,
что свидетелем невольным
стал их боя, и довольно
долго бились с тёмной силой
белых облаков отряд.

Всё смешалось массой серой.
Не черно уж и не бело.
«А ведь так и с нашей верой», –
сам себе подумал вдруг, –
«всё смешалось также точно:
что бело, а что порочно?
Эта грань как будто стёрлась –
показал мне неба круг.
Раньше церковь уничтожить
попытались, но умножить
получилось нашу веру.
Стала вера всё сильней.
Но теперь напасть хитрее.
Сквозь распущенностью вея,
искушает, растлевает
вседозволенность людей».

Взгляд коснулся лба Эльвиры,
спящей безмятежно. Лиры
страсти дикой тоже смолки.
Не умолкли кривотолки
в Сашиной душе строптивой:
«Чужой запах похотливый
постороннего мужчины
убивает. И кончину
я найду на дне пучины».

Тяжкий груз в душе опасен.
«Почему я так несчастен?
Я ведь так неотразим.
Столько лет и столько зим
я собою любовался
и рогатым оказался».

И измученный, в стенаньях
потонул в воспоминаньях.
И был тих, и слаб, и мал
дьявол, что в душе дремал.

***

Летний зной. Шоссе. Волнами
жаркий воздух восстаёт
вверх. И мчит машина с нами
дни и ночи напролет
к тёплу морю, на юга,
где бескрайние луга,
где степей просторы дышат
жаром зноя, синевой.
Нивы ветерок колышет.
Пахнет хлебом и землей.
Где в зелёно-чёрном море,
утомленные в пыли,
выплывают на просторы
трактора, как корабли.
Где с землистого загара
на лице стряхнёт рука
капли пота (будто старый)
молодого паренька.
И загаром как прожженный
возле губ глубокий след,
солнца жаром закалённый,
а ему лишь двадцать лет.
Теплые повсюду краски.
Наморщинилась земля
от такой горячей ласки
и от груза бытия.
Где дорога бесконечна,
где поля, поля, поля,
и бегущие навстречу
островерхи тополя.
Стройны вишни стоят рядом.
Подмигнут вишневым взглядом.
Приглашают: «Угощайтесь,
приезжайте, не прощайтесь».
И оранжевые косы
распустили абрикосы.
Чтобы подарить их многим,
ездит кто «туды-сюды»,
разбросали при дороге
сочные свои плоды.
Где подсолнухи родятся
жёлтые, как море клонов.
Солнцу отпускать стремятся
каждодневные поклоны.
Есть такое место где-то,
там затеряно было
буйной зеленью одето
украинское село.

***

Саша странствовал по миру.
Прибыли. И «ё-моё».
И увидел там Эльвиру.
И увидел там её.

В том селе играли свадьбу.
Эля гостьею была.
«Как бы мне её украсть бы?»
А та молча повела
бровью, приглашая хлопца
в двор зайти. И он пропал.
До захода красна-солнца
ей на кухне помогал
безотказно, всё, что скажет:
почерёвка целый сажень
он бечёвкой обмотал
и коптил, и отбивал
отбивные, и котлеты
жарил. И в подвале где-то
огурцы нашел и водку,
и разделывал селёдку.

По обычаю простому
изобилие съестного
приготовят все селом,
а потом, потом, потом
ураганом понеслось
и веселие до слёз,
и столы, столы, столы
разных вкусностей полны,
и наливка «самжене».

– Кумэ, пейте и жене
больше лейте, больше лейте.
Если праздновать, так пейте.

Взгляд свекрухи, тёщи-злючки,
ну и как же без Сердючки.
Всем известно тайну эту –
без неё веселья нету.

Дети в бантах,
платья – бархат.

Пейте, пейте «самжене».
«Голова уж как желе».
И наливку выпил он,
в переводе – самогон.

Дальше ничего не помнит.
День прошёл, ещё один.
Вереница длинных комнат.
«Где хозяин-господин?
Где хозяйка,
Эля-зайка?»

Оказалось, что она
на другом конце села,
где ещё одно событье
обще-сельского прибытья.

