Клубок противоречий...

[Warning!For adults only!21+]


 Rabelais, par bleu...

 Он был конструкции бесшовной,
 в обед себя ни местью кровной,
 тем паче мыслию греховной
 он трапезы не отвлекал.
 А был едок и впрямь от бога –
 всё впрок, и никогда не много.
 Уже у самого порога
 урчал, и, чавкая, икал;
 слюну производя и кал.

 *
 "Любовь – болезнь мозга".
 Парацельс

 Я вас люблю. До судорог во рту.
 До слёз. До выделения секретов.
 До драк в порту. До врак – язык в поту.
 До сдачи государственных секретов.


 Ксенофобия – фундаментальное свойство аборигенов.

 "Полегче с штатным расписаньем".
 Реплика резонёра.

 "Нигде не любят инородцев".
 Из буклета иммиграционной службы.

 В одном из их Соединенных Штатов
 попал я раз под скороченье штатов.
 Так скоротили, так укоротили,
 что запретили спать на перистиле.
 А где мне спать, коль все места скупили?
 Знать, совесть не чиста у местных Билли,
 коль у креста меня чуть не уБилли.
 Пыль выБилли, устали, не доБилли.

 *
 Утрата чистоты непоправима.
 Не очерствеешь – разорвётся сердце.

 *
 Ггассигуя, как истый иудей,
 В Егшалаим на ослике втоггаюсь.

 *
 Блаженны скорбные главою, ибо скорбь
 их главою преткновенна. Знание упразднится
 и скорбь их утишится и истощится.
 Истинно говорю вам – глубоко уязвлены
 тернием скорбные сердцем, ибо скорбь
 их от любви. Любовь же пребудет вовеки.

 *
 Я был ребёнком трудным до седин.
 И до седин не поседеть пытался.
 И каждый слабый был мне господин,
 а каждый сильный за плечом болтался.

 Я был так странно вывихнут с пелен,
 что разводили руки ортопеды.
 Но встал с колен, как тлен, отринул плен,
 вкушая горечь и тщету победы.

 Победу с пораженьем различать
 убийственно. Блаженнее с отвагой
 тщеславья шестигранную печать
 в чужой постели смыть любовной влагой.

 *
 То, что достаётся даром, обходится, как правило, дороже всего.

 *
 Vox clamantis.

 Понтифик римский всем назло католик.
 А холодильник больно бьётся током.
 Стенная роспись просто устрашает.
 Так помогите мне материально.

 Бреду с трудом один в грязи по это.
 Никто плеваться мне не помогает.
 Сухая пыль нахально щиплет ноздри.
 Так помогите мне материально.

 У неба тоже нет на всё ответов.
 Зачем так дерзко зеленеют листья?
 Как мил пассивный прикус у овечки.
 Так помогите мне материально!

 *
 Акциз дурашливости.

 В Уганде мятеж, а в Бурунди кутёж.
 Как странно изогнута карма.
 И ёжится дрожь, когда тяжится ёж
 за роль мирового жандарма.

 В Заире чума, а в Каире зима,
 с ума посходили арабы.
 В России тюрьма, на тесёмке сума,
 да толстые сдобные бабы.

 Кустодиев, гад, объедался халой,
 нам это поведали мамы,
 а я от рожденья запятнан хулой,
 и любят лишь тощие дамы.

 Люблю, чтоб меня облизали не сто,
 но двести обученных самок.
 Люблю на Востоке первичный Восток
 без Запада тягостных рамок.

 Люблю я, на юг направляя стопы,
 жары предвкушеньем охвачен,
 Чтоб перед вкушеньем горючей шурпы
 мой стан был шелками охвачен.

 Люблю мармелад, шоколад и завсклад,
 и кальций, когда в глюконате.
 Люблю, когда рушится старый уклад
 и всякие штуки в кровати.

 Вот пудрой “Рашель” покрывает Мишель
 свою легендарную спину.
 А шашель в шкапу шепелявит: “Отшель
 шниму на кашшету шкотину”.

