Russia yesterday, today and tomorrow...

Совершенство устрашает.
Галлы.

Превосходство раздражает.
Россы.

Новейшая история.

"Как невесту родину мы любим…"
Из всеми забытой песни

Опять нигде произрастают злаки.
Опять никто провозглашает враки
с прокисшим выражением в лице.
И ни на чём валяются собаки,
и кони воют ни о ком во мраке,
и нет лица на первом подлеце.

*
Обитель зла и пегого козла.

Согокопутин под Госсией подтёг
псовиные дела.

Пгивет, подмытая пгостушка,
стгана столбов и пигамид.
Главой газдвоенная тушка
двугоглым клёкотом хамит.

*
Mind your Russia, eat your kasha.

С утра терзают медоносы
исполосованные осы.
В старинных рытвинах откосы
и пахнет мёдом и жильем.
Замысловаты Леви-Строссы,
хной тoроваты Барбароссы,
но ум наш и глаза раскосы,
еще нальём, и все быльём…
Я не босяк, хоть ноги босы,
опять за всех решают боссы –
кого мы кровию зальём,
к кому приложимся кольём.
Прикроемся, каликороссы,
нечистым бязевым бельём.

*
Россия. Роза ветров.

Направо – лагерный лубок.
Налево – шлягерный лобок.
В минувшем – ушлый колобок.
В грядущем – вилы в чей-то бок.

           Ну и клубок.

*

Михалкову Н.С.

Уехал бы ты, дяденька Паратов,
в деревню к тётке, в глушь, да хоть в Саратов,
и, под ольховой веткой возлежа,
наткнулся дном на свежего ежа.

Слуга царю, отец рябым и пегим,
прыщаво доморощенный Карнеги.

*
Кто заперт в низости ума?

Пока другие проливают кровь,
используй любую возможность.
Ротшильд.

Герои честно голову сложили.
О них мы песнь хвалебную сложили.
Из частных камушков надгробие сложили,
но автор, как всегда, не пострадал.
Во здравье автора, скота и девианта,
пропьём талант, ведь в донышке таланта
рассудочность Иммануила Канта,
которой этот гад не обглодал.

*
Страна федеративная и дегенеративная.

Володькопутин над Россией
простер тапирово мурло.

Текли года. Накрапывался дождик.
Каштанки мёрзли. Кашляли грачи.
Скуластенький мелкопорослый вождик
выковывал несчастия ключи.

*
Отчизна грызёт наших душ палимпсест,
глодая и то, что сокрыто.
Отечество славлю, которое ест,
но трижды – которое сыто.

*
Хрустит песок, в нём квартирует кремний,
короткий шут кремлёвский, всех модерней,
частит ортопедическим шажком.
Его камрад, продукт совы и мыши,
лишь собственное ухание слышит,
уткнув в себя мордашку утюжком.

*
Кто виноват?

Я эклектичен и лоскутен.
Кто виноват? Володя Путин.
Моя натура нелюдима.
Тому виной Медведев Дима.
Пускай небесный паразит
их разореньем поразит
и два клошара без гроша
разделят кровлю шалаша.
Общительным и монолитным
прощу их. В рубище элитном.

*
Россия – крошево костей
и полигон для пакостей.

"Чудовищна, – как броненосец в доке, –
Россия отдыхает тяжело".
Осип Мандельштам.

"Умрешь – начнешь опять сначала,
и повторится все, как встарь".
Саша Блок.

Пролёт. Шаги. Летящий профиль.
Волос струение и глаз.
В углах теснится Мефистофель,
ядоточив, как сенный газ.

Оставь. Отстань. Эмблема века –
губ искривившихся надлом,
оскал замученного хека
во льду прилавка за углом.

Волчок сфероида кружится,
поскрипывая в пустоте.
На лавке те же три девицы
в предкоитальной суете.

И свет, хоть ярок, но бессмыслен,
в умах – клубящийся туман.
Во тьме привычных низких истин
нас унижающий обман.

Умрёшь, – столкнёт в фенол канала
рябь размножающий кустарь.
Рабьё свободу доконало.
В аптеке яд, во льду фонарь.

Россия харкает и воет,
себя растлившее дитя.
Двуглавый мглою небо кроет,
пустые головы вертя.

