Слабая калька...

             "Нету их. И все разрешено".
                Давид Самойлов.

                *


                "…и, как сплавляют по реке плоты,
                Ко Мне на суд, как баржи каравана,
                Столетья поплывут из темноты".
                Б.Л. Пастернак.

Вот баржа, за ней другая,
lento, лента, караван;
у креста, Христа ругая,
веселится Вар-ра-ван.

Ветер. Мрак. Над Лысой горкой
молний ломкие ножи;
шелестит Христос: “Не хоркай,
память в узел завяжи.

Колесом замкнётся вечность,
всё окрест затопит тишь,
я прощу тебе беспечность,
ты, я знаю, не простишь.”

           *

Я чаю жертву посвящу –
его лозе, кусту, побегу;
в крови теиновому бегу
четыре такта просвищу.

Парит чаинка и у дна
её окутывают блики,
секундны и разновелики;
как славно, что она одна.

Скользнув у ситечка меж рук,
течёт неспешною спиралью,
мерцая матовой эмалью,
но всё же завершая круг.

Чай выпит. Изо всех прикрас
осталась смятая клетчатка;
не ёжься – время как перчатка,
до чаепитья – ровно час.

               *

           Эпигонствую.

Так льнущи линии и щиколотки тонки,
и мягок взгляд, и льном спелёнут стан,
но стоит лишь напомнить, что он есмь:
не сгинул, не издох, не захлебнулся;
что он сопротивлялся и не дал
в нем удавить всё то, что дух питает,
её ожесточается лицо,

и впредь живёт одним ожесточеньем,
и кости угловато проступают,
язык сладчайший злобою издёрган,
и злая речь прекрасный рот пятнает,
как кровь пятнает простыни, что крови
не ведали доселе и не знают,
как это несмываемо для них.

О, если б мог в души своей чертог
её увлечь, как гостью, что решилась
войти к тому, кто грешником прослыл
и медленно, сквозь анфиладу комнат
её вести, чтобы она воочью
увидела, что убраны столы,
и ложа, где пороку предавались,

и расточали свежее дыханье,
взамен глотая ядовитый дым,
напитывавший кровь, и мозг, и душу
безумьем, что безумие влачило,
безумье порождало и безумьем
так упивалось, что само себя
с безумием безумного сгубило.

И сожжены ковры и гобелены,
что пот впитали и проклятья тех,
кто с ним грешил и был убит грехом.
А он остался жить как будто жизнь
не разочлась с ним до конца и он
ей не вернул всего того, что должен.
Тогда, быть может… как хрупка надежда,
как хилы ее ножки, как тщедушна –
левретка, что дрожит и робко жмётся
к ногам хозяина и ищет в нём опору,
его не подпирая, но жива
и будет жить пока он жив, а в нём
не жизнь уже, но отвращенье к тленью
да интерес к младому поколенью
трепещут стрекозою, жгут огнём.

             *

                Ирине.

В твоих глазницах талая вода
колеблема таинственным мерцаньем.
Посверкивают в ней кристаллы льда,
охлаждены сквозящим прорицаньем

чудес твоих изысканных глубин,
как вспышкой, обнажённых озареньем –
гранятся в них алмаз, сапфир, рубин,
слепя ошеломляющим прозреньем.

Не ювелирной прелести изыск,
не граней прихотливых переливы –
твой сдавленный, почти беззвучный писк,
течений чувственных тягучие приливы:

всё – роскошь, всё – услада, всё – купель,
которой я омыт и околдован.
Слезы твоей прозрачная капель
меня убьёт – тебя причислит к вдовам.

                *

Хорошо болеть с малиной,
хорошо идти с повинной,
зная – лучшей половины
разведёт рука беду;
плыть каналом жизни длинной
у дыханья под сурдиной,
яркость корки апельсинной
примеряя на ходу…

Хорошо собаки лают,
хорошо в ночи пылают
страсти грозные огни.
Что за жизни их питают?
В их кострах дымят и тают
наши взбалмошные дни…

             *

                Ирине.

Мне пагуба твоя губа.
Их шесть, как шерсть – сугубых, пагуб.
Погибель клацает у лба
капканом вставших на попа губ.

              *

                Будешь тут злым…
                С. Довлатов.

Я брезгаю червеобразный винт,
а эпидермис трётся о подкладку.
Кто сыплет из динамиков в кроватку
привычный мусор сокращённых квинт?

Черкни октавой черни по мозгам,            [Чекань?]
скользни форшлаг, сорви предохранитель;
застёгнутая наглухо, как китель,
опять под кожу лезет мелюзга.

Застигнута подкожной жировой
за дельцем, как всегда, неблаговидным,
терзает мозг, зовёт к углам обидным,
икая мне о скорби мировой;

и, лакомо исследуя углы
блудливым взглядом оттесня в сторонку
муаром полыхнувшие угли,
фарфор небес кромсает на коронку.

               *

                Ирине.

Я грызу Твою девичью
с детства избранную кость;
усмирить пытаясь птичью,
тускло блещущую злость;
плюнь за пазуху приличью,
я хозяин Твой и гость.

          Осссть…

               *

          Хлам истории.

Мы распахнули пушечные по;рты,
прицел обнюхал старый канонир.
Какой денёк – у оттоманцев Порты
картечью в клочья груди и аорты.
Мы тоже сдохли. Катьке нужен мир.



Soundtrack: J.S. Bach, Violin Concerto No.1 in A minor, BWV 1041 - I. Allegro moderato.