Там хоронят односельца,
упочившего от сердца
недостаточности сильной
и веселости обильной.

Дежа вю: столы, столы
разных вкусностей полны.
Дети в бантах,
платья – бархат,
взгляд свекрухи, тёщи-злючки,
только, правда, без Сердючки.
Ведь, конечно, всем известно –
здесь веселость не уместна.

– Кумэ, пейте «самжене»,
наливайте и жене.

– Вам налить? – и наливает.
«Я не выдержу сейчас.
Эх, Сердючки не хватает.
Ноги сами тянут в пляс».

***

Приблизительно вот так
пролетело восемь дней.
И под танцы и коньяк
свёл знакомство близко с ней.

Расставанья горек час.
Но сюрпризов жизнь полна.
Выяснилось лишь сейчас,
где живёт она. Она!

Улыбнулся. Ведь при том
нет причины хмуриться.
В городе живут одном,
даже с одной улицы.
А потом чуть не упали –
и профессии совпали.

***

«Как всё славно начиналось –
на пиру и во хмелю.
Мир у ног лежал, казалось,
и, казалось, жизнь люблю.

Я – хозяин жизни, свитый
лишь для славы. Слава – я.
А теперь лежу разбитый
я под грузом бытия
с завистью к чужому счастью.
Может броситься в загул?»

Успокоился отчасти.
Потихонечку уснул.


Глава 5

Ах, воспоминанья – дрянь.
Это прошлому лишь дань.

Ах, воспоминанья – прелесть.
Райских снов, мечтаний шелест.
Пусть волшебные они,
всё равно минуют дни.

Кто рыдает, кто поёт,
кто в слезах, кому полёты.
Дальше жизнь идёт, идёт.
Но пора и на работу.

***

Жалюзи лучи заката
прикрывают осторожно.

Созданный давно когда-то
хрупкий мир вполне возможно
заслонить, в одно мгновенье
прочертить по жизни всей
белую, как дуновенье
полосу, потом темней.

Тени-полосы ложатся
на витрину и лекарства.

Мысли в голове роятся:
царство света, тени царство.
То дурны, то вдруг весёлы,
то страшны, а то красивы
заселяют новосёлы
необжитые квартиры.



«Счастлив я или несчастен?
Ясный день или ненастен?
Крылья есть и будут силы
превозмочь невыносимой
правды жизни суету.
Я люблю красотку ту,
хоть она меня не любит,
а, целуя, только губит.
Счастье есть и счастья нет.
И хотел бы знать ответ:
как узнать, как с верной жить?
Может Леру соблазнить?»

Мысли там, а руки здесь.
– Где у нас «Плаценты взвесь»?
Кончилась, – по полкам шарит. –
Извините, уже нету.

Лера тоже отпускает
и больным даёт советы,
что как лучше принимать.

Подошла больного мать.
Уже выплаканы слёзы.
О выздоровленьи грёзы
уже видены напрасно.
Сына потерять ужасно.

Машинально подала
назначенье. Сквозь глядя
вдаль куда-то, расплатилась,
не считая, и ушла,
будто вроде испарилась,
так и не забрав лекарства,
позабыв о них, видать.
И кляня судьбы коварство,
побрела куда-то мать.

Саша вытащил трёхгранный
заржавевший и косой
от двери ключ, в кои странник
не захочет ни ногой
не ступить, не пожелать
и врагу за ней лежать.

Этот мир пусть незнаком
будет каждому. За ней
всё поставлено на кон –
жизнь и смерть в один из дней.

Вход иной прострации,
вход в реанимацию.

– Лера, помнишь маму парня,
тот, что с пивом рыбу ел.
С девушкою был в «Кавьярне».
Ботулизмом заболел.

– Помню.

Пронеслось виденье,
как в дежурство в воскресенье
на каталке мчали пулей
юношу. И будто улей
всполошилось полбольницы.
Но напрасно всем трудиться
довелось. Вот рая дверца –
остановка была сердца.
Умер мозг, он в кому впал,
и наверно уж, пропал.
Видела, что делать надо:
как ургентная бригада
неотступно хлопотала.