*
Неприльичное.

Ленин лжил, Ленин лжив,
Ленин будет лжить.

У меня большие планы,
я черчу аэропланы,
а друзья мои Капланы
жаждут смерти Ильича.
Брошу я свои прожекты,
пусть заржавеет инжектор,
пусть подохнет вивисектор,
пусть не станет палача.

          Ча-ча-ча…

*
Левосудие при правостороннем движении.

Обсуждают белки
Фемидины проделки.
Лесные хроники.

Зайцы прыгают по веткам,
не дают заснуть креветкам.
Разоряются рачки,
злобой сужены зрачки.
Ухмыляются косые,
символ косенькой России:
“Дурачки, идите в суд,
там вам судьи в рот нассут”.

*
Мы Рембрандтом буржуечку протопим
и побредём по безыскусным топям
туда, где блудит кистью Глазунов –
один из самых ловких лизунов.

*
Слова Капутина,
музыка Людвига ван Бетховена.

"В воскресный день с сестрой моей…"
Забавы убогих.

В воскресный день, отринув лень,
(и мой Сурков со мною),
я тенью обведу плетень,
что стал Кремлю стеною.

Вот через площадь я иду
(и мой Сурков со мною) –
надеть чекистскую узду,
на тех, что вечно ноют.

Из зала в зал переходя,
(и мой Сурков со мною),
всю жизнь великого вождя,
я от плевков отмою.

И долго тем любезен я,
(и мой Сурков со мною),
что тень корявая моя
нависла над страною.

*
"Оружие – орудие несчастия, а не благородства.
Мудрый побеждает неохотно".
Даосская этика.

Мой триггер туг. Пружина – Steel of Pittsburgh.
Ствол – Solingen. Боек – природный Krupp.
Я был бы плуг. Катался бы как “Wartburg”.
Сменили ген. Я оружейный струп.

*
"Гремя огнем, сверкая блеском стали…"
Широко известная околесица.

Добьём их всех. Присядем. Перекурим.
Гремит вагон. Эмаль скрывает сталь.
Когда в запой ведёт опухший шурин –
дрожит гранит, и к телу липнет тальк.

*
"… и на Тихом океане свой закончили поход."
Рудимент не до конца
погребённой квазикультуры.

Околевшую эпоху
вспоминаю невзначай.
Сколько лет, а всё не по ***…
Я завариваю чай.

Погребальные деляги,
шилом выбритый тиран.
На обёрточной бумаге
нарезаю пармезан.

Сотрапезник мой из бывших.
Меднолобый тихоход.
Кумачовым жаром пышет
и зовёт меня в поход.

Что сказать ему? Бедняга,
дохворался до седин.
Терпит олухов бумага,
говорю: “Иди один.”

Он визжал, худой и плоский:
“Проклянёт тебя народ!”
и на грязном перекрёстке
свой закончил он поход.

Легче комнаты проветрить,
где веками прел навоз,
чем убогим этим впетрить,
что разобран паровоз,

что предстали страшной сказкой
поминальные огни
всем, кто вены вскрыл "опаской",
корчевать не в силах пни.

Но зудит вохристым сервам
воскресить засилье тризн,
историческим консервам
подарить вторую жизнь.

*
Текстильщикам, дай бог им здоровья...

"Ткачи, приспешники Арахны…"
Автор неизвестен.

Проулочек трёхгорный, двухуборный
перенас;лен сволочью отборной,
а дух его, тлетворный и соборный,
не тронут пропагандою нагорной.

*
Изобретательный марвихер
воздвиг именьице в Барвихе
на крепостных оглохшем лихе
и самодурстве Салтычихи.

*
Дидактика.

У дедушки в мозгу живут грызушки.
Прозорливый внук.
 Ты – Серёжа, ты не понимаешь…
Где ты был, когда мы Зимний брали,
выяснилось, впрочем, что взаймы.
Ты каким оракулам внимаешь?
Сколько лет вам "бибисейки" врали –
но не мы, представь себе, не мы.

Мы правдивы, как власы Годивы,
как Three D измышленные дивы,
как мерзавцу льстивый некролог.
Разве знает ваше поколенье,
как достались Павлику поленья?
Колька хуже выдумать не смог.