 Я пел бы и пел бы, но хочется пить.
 Я пел бы и пил бы, но голод.
 А Мишка грозится меня отлупить.
 Я стар. Мишка тоже не молод.

 P.S. Люблю я гулять на закате,
 а также под платьем у Кати.
 Ещё про клубнику в томате…

 *
 Скользит к низовьям лунным циклам в такт
 колеблемый теченьем артефакт.

 *
 Ипохондрия.

 Сырее вечера и холоднее ночи.
 Все явственнее глас грядущих холодов.
 Но, чем протяжней тьма и свет дневной короче,
 тем легче груз надежд и тяжесть их оков.

 *
 Утративший душу испытывает не душевную
 боль, но фантомную. Как всякий душевнобольной.

 *

 Изнеможённо гаснет день
 и проступают понемножку
 то тень, похожая на кошку,
 то кошка, смутная как тень.

 *
 Мерцание светлячков
 в темном бархате ночи
 согревает сердце.

 Мамины шаги,
 рука, тянущаяся к затылку,
 согревают сердце.

 Воспоминание о женщине,
 отвергающей меня,
 согревает сердце.

 Звуки, запахи, краски,
 внезапно растворившись друг в друге,
 согревают сердце.

 Изобильное, избыточное
 множество вещей
 согревает сердце.

 Оно, тем не менее, стынет…

 Сколько же нужно тепла
 зябнущему сердцу,
 чтобы согреться?

 *
 Рене Магритту,
 иллюзионисту, плуту, шифровальщику пустоты.

 Ласточка режет крылом
 бесплотную синеву неба.
 Осколки лазури осыпаются,
 открывая тоннели тьмы.

 Ласточка, сжалься…
 Рене, опусти кисть…

 *
 Мне Гете всё твердил: “В деталях Бог”.
 Я возражал: “Но это Бог деталей”.
 Стремясь согнуть себя в бараний рог,
 страшись ороговенья гениталий.

 *
 Модуляция.

 Мой дядя самых честных правил,
 не самых честных – оправлял.

 *
 Шовинизм.

 "Её, рабу одра, с ребячливостью самки
 встающую пятой на мыслящие лбы…"
 Шарль Бодлер

 "Режь правду в матку,
 а матку – в шейку,
 не промахнешься".
 Совет специалиста.

 Бессмысленнейшие придатки
 всеобщей коллективной матки –
 с вас, как обычно, взятки гладки,
 не вырвать вас – Сизифов труд.
 Секретом вашим воздух дышит.
 На пяльцах донны фаллос вышит.
 Приап, stand up! Он глух? Не слышит?
 Но ноздри похоть выдают.

 В ветвях паучики снуют.
 В кустах кузнечики куют.

 *
 “Свобода на баррикадах” Делакруа.

 Когда бы мне такую грудь,
 я б тоже сделал что-нибудь.

 *
 "Гори хоть все селение,
 при мне моё имение".
 Невинное хвастовство
 грудастой пейзанки.

 Ох, было мне видение,
 что сердца прободение,
 и с этой дребедению
 я вывалян в снегу.
 Так где ж мое умение,
 чтоб боли было менее.
 Я болен, нет сомнения,
 а боле – ни гу-гу.

 *
 Сгрызут собаки препинанья знаки
 и лают до утра без запятых.

 *
 Гром как грянет, мысль как прянет
 через чащу напролом,
 но висок о сук поранит
 и вернётся в теплый дом.
 Тихой сапою тиранит
 топкий, тёплый, жёлтый дом.
 Геморроидным судом.
 Комфортабельный Содом.

 *
 Guten Tag, mein hertz Качурин,
 я еще не окочурен,
 не утоп, как рыжий мурин
 и не сжёг меня хамсин.
 Власть нам врёт как сивый мерин,
 я себе, как прежде, верен,
 знаю – жребий мой измерен.
 Ме;не.Те;кел.Упарси;н.

 *
 Качурину.

 Прилично ль Вам, седой склоняя купол,
 следить за тем, как Карл Клариссу щупал.
 Ведь бес, в ребро вступающий с годами,
 твердит отнюдь не о Прекрасной Даме.