Девушка за ним бежала,
а потом стояла рядом,
крупны слёзы лились градом:
– Мне с утра скребло по сердцу,
не хотелось никуда.
Я не знала, куда деться.
В голове – беда, беда.
Он: «Ещё по пиву дёрнем?»
Я ему: «Смотри, смотри,
пиво тоже стало тёмным.
То ли будет впереди».
Он был выпивши изрядно.
Отмечал вступленье в ВУЗ.
И одет был так нарядно…

– Но злой рок, «пиковый туз»
карты жизни лихо спутал, –
старый доктор замечал, –
и годов отмерил скупо.

– Он что – всё?

– Я бы сказал,
но не буду. Вот как рыба
человека подвела.
А ещё бы жил да жил бы.
Подождём ещё два дня.

Вспомнила, как в страшной сказке:
в аппарат, как в образа
мать молит: «Открой же глазки.
Ну сынок, открой глаза».

«Ужас. – Лера содрогнулась. –
Жизнь налаженная шла,
с милостью судьба прогнулась,
но в мгновенье смерть нашла
неожиданно, нелепо,
хоть реви, хоть не реви.
Как ужасно всё же это».

Подошла уже к двери.
«Старый ключ сейчас проверим».
Открывает тихо двери.

Слышится: – Разряд, ещё…
Фибрилляция предсердий…
Сейчас будет хорошо…
Ну давай ещё усердней…

Тяжело старик вздохнул.

– Ты зачем его вернул?!
Подбежал с досадой доктор,
что поопытнее был,
– У него ведь рак четвёртой,
он страданья бы забыл.
Он морально был готовый
умереть, уйти от нас.
На пороге жизни новой
он стоял в тот самый час.
Вон того, – кивнув направо, –
(с ботулизмом), я бы много
отдал бы, чтоб вновь он браво
зашагал бы по дороге
хоть в село, хоть на парад.
Главное, что мог бы жить.
Но он мёртв, и аппарат
нам придётся отключить.

А интерны возразили,
будто знамя водрузили:
– А там дочка в коридоре
старика больного. Плачет.
Для неё такое горе
потерять отца. Палач ты.
Долго он не сможет жить.
Но немножечко продлить,
на неделю или две
жизнь его – она вдвойне
благодарна судьбе будет,
да и нас не позабудет.

– Нет, ребята, вы не правы, –
потерев очков оправу,
старый доктор отвечал, –
Я по жизни замечал:
сколь угодно ты рыдать
можешь, биться о кровать,
видео смотреть на дисках,
только с миром отпускать
научись родных и близких.
И мечтаю без новизны,
чтоб любые сын и мать
научились, как по жизни,
правый путь нам выбирать.

Новых полон мир идей,
только старой остаётся
истина для всех людей –
Бытиё она зовётся.

«А смогу ли я сама, –
Лера ёжилась от мысли, –
вопреки законам зла,
отпустить людей мне близких?
Страшно? Веселей, не кисни,
за тобою света рать.
И умею ли по жизни
правый путь я выбирать?»


Глава 6

Дни клубятся, словно пыль
за автомобилем-жизнью.
Прокати, автомобиль,
ласково, а вдруг крутизна
неожиданно возникнет,
а за ней обрыв – ловчей
проскачи ужом. Не сникнет
пусть твой дух. И богачей
обойди по воле счастья,
и себе будь властелином,
и судьба-дорога, часто
извиваясь серпантином,
приведёт когда-нибудь
на назначенный нам путь.
Жизни путь уже назначен.
Смысл пути – к конечной цели
чтоб пробиться сквозь метели,
для которой предназначен.
чтоб придти, минуя робость,
выбрав вариант из многих,
и добраться чтоб, и в пропасть
не свалиться по дороге.

***

Кто другому яму роет,
для кого снега – вода.
Только наши-то герои
зарулили не туда.

Саша липнет, изнывая,
к Лере. Макс её ревнует.
Лера на обоих злая.
Эля в бешенстве лютует.

