Недоvero4ka - подражание Вере Полозковой

Игнасио

Игнасио изворотлив, как черт, как солнце, кровь его горяча. Пока кипит и пока печет, он будет жрецом рэпа звучать. Рифма сама из губ течет, грея, наглея, - живее! – урча; он просто уличный звездочет, или – вожак степных волчат. Его рифмы страждущих тихо лечат, им в темноте огоньком маячат. Игнасио знает: чет или нечет, он им поможет, он что-то значит.

Игнасио вовсе не богат, ему пошел двадцатый год. Глаза у Игнасио как агат, темнее всех страшных непогод. В глубине кристаллом сверкает гагат, девушки шепчут: ‘о май годд’…  Дома Игнасио держит над кроватью старый, блестящий фагот. Игнасио знает: его канонад рифм ожидает простой народ.

Выходит на площадь, унимая дрожь, и читает, потихонечку входит в раж. И вокруг собирается столько рож, торгаши отвлекаются от продаж. Кто проходит мимо – остается, что ж, кто спешит на поезд – бросает багаж. Вдруг кому-то Игнасио стал нехорош – сквозь толпу к нему пробивают брешь и кричат: «Эй, парень, да ты все врешь! Кто стоит поближе – в глаз ему врежь!»

У Игнасио замирает на губах звук. Он оглядывает толпу: «Братцы, как же так?» Все, потупив глаза, размыкают круг, разбегаются, словно от своры собак. Остается лишь пара несчастных калек – да и то потому, что у них нет ног. И с тех пор закончился рэпа век. Игнасио больше здесь не бог.

Игнасио не унывает, понимает сам, что недолго быть ему здесь плечом, тем, в которое плачут; он по ночам размышляет: не стать народным врачом. Они все завидуют богачам, остальное все им нипочем: даже тот, кто хочет для них звучать, что ж, учтем, промолчим впредь.

…Впрочем, думает он, что себе врать. Даже тот, кто хочет за них умереть.


Христина

Христина погрязла в мелких житейских делах, она монотонным жужжаньем пылесоса поется. Она давно не искала силуэтов в облаках, ее давно никто не носил на руках, Христина уже давно заразительно не смеется, показывая ямочки на щеках.

Христина ненавидит своих хозяев до рвоты, их детей, овчарку, что вечно гадит. Дети еще отпускают в адрес Христины остроты. Их старая няня, подавляя зевоту, сидит и читает, она глухая и вряд ли вступится, чтО ты.

Христина смогла – дождалась июля, когда вся семья в Америку уезжает. Христина пакует их вещи, подарки, стулья, они вернутся через месяц – «Доживу ль я?» - плачет няня, доброй дороги желает. Христина молчит, но внутри – горячие уголья.

Христина танцует в холле, пока светло. (Хозяев с овчаркой, конечно, уже унесло). Вся компания у Христины – няня и сторож Сезар. Внезапно звонит телефон, как назло Христина берет трубку: «Алло?» «Чей это голосок?» - слышен приятный тенор.

С тенором неожиданно Христина смелеет, кокетничает – он поливает ее елеем, говорит, как же ошибся удачно. Христину с той поры к телефону как клеем прилепили;  Христина смеется, краснеет, расцвела та, что была невзрачной.

Тенор снится Христине высоким брюнетом, демоническая красота его как моэтом опьяняет Христину, она почти в истерике. Тенор читает ей в трубку сонеты, говорит что-то про судьбы, звезды, планеты… Так некстати приезжает семья из Америки.

Христина снова туда-сюда снует, привезли овчарку, детей, забот, Христина принимает прежний сонный вид. В тот день трубку глухая няня берет «Кого? Марию? Такая тут не живет!» Тенор больше сюда не звонит.

…Христина погрязла в мелких житейских делах, она монотонным жужжаньем пылесоса поется. Она давно не искала силуэтов в облаках, ее давно никто не носил на руках, Христина уже давно заразительно не смеется, показывая ямочки на щеках.

Норберто

«Драматический баритон» - пишут на афишах про Норберто.
Усмешка на уголок, в глазах – лед.
После спектакля приносят кучу конвертов.
Не читая, он все их рвет.

Он добился, чего желал – славы, концертов,
«Я один из лучших, давай, смейся, твори» -
Говорит себе по утрам Норберто.
Но какая тоска – хоть ляг и умри.

Тоску приносит шведский холодный ветер.
Гастроли, зима, «Вам чаю, герр?»
Молча проходит мимо прислуги Норберто,
Ему обычно не до манер.

Он не спит ночами, не может просто, поверьте,
Есть причины, но он их боится назвать.
Ту, что любила его, вспоминает Норберто.
Ту, что любила его больше, чем мать.

Это случилось с ними тогда в Пуэрто-
Рико, какой-то дурацкий обвал…
И с тех пор никого нет у Норберто,
Только в каждом городе полный зал.

«Возьмите ее руку, пульс измерьте,
Она дышит, смотрите, она жива!»-
Хочет закричать тишине Норберто.
Но глотает внутрь свои слова.

Он винит себя в ее быстрой смерти,
Словно сам столкнул ее и смотрел,
Как звезда вниз, артистка, как он, Норберто,
Когда что-то очень красиво спел.

Мысленно он шепчет ей: «Берта,
Берта…», гладит по шелковым волосам…
Когда вспоминает ее Норберто,
Тогда в сотый раз умирает сам.