 *
 И, отвлекая нас от Лоры,
 трепещут дву- и триколоры.
 А, отрывая нас от Торы,
 хитр; мерцают мониторы.

 *
 Гештальт не делает поэта.
 У Яхве долгое легато.

 *
 Self portrait.

 В 3-х:
 Мечтательный сукин сын.

 В 6-ти:
 Охваченный процессом постоянных
 изменений клубок противоречий.

 Ещё в 6-ти:
 Переплетение враждующих спиралей,
 многоединство сцепленных пружин.

 *
 Кво блудис?

 Вове, посвятившему
 себя лженауке.

 Экономиста век недолог
 и потому так горек он.
 Приходит новый идеолог,
 им новый высечен канон.

 Из пальца формулу выводит,
 твердит, что вычерпан кредит.
 Там чудеса, там леший бродит,
 русалка на ветвях сидит.

 *
 Правота коварна. Убежденность не безобидна.

 *
 Враги мои, ужасен наш союз.
 Он, как судьба, неумолим и хрупок,
 весь соткан из ореховых скорлупок,
 психопатичен, словно Говард Хьюз.

 *
 Безумие, как ничто другое, требует меры.

 *
 N.В. Проктология – простатитуирующее ремесло.
 Проктологу Валере, пьянчуге с добрыми глазами.

 Во глубине чужих простат
 прилежно шарит Госкомстат.

 Проктолог конфессионален.
 Халат слепящ, почти сусален.
 В пещерах человечьих спален
 грозит бессонницей недуг.
 Анамнез, как диван, засален.
 Эпикриз не парадоксален.
 Прогноз, увы, асексуален:
 “Тяни псалом, пей бром, мой друг”.

 *
 Не путай логос и лингам,
 читай хотя бы по слогам.

 *
 Люблю я большие квартиры, а также животик у Иры.
 Люблю и ключицы, и шейку, и в шёрстке укромной траншейку.
 Запястья люблю и ладошки, и складок волнистых гармошки.
 Когда угасают соседи и Иркина попка на пледе
 сияет, как новый Грааль,
 а я увязаю в беседе, но попка, как истая леди,
 едва ль обронит: “Не пора ль?”

 *
 Надевайте валенки, утепляйте спаленки.
 В этой сельской местности жуткие окрестности.

 *
 Он добрым был – добро не окупилось.
 Он обозлился – угодил в провал.
 Нейтральным стал – счета стекают в минус.
 Что с ним не так? Он доли не давал.

 *
 Курить необходимо, фимиам не обязательно.

 *
 Пейте ром, глотайте бром,
 вдруг да кончится добром

 *
 Пусть Бог меня хранит. Ему же лучше будет.

 *
 Что жизнь? Ужель лишь шум и ярость
 и эта сонная усталость
 взамен восторгов и услад.
 А та, что в сердце шип вонзала,
 озлобленной и желчной стала.
 Где тёк нектар – сочится яд.

 Но почему же я так рад?
 Какой же я, должно быть, гад.

 *
 Пытаюсь обрести овечий вид.
 Подмигивает мраморный Давид.

 *
 Разве все мы не ищем в своем детстве источник
 cвета, которого нам так недостаёт? Не пытаемся,
 изнуряя память, нащупать в нём опору,
 ускользающую из-под ног в пресной, растленной зрелости?

 *
 Путейцев тонкие манеры.

 Жаловалась Зиночка: “Лопнула резиночка”.
 Из земли для Зиночки выращу резиночки.
 Усажу в дрезиночку, оттяну резиночку.
 Подстелю я шпалу ей, и не будет свалу ей.

 *
 Я говорю то, что думаю, не всегда успевая
 подумать то, что уже успел сказать.

 Лучше быть не в ладу со всеми, но в ладу с собой,
 чем быть не в ладу с собой и в согласии с немногими.


 *
 Галине.