«Ничего, тебе в отместку,
дорогой, я очень веский
довод жизни приведу,
когда Макса уведу.
И тебе, моя подруга,
не видать милого друга.
Поманю – и был таков.
Это пара пустяков
для такой, душа моя,
видной девушки, как я».

С огоньком взялась за дело,
и интригу завертела
мастерски. «Ты станешь нищим.
превратится в пепелище
наш костер любовной страсти.
Всё сожгу, порву на части», –
искры гнева раздувая,
хрупкий хворост собирая
нежности и лести сладкой,
на костёр таща украдкой
наилучшие черты
доброты и красоты,
жгла: «И помни меня ты!»

В помощь дьявол спичкой чиркнул,
и в сердцах тогда воскликнул
наш герой, почти рыдая:
– Что за стерва ты такая!

Зацепил её укор.
Вечером был разговор.

– Все мы бабы стервы,
а мужчины сво…
Я не буду первой,
было от чего.

Сладкий взгляд девицы
как стрелой прошил
судеб вереницы,
а троих убил.

Потому мужчины,
сея невпопад
злобу, без причины
разливают яд.

Яд проникнет быстро.
Будто замерев,
новый образ чистый
встанет в ряды стерв,

Чарами страданий
обовьёт, закрутит.
И без колебаний
с новой встречей будет

заставлять терзаться
он свою подругу.
И не разорваться
Замкнутому кругу.

Ты со мной согласен?
Я ведь не палач.
Просто выбираю
спутника. Не плач.

– Жаль. К нашедшим счастья
я не подошёл.
На своё несчастье
я тебя нашёл.
Хоть другого ищешь,
хоть полна ты яда,
хоть на пепелище –
мне другой не надо.

– Если любишь, свыкнись
с мыслию терпеть.

«От таких условий
можно помереть.
Или чёрт с рогами
выскочит из бочки,
или, дорогая,
будем ставить точку».

Молча перед нею
повернулся, вышел,
чтоб забыть скорее,
что сейчас услышал.


Глава 7

К боли не привыкнешь.
Мир дошёл до точки.
Отчего поникли
наши голубочки?

Больше не увидишь
чистых душ стремленье.
Или это было
просто наважденье?

Стало вдруг противно
от усталых взглядов.
Может нам встречаться
временно не надо?

Отношенья стали
на боксёрский раунд
походить, и взяли
небольшой тайм-аут

Лера свет-девица,
Макс чистейших взглядов.
Да, пока встречаться
временно не надо.

«Ах, за что мне муки.
В ней я не уверен.
Неужели счастья
хрупкий мир потерян?»

«Ах, за что ревнует?
Это неспроста.
Кто любовь ворует?
Я пред ним чиста».

***

Подобрался месяц
к времени калитке
с тянущейся медленно
скоростью улитки.

За порогом белым,
призрачным, как дым,
смастерят метели
вьюги серпантин.

Мелким разноцветным
бисером огней
запылают ветки –
ночи дня светлей.

И в преддверьи скором,
напоив народ
до изнеможенья,
грянет Новый Год.

Губы и ресницы
крась или не крась.
Праздновать в больницу
Лера собралась,

чтоб вином игристым
излечить недуг,
что на днях развился
от сердечных мук.

И кардиология
С «интенсивкой» – с вами.
Дух приготовлений
реет этажами.

Умопомрачительный
запах уличён
от картошки с салом.
Инструменты – вон.

Шкаф освободите!
Мы теперь картошку
будем в автоклаве
жарить понемножку.

Автоклав работал
для больных весь год.
Но теперь собрался
праздновать народ.

Даже очень кстати
(наплевать на штраф)
послужил сотрудникам
сухожаров шкаф.

Спирт в кювете вспыхнет.
Затанцует резво.
И в огне сосиски
зашипят нетрезво.

А теперь осталось
(только тихо, цыть…)
в мерные стаканы
нам вино разлить.

Сразу неудача
погрузила в стопор.
Главная задача –
где найти нам штопор?

