Эра мылосердия

[Warning! To adults only. 21+]

 Эра мылосердия.
 [Цикль].

 I.

 "Ну, кто ещё хочет комиссарского тела?"
 …до смешного…

 Я в тельняшке, ты в рубашке,
 поиграй со мной в пятнашки;
 перещупаны монашки,
 перешиты кителя.
 Запятнай мою невинность,
 что за скушная повинность
 бормотать: “Я сам подвинусь,
 как послушное теля”.

 II.

 Я – скрытный барин
 божьих смоловарен.
 Мой дёготь – беж,
 всех беженцев бежей.
 Я – тёртый дурень
 хмурых бедокурен,
 как глупость свеж
 на стёртом рубеже.

 III.

 Давайте жить скорее
 и вешаться на рее,
 и Северной Корее
 не пальчиком: “Ну-ну!”
 Глядишь, набухнут почки,
 распустятся листочки,
 и всё дойдёт до точки
 в мишени на кону.

 IV.

 Стрептомицин – предвестник стрептоцида,
 ты снова в токе едко растворён.
 Простуда. Сплин. Страница из Тацита.
 Приметы осени. Злокарканье ворон.

 Свистит в карнизе ветер из Азова,
 протянут до Эркюлевых столбов.
 Стрептомицин – щеколды и засова
 аналог и остуживатель лбов.

 V.

 Чиновница.

 И я, идя за этой мразью,
 следя повадку дикобразью,
 порой ловлю себя на том,
 как любопытно быть скотом.

 VI.

 Я не в теме, но в тотеме.
 Ты, как Секст, рассыпал текст.
 Между этими и теми
 только шесть скептичных секст.

 VII.

 Я думал снег. И дождь. Немного града.
 Я – пума нег и вождь немого града.
 Я думал где, когда и кое-что-то.
 Не в Вологде;, но пагоде, у грота.

 Из тьмы пружин, меня пинавших в спину,
 кружи;т режим крыжовником в купину,
 а щель зазора в метре от позора
 смолчать из-за дефекта кругозора.

 Я лез словам под кожу и в утробу.
 Случалось вам примериваться гробу?
 И, если да, каким словесным рядом
 на гладь пруда нагрянете обрядом?

 О гладь прудов, оплавленных закатом –
 каких трудов там стоил каждый атом,
 единством слов удержанный в пучине,
 пожравшей всех – от Евы до Пуччини,

 от Тоски до курчавой негритоски
 и соски, так любившей пахитоски.
 Чем, облегчённо, посвятите ночи
 себя, меня, его, её и прочих?

 “Мир праху…” – скушно, “*** с тобой…” – цинично,
 “Какое сердце…” – слёзно и сценично.
 Что – нет словца, чтоб вскрикнуло над ямой?
 Вернитесь в дом, поговорите с мамой.

 Я не старался, но вокруг вспотели.
 Зачем они хотят, чтоб их хотели?
 Так томным глянцем полнятся томаты.
 Замысловато созданы приматы.

 VIII.

 Восемь строф. Гарниром – тофу.
 Приглашенье в катастрофу.

 Поздний ужин. Я простужен,
 но трагически здоров.
 Я ей су;жен, но не нужен.
 Так казните поваров.

 Повара избегли казни.
 Нас казнили. Головой.
 Ах, Ирина, ты заразней
 грозной язвы моровой.

 Ты впиталась (яд? лекарство?)
 в губы, веки, те тела,
 что пещеристее карста
 и наглей, чем вертела.

 Сплю с Фефёлой и Ядвигой,
 но в решительный (врача!)
 я воплю: “Ирина, двигай
 чресла, пальцы, ча-ча-ча!”

 Посинею. Челюсть в лямке.
 Костью степ в степи стуча,
 просиплю: “Ирина, ямкой
 брызжи, ёрзай, ча-ча-ча!”

 Это – завтра. Нынче – живы.
 Я кричу не сгоряча:
 “Шевели, Ирина, жилы,
 попку, спинку, ча-ча-ча!”

 Разумеется, вульгарно
 вульву вывести в печать.
 Пустяки, коль можно парно
 грудью, горлом ча-ча-ча-ть.

 Поздний ужин. Мусс яичный.
 Возразите кто-нибудь.
 Нас в конце гигиенично,
 безразлично отъебуть…

 Жизнь (да-да!) анекдотична.
 Эклектична. Счастлив будь.

 IX.

 Нас терзающей зиме
 озорное резюме.

 Что мир? Пещеристое тело
 и упаковочка “Nutella”.
 Так ты хотел? А ты – хотела?


 Soundtrack: Гарик Сукачёв, Моя бабушка курит трубку.


http://www.litprichal.ru/work/89565/