 Как Вам обреталось в Ваших палестинах?
 Знает ли там кто-нибудь, что такое Кинах;
 есть ли там коррупция и волхвы в витринах,
 и в желудке резь.
 Трется ль с тихим шорохом колыбель в тростинах,
 рвутся ль мысли порохом, как из жерла мина,
 иль владеет олухом, как затоном тина,
 ортодоксов спесь?


 *
 Феномен чистого искусства.

 Давай побьёмся об заклад,
 поставим месячный оклад,
 разрушим будничный уклад.
 И на развалинах уклада
 воздвигнем три опт;вых склада,
 хоть это даром нам не надо.

 *
 Так тело наливается свинцом;
 должно быть – тем, кто проводил с винцом
 свои досуги – легче на закате.
 Мой опий, я посвистывал птенцом,
 но лоб, твоим остуженный венцом,
 на склоне дней прохладней и покатей.

 *
 Вот те на…

 Вполз однажды Валери; в Tretyakovsky gallery.
 Что за чёрт его дери? Просыпается – в Твери.
 Слева Тверь и справа Тверь.
 Вышел в дверь и снова дверь.
 Довели тверские двери Валери; до сна потери.

 *
 Сын мой, чёрствая галета
 сухожилий и костей,
 изложение буклета
 дрожжеватых новостей.
 Пьёт, следит у монитора
 мира пёстрое вранье.
 Где-то дремлет в свитках Тора,
 но ему не до неё.

 *
 Где газета? Тота, зета,
 букв рассыпанных петит.
 Гранки, ранки, маркизета
 бумазейный аппетит.

 *
 Флотоводцу, лужеходцу.

 На палубу вышел, а палубы нет.
 Нахимовцы, сукины дети.
 Сорвут эполет и отправят в клозет,
 смывать артефакт в туалете.

 *
 Приапические пряности.
 Strange ancient trend.

 Мне сестру бы сдобную,
 единоутробную.
 И нашлось бы место,
 возможно, для инцеста.

 *
 Какая мука – чьи-то там стихи,
 когда свои весь день в душе гуляют.
 Горланят на подворье петухи,
 а куры только перья оправляют.

 *
 Саше Хейфицу.

 Читатель «Капитала»,
 глотатель барбитала,
 душа твоя впитала
 презрение металла.

 *
 Наташе.

 Лучшая йони
 в нашем районе.
 Бог мой, ноги от ушей,
 хоть к затылку их пришей.

 *
 "Наполним бокалы, содвинем их разом!"
 Известно - кто...

 Наполним шприцы и наденем иголки,
 на свалку щипцы, на помойку двустволки.
 Мы миролюбивы, как ангел в Сиене,
 но ткнули бы вилы в ухмылку гиене.
 Мы в мир вкраплены и в синеющей вене
 мир так же нетленен, как опий нетленен.

 *
 Вове Мэру.

 Мэр как мера всех вещей,
 из ньюйорковских куще;й
 изгнан в ад Причерноморья
 и подержанных вещей.

 *
 Three D, приди, освободи
 от атмосферы и смятенья,
 восторга, трепета, томленья
 и душку в цифру обряди.
 Ob-la-da-d;, ob-la-di-d;.

 *
 Здравствуй, дедушка мороз,
 колкий как иголка,
 въедливый как купорос,
 вкрадчивый как челка,
 жалящий как пчелка.

 Здравствуй, бабушка жара,
 потная старуха.
 С плеч сползает кожура,
 а с клеёнки – муха.

 *
 Нет, я не Пушкин, я другой,
 с иглой исколотой ногой,
 с иглой исколотой рукой –
 так где там счастье, где покой?

 *
 Быть мне словом, быть мне делом,
 быть мальчишкой обалделым,
 влюбчивым и оробелым.
 Быть мне в бедах поседелым
 и в тюряге посиделым.
 Но не быть мне обруселым
 и болваном окоселым.

 Всё.

 *
 Лев готовился к прыжку
 и разбил себе башку.
 Он теперь не прыгает,
 а башкою дрыгает.