Ну его. Мы – медики.
Всё нам нипочём.
Жизненной смекалки
каждый научён.

А на что «система»?
Мы иглу вкрутили
в пробку и спокойно
капать водрузили.

На штативе чинно
кверху дном «Шабо».
В мерные стаканы
капает вино.

Ах, какая прелесть.
Тесный круг в каптёрке.
Пусть и по-простому
сыр натёрт на тёрке.

Главное по-братски,
главное с душой.
Может быть от этого
за стеной больной

радуется жизни,
умирать не хочет
от того, что кто-то
счастлив и хохочет.

***

Лера упоительно
тост провозглашала
за любовь и счастье,
но она не знала,

что в одно мгновенье
прямо в этот час
у любви и счастья
нить оборвалась.

Глупо отпустила,
глупо повелась.
От безмерной глупости
нить оборвалась.


Глава 8

Праздничной охвачен
Город лихорадкою:
То хлебнёт сто граммов
Пациент украдкою,

То в окне напротив
Огоньки засветятся,
Приманить удачу,
Что снаружи вертится.

Мелкими шажками
Шёл не торопясь,
С новою надеждой
Попирая грязь,

Мерзлой кашей слипшейся
Сплошь на тротуаре,
Александр, напившийся,
К своей прежней паре.

«Может быть прогонит?
Или нет? Как знать.
Даже на минутку,
Лишь бы увидать».

Аль её застанет
Уже бывший миленький
На рабочем месте
В лучшей поликлинике?

Входит, попадает,
Ах, какой финал,
И не ожидаешь –
С корабля на бал.

Стол накрыт. Халатов
Белых полна зала.
– О, сотрудник бывший, –
Странника узнали.

Как родного приняли,
Усадив за стол.
– Элю не видали?
Я тогда пошёл.

– Нет, уже не вырвешься.
Ишь, от рук отбился.
Вмиг стакан спиртного
Полный очутился.

И пошло-поехало,
Поминай, как звали,
И зачем пришли вы,
И кого искали.

Тосты, пожелания,
Лучшие моменты
Года уходящего
И аплодисменты.

Прямо в это время,
Двигаясь на звук,
Шорох неуверенный
Превратился в стук.

– Кто ещё стучится
В час такой зазря?
Или вы не видите
День календаря?

Робко слышен шёпот
(эхо любо-дорого)
Голоса дрожащего:
– Мне бы гинеколога.

– Кто пойдёт? – Молчание.
Прерывать обед
Никому не хочется.
– Сколько даме лет?

Сорок приблизительно?
Ладно, обслужу.
Видите, как честно
Я больным служу.

Гиви: чёрны кудри
Даже на спине.
Под халатом белым
Чёрные вдвойне.

Руки волосатые,
Как у мясника.
Только у носатого
Точная рука,

А ума такого
Каждый бы желал.
Лучший гинеколог.
Профессионал.

Как его увидела,
В страхе отшатнулась
Горе-пациентка:
– Ой, зачем вернулась.

Лучше бы все деньги
На базаре ухнув,
Шла готовить кушанья
Новогодней кухни.

Все сидят и слушают,
Тихо замерев,
Будто специально
Дверь не заперев,

Голос перепуганный,
Как дрожат коленки,
Пререканья, возгласы
И возню по стенке.

– Не волнуйтесь, леди,
Будет высший класс.
Лучше расскажите
Сразу, что у вас?

– Ничего, потерпим.
Приболела малость.
Просто гинекологов
Я всегда боялась.

Доктор терпеливо
Просьбу повторил.
Пререканья стихли.
– О, уговорил.

***

«Вот оно – родное.
Как я всех люблю!
Было б денег море,
Дал бы по рублю.

Жил бы тут годами,
Так здесь хорошо.
Но предмет мечтаний
Так и не нашёл.

Солнце было б выше,
Мир бы был бы светел,
Потому что видел,
Потому что встретил.

Только солнце светит,
Видно, не для нас.
И сама собою
Нить оборвалась».



(продолжение следует)