*
И пастыри не пастыри,
и пластыри не пластыри,
в водопроводе кластеры
измышлены вполне.
Сосед, с краев размытенький,
всё мнёт в ладонях митенки,
твердя мотив избитенький:
“Мол, что-то там в вине...”

*
Дедушке Иосифу.

На фоне оспин держишь трубку,
России пористую губку
сожмёшь удавкой портупей.
Сухой рукой проскрипций бритву
оттачиваешь, как молитву
кровавым идолам степей.
Народ перемоловший в крупку,
к величью липнущий репей,
надеюсь, проигравший битву.

*
Ум безвластен, власть безумна,
ветром выщипаны гумна,
полны сенною трухой.
Никаких не хватит сумм на
то, чтоб жить склонить разумно
Митек, бредящих ухой.

*
Какой светильник разума – фугас,
какое скерцо – сизый визг металла.

*
Два валета – не один валет.
(Замечание при игре в рамс).

Два мизерабля - не один мизерабль.
(Разговор в московской подворотне).

Кто мне протянет свой язык
и руки, и желе в глазницах?
Не пассажиром, не возницей
себя я чувствовать привык.

Судьбина родины. Чернил
сон фиолетовый и росчерк –
из тещи прямиком на площадь
грядёт Макар или Кирилл;

уткнув пяту в плиту глухую,
сверля зрачками сонность лиц,            [...сверяя взглядом?]
юродствует: «Какому хую
мне передать цевьё таблиц?»

Потупив взгляды и порывы,
стеною косной и тупой,
сограждане души нарывы
прикроют плоскою стопой.

Кирилл лизнёт язык Макару,
Макару подмигнет Кирилл;
их двуединства божью кару
повяжет кружево чернил.

*
Когда б очнулся Чаадаев…

"Сезанн пишет то, что видел;
я пишу то, что понял".
Фернан Леже.

           I.

Ленивяулый вяулень,
моржовыжор, лентятюлень,
пауперилость луперкалий,
наглоприлипчивость ракалий,
хамозаискивость шакалий,
гнилоразложенная тлень,
теньюобведенный плетень,
и звень хихилий и хахалий,
шертвоприношенность Валхаллий,
канканкружилая мулень.

              II.

Блевотина, харкотина,
шпицрутеном поротина,
ретиво изворотина,
забитина, запотина,

запитина, заботина,
в на босу ногу ботина,
не кротостью субботина,
со ртом щербатым – Родина.

*
Таблоид.

Нет – про рака в своем Отечестве.
Крупно – срака. И о купечестве.
Трупно – врака о молодечестве
красносракой кремлёвской нечисти.

*
"Есть парни в этрусских селеньях,
жаль, сдохли этруски давно..."
Принятое без доказательств как очевидное.

Рассказывай – я весь
одно сплошное ухо,
но тщательнее взвесь –
“старуха” и “проруха”

рифмуются не зря
в почти ушедшем русском –
ведь новая заря
отправила к этрускам

не только Вову Даля,
но и Sassoon Vidal’я.

*
На Западе немногие живут литературой.
У нас литература немногими живет.
Столкнулся я на суаре с плюсквамперфектной дурой –
по счету – трехсоттысячной; с тех пор болит живот.

С моею рафинированной, хрупкою натурой…,
да – идиосинкразия на Азию…, ну вот…,

… признанье с губ слетело – ах…,
все дело в том, что тело – прах…,
в душе их пропотелой – страх…,
как глупо – не о тех кострах…

*
Идёт охота на сурков –
её затеял herr Sourkoff, –
а сам чихнул – и был таков –
пьет морс у босса на квартире;
у арки мечутся сурки,
в двенадцать тысяч две руки
их лупят, Торе вопреки;
sourkoff’ы мочатся в сортире.

Ну и дела – этил в эфире
на берегу москвыреки,
где Росс пас некогда коров;

теперь пасьянс из “мусоров”
“застенок “ (Лера, нареки)
в своем пристреливает тире.

Papа; – тапирен и суров –
подохни – чище станет в мире.
Tomorrow’s clear with сурки.