 *
 Листья шуршат,
 скрадывают шаги, скрадывают шаги.
 Ветер свистит:
 всех замету, всё замету.
 Ветка скрипит:
 скоро умрёшь, ты скоро умрёшь.
 Цедит надбровье:
 мне наплевать, мне всё равно.
 Горло мурлычет:
 ты уже умирал, я уже умирал.

 Где же я сам?
 Я молчу, я не верю словам.

 Пользуюсь словом. Слову не верю.
 Но разве есть выбор?
 Отсутствует выбор. Нет и сомнений.
 Усни. Не тревожься.
 Но душу тревожит и гложет, и гложет
 молчанье сомнений.

 *
 Игорю Шиповникову

 Портняжка вкрадчивый и тощий,
 убегший и жены, и тещи,
 свои отмачивавший мощи
 в кишащей рыбою воде.
 Любитель рыбки и ухмылки,
 ухмылок скользкие обмылки
 адресовавший не подстилке,
 но стильно подленькой среде.
 Порою злой, порою пылкий,
 но неуживчивый везде.
 В игре предпочитавший “вилки”
 и мака горькие опилки.
 Не поклонявшийся ****е,
 но наклонявшийся к бутылке.
 Державший свой ха;с в узде,
 умишка скрытного копилке.

 Достаточно – не то в затылке
 совьется боль, как уж в гнезде.

 *
 Но все курящие – пропащие.
 И не курящие – пропащие.
 Равно чадящие, кадящие –
 кто серный дым, кто фимиам.
 Не окисления агрессией,
 восстановления регрессией –
 на невмешательство концессией
 всегда любезен будет вам
 учтивый сын – библейский Хам.

 *
 Верёвка вервие простое.
 Диспу;т занятие пустое.
 Коль прозябает ум в простое,
 его зату;пятся зубцы.
 Они оттачивались чтеньем,
 грызя in folio с почтеньем;
 и в свете дня непредпочтеньем
 концепций, чьи творцы – скопцы

 запатентованным бессильем
 омнипотентный ум бесили.

 *
 Не относись к себе серьёзно,
 не то застынешь ступорозно,
 крахмальной вязкостью дыша.
 Все это было бы курьёзно,
 когда б огрызно, грёзно, грозно
 твоя не тявкала душа.

 *
 Я неусидчивый, придирчивый,
 захлестнут часто речью сбивчивой,
 как ветром рвущейся порошей,
 порочный, но порой хороший.
 Заносчивый, но не обидчивый,
 с своей справляющийся ношей.

 *
 Но женщина наполнена своей
 неумопостигаемою ношей.
 В ней зреет плод, заведомо хороший,
 единственно необходимый ей.

 *
 Когда б все были сердобольны,
 вольны собой, не своевольны –
 черты густого одичанья,
 медноголосого мычанья,
 растаяли морганой зыбкой,
 сменившись детскою улыбкой.
 Сквозящим шелестом молчания,
 вокала калькою окольной,
 окалиной сверкнувшей рыбкой.
 И – мораторий на отчаянье,
 лишь свет свечаянья и чаянья.
 Но мир – дремотное качание
 да мерных маятников мчание,
 маетных роликов кручение,
 суетных ноликов мучение.

 Вы сплюньте-ка через плечо,
 глядь – сердцу стало горячо.

 *
 Сожжённых дней пятнает память сажа,
 да сонм теней, да спутанная пряжа,
 да голод ног, коварный как предлог
 прогулок в безымянном лабиринте:
 чуть троньте винтик, панораму сдвиньте –
 итог распластан, словно осьминог.

 Мне думается, всё намного проще,
 трепещет лист в неосвещённой роще,
 дрожат ресницы и рука дрожит.
 Душа не жаждет вечности постылой,
 застыла в теле каплею остылой,
 ничем своим уже не дорожит.

 *
 Мир зарифмовывался туго,
 как борозда насильем плуга,
 тянулся сонно вялый стих.
 Но вдруг прорвался речью звонкой,
 кружась стремительной воронкой,
 мгновенье медное постиг.

 *
 Какое счастье – в доме есть вода.
 Ликующе урчат хлопочущие краны.
 И вымыты лицо, посуда и… о, да…
 Залечены трубы зияющие раны.

 *
 Не так обманна монотонность,
 как отоманной Мани тонность,
 слоновьей поступи стотонность,
 ума хрущобного этаж.
 Ленивых чувствований донность,
 слюнявых умствований томность,
 и к тёмной вычурности склонность –
 туманный, манный эпатаж.

 *
 Балуюсь…

 I.

 Мне каждый новый день –
 и синь, и сонь, и сень,
 и сгинь, и стон, и стань,
 и стой, и не шатайся,

 и бредня бред, и тень,
 и притчи сын – плетень,
 и динь, и дон, и дань –
 все шепчут мне: “Питайся…”

 II.

 Но веер жабр дрожит металлом,
 на ртутный блеск отливом алым
 закатный луч набрызнул кровь.
 Оскалом алым льнет к бокалам,
 томя вокала одеялом,
 призывно изгибая бровь,
 как рыба пьющая свекровь.

 III.

 Германия, Испания,
 мамания, папания,
 сестриния, братуния,
 в горшке моем петуния
 чегой-то не цветёт.
 Гавот. Тавот. Ну вот…

 *
 Свободно плещется в стихах
 любовь; покаявшись в грехах,
 грешим опять, граня стихи и
 соединяя две стихии.

 Любовь поэзии сродни,
 мы не останемся одни,
 пока любовь и рифмы с нами.
 Шутя, пролистываем дни
 и, слепотой своей бедны,
 их свет прослаиваем снами.

 *
 Толстяку.

 Избыточным страдая весом,
 жизнь поглощая под навесом
 не исполнения эксцессом;
 давая пищу всем повесам,
 что ели поедом его.
 Снедаем плотским интересом
 к пищеварительным процессам,
 чревоугодья плотным бесом
 терзаем, обучался мессам,
 но не усвоил ничего.

 *
 Ноябрь. Штиль. Промозгло. Nacht und niebel.

 Какая древняя тоска –
 аспидно-чёрная доска,
 на ней крошащиеся знаки.
 Знобящий посвист у виска,
 укус у левого соска
 и набрякающие бряки,

 и дребезги, и визг желез,
 и скрежет кованных полозьев,
 и ветхих страхов морда козья
 грозит с гримасами и без.

 *
 А все известные событья
 не результаты ли наитья
 глупцов, певцов и подлецов?
 Связали, Ванечку валяя,
 цветы чужие опыляя
 и, напевая, подливая,
 так, что не вытянуть концов.

 *
 Инспирировано Л.В.М.

 Как полированный агат
 твои глаза – но я рогат;
 раздвоенноязыкий гад
 свой яд в твои вливает ушки.

 Тебе и адюльтер к лицу –
 к тому же сложно подлецу
 противиться, когда к концу
 на блюдечке подходят сушки.

 *
 Я разный, хоть и грязный.
 Нечистый, но лучистый.
 Хей-хо…

 *
 Ересь.
 Качурину.

 Ценю я рифмы наглагольной
 нрав у;гольный, остроугольный;
 тулупчик заячий, нагольный
 расчесан вдоль и поперёк.

 Зачем в овраге ветр крути;тся?
 Чтобы с кругов своих не сбиться
 и с языком телячьим пицца
 могла назвать себя – “Пророк”.

 *
 Приверженность традиции
 страшится экстрадиции.

 *
 С собою ничего нельзя поделать.

 *
 Как я боюсь темноты.

 Откровение ночного сторожа.

 Я покрываюсь хладным потом
 и спорадическим икотам
 самозабвенно предаюсь.
 Вот так я темноты боюсь!

 *
 Наследство

 Мне завещала Хайка
 четыре банки “hike”’а
 и две солёных рыбки;
 все горькие ошибки
 и тень своей улыбки.


 Soundtrack: Grace Jones + Hell, I've Seen That Face Before (Libertango).


http://www.litprichal.ru/work/89360/