*

Слова карманника поэту, уныло канувшему в Лету.
Прильнув к издательства паркету – с утра мурлычьте песню эту.

Отдам всю душу октябрю и маю…

Шерёжа Ешенин.

Отдай всю душу октябрю и маю,
а я тебя за задницу поймаю.
Лови свой май – я стан твой обнимаю –
лишь кошелёк – не душу – вынимаю.

*
Страшитесь – упрощенье –
не просто уплощенье,
но растеканье в плоскости,
расплёскиванье в плёс кости;;
растаскиванье воскости
до истощенья вязкости;
я умолчал об узкости
и худших свойствах прусскости,
и – сохрани – от русскости –
неряшливости, тусклости;
от православной косности
с её – соломки подмости.

*
Дела давно (?) минувших дней.

Народ и партия – едины.
Союз сардины и ундины.
Две полновздорные ****ины –
обыденны, валокординны…

*
Коду доступа – доступным кодом.

Юдифь из порослей Латыниных
и латинян, и кремльпритыненных
укроет медию кудрей.
Дразня ****ей уполовиненных,
заплечнокраснобелосиненных,
Латынина, гряди бодрей.

*
Когда я сыт – скольженье вяло.
В Милане ра;кушка “La Scala”
прободевает небосвод.
Чуть отощаю, чую – ну-тка,
скорей трезвей, моя Марфутка,
соси резвей – щас из желудка
в твой хлынет рот водоворот

моих дурацких рифм и фоний –
опоросился твой Афоний.
Голубка, знаю, жидок ***,
но всё равно – соси, ликуй.
Твой нрав покладист патефоний –
весь III-й Рим на нём – кукуй,
продляя век его гондоний.

Авось, из Новых Каледоний
варяг прибьётся в град Кокуй –
и обрусеет, и утонет.
Пойду поем. Но ты – кукуй.

*
Всё это было, было, было
и будет, будет, и опять
степная гулкая кобыла
на пятки станет наступать.

Ну, Саша Блок, ну, кабинетный
академичный азиат –
не к Менделеевой в минетной,
но в оружейный смертный склад

эпоха обращает твёрдый,
холодный, счётный, трезвый взгляд;
у Гали порох в полных вёдрах;
инициации обряд

всё так же сладострастен; стынет
в казармах кровь, а в храмах мысль;
и Саш без счёта глупо сгинет –
давай, Галина, коромысль.

*

Ривалюцца. Ха!

Где помешанные буйно,
окровавленные в бойне,
заплывавшие за буй, но
околевшие в помойне?

*
…юродина…

Хороши у нас дела,
всё нам родина дала…

Поищи щедрей, чем эта;
нет колье, но есть кольё,
звон кандального браслета
и скандальное бельё.

Разбери плетень на пики,
этот день запомнят псы;
им упьются байопики
и мяуканье попсы.

Как же. Ждите. Серым сервам
всех милее сервелат
и лицом условно первым
посулённый мармелад.

Можно съехать по перилам
или в прорубь головой,
предлагая всем немилым
свой период меловой.

Выпав из палеозоя,
окунуться в мезозой;
у куста пасётся Зоя
ископаемой козой.

Подведён помадой хобот,
обведён шипами бок;
под мостом в Охайо хобо
с ней в сравненьи – полубог.

Я в сердцах палеонтолог,
заклинаю: “Каменей,
век мой, хек мой, хук мой, олух,
тень истерзанных теней…”

*
                I.

В асфальт, волнообразный как мерлушки,
и серый как программы ОРТ,
уткнули ушки ушлые старушки,
поклонницы компании “Три Тэ”.

Внимают чутко прозябанье черни,
кремлёвских гад ползучий сучий ход.
Сияет диск – дочерний и вечерний;
в ноль-девять – выход, в семь-ноль семь – заход.

               II.

Вот опять запретной темой
зазывает нас TV.
Ящик, вскормленный системой,
горло бритвой удиви.
Напевая: “C'est la vie...”,
Эрнст командует триремой,
лживой лодкой на крови.

             ...кви…

*
У Печоры, у реки
мы сшибали пятаки.
Невелик у нас улов,
Росс прижимист и суров.


http://www.litprichal.ru/work/89241/