Аристократизм как продукт

                Ecce Homo.

 Не растворён в рядах прискорбной черни,
 единоверцев, выскобленных жён,
 в густых миазмах дикости пещерной
 не обессилен, не изнеможён.

 Лишь взор вперяет в марево у края
 Земли, как в образ канувшего рая.

                *               

 Пошью я к святкам ватошные ноги
 и стану петь: “Семь-сорок? Никогда!”
 Сопровожу себя до Кондопоги,
 а прочих всех – до Страшного суда.

 И станет день как вспышка и причастье,
 не всякому посильный бенефис;
 немногих вас коснётся это счастье –
 споткнуться о свой собственный дефис.

 Ах, Леви-Стросс, Фитц-Симмонс, Розен-Крейцер,
 мой мальчик-с-пальчик, душка файф-о-клок,
 на вас любой подаст истёртый крейцер
 и вырвет из души свой лучший клок.

 Какая роскошь – выглядеть не слитно.
 Какой невроз – разрыв почти груди.
 Надломленность – как пагубность – элитна.
 Дефис купи, но лучше – укради.

                * 

    Восходящие потоки.

 Читаю “Готский альманах”,
 считаю дырки на штанах.
 Когда выписывал “Мурзилку”,
 монетки сбрасывал в копилку.
 В дворянство водворение –
 просто разорение.

 *

 "Мой стих трудом громаду лет прорвёт…"
                Вова Маяковский.

 Мой дом – дурдом. Он не трудом живёт.
 Он оглушён и я его чуть слышу.
 Сойдёт Содом. Громада лет сорвёт
 мой стих со стен, как вздорную афишу.

 Скитаюсь я и мысль моя витает
 не в акведуке, боже упаси, –
 ведь эта “...улица кончается в Китае,
 а та звезда над Волгою висит”.

                *

              Себе, любимому…

 Я с детства знал, что я отмечен богом,
 не приращён к отеческим берлогам,
 своей судьбы естественным прологом
 не обольщён – не больше, чем Борей
 прилизан к мшистым валунам предзимья.
 Я – соль земли, печёночка налимья,
 стою в проёме, требую: “Сим-сим, я
 вернулся в дом – твори раствор дверей”.

                *

           Феерия фанаберии.
          Развивая Северянина.

                "Я – гений Игорь Северянин".
                Игорь Северянин, в девичестве Лотарев.

 Когда я был убит, я сразу стал убитый,
 буквально неживой – ведь в драке ножевой
 один ультрадебил, как фабулой избитой,
 мной с треском раздробил Гордеев узел свой.

 Чем проще развязать, тем слаще все разрушить,
 ведь к разрушенью путь исхожен и избит.
 Не смейте осязать, вкушать, смотреть и слушать;
 не зря вас всех знобит, когда я стал убит.

 Ведь криль – всего лишь корм, ведь гриль – всего лишь печка,
 ведь кроль – всего лишь стиль, но криль и гриль, и кроль,
 предчувствуя судьбу, как Мэрина овечка,
 у церкви на прокорм сбирают исподволь.

 В их шляпку свой сантим, не сожалея, бросьте,
 и в тряпку свой интим припрячьте, словно клад.
 На плечи серпантин, как палантин, набросьте,
 горчайший терпентин вкусив like flesh and blood.

 И вы, вплывая в ад чрез хмурый Стикс, свой вызов
 оставьте старику – ведь он, Харон, не в счет.
 От человечьих стад давно не жду сюрпризов.
 Мне не ведут учет, ведь я наперечет.

 Ведь на голову я возвысясь над рядами,
 тем голову свою определил под нож.
 Что карму, что чуму…, – нет, не могу при даме;
 когда дрожит в вас дрожь, мне это невтерпёж.

 Ах, нежною душой от всех вас отличаясь,
 хитиновый покров я вынужден носить,
 а вы, меня с лапшой переварить отчаясь,
 ваш пепел оросить дерзнули попросить.

 Нет, семенем своим я не могу бросаться.
 Брезгливо сократив чужой императив,
 дарю инфинитив – не вздумайте кусаться,
 не то я ваш актив перепишу в пассив.

 Мой сок не для толпы – гурманов вкус тревожа,
 по капле лишь вкушать дозволено его.
 Как Геркулес столпы – воздвигну стол и ложе;
 вкушать и искушать, а боле – ничего.

 “Зеваки – вот Париж”. Зеваки – вот Крыжополь.
 Зеваки – вот Каир и вкратце – Тёплый Стан.
 Меня не сократишь. Я сам сойду в некрополь.
 Себе в возмездье дан. В вознагражденье дан.


                * 

 О сомнительных преимуществах лица необщих выражений.

                "… так будем хоть при жизни разнолики..."
                Иосиф Бродский.

 С детства прет-а-портились
 и вконец испортились.
 Были в индпошиве мы,
 но склонялись к Шиве мы.
 Дурни все подшитые,
 а мы всё индпошитые.
 Их сгребают стаями,
 а нас во гро;бе с талями.
 Над ними стонут поцы в рты,
 а нам стенают Моцарты.
 Углы их губ пятнает пена,
 над нами “Реквием” Шопена.

                *

         Strong arm of Armstrong.

 Hello, darling, don’t be sad, darling.
 Fuck them all and let them fuck themselves at last.
 And don’t be wrong, darling, just be strong, darling,
 don’t belong, be very long, be very fast.

                *

         Реверанс Гершвину

                "...livin’ is easy…"
                Porgy and Bess.

 Life is easy, если только маркизе.
 Бедной Лизе нету в жизни пути.
 Very busy, но всегда в пресс-релизе –
 мне бы в визе только штамп подвести.

 “Piccadilly”, – англоманы кадили,
 мы блудили по Европе впотьмах.
 Свет включили в Очамчире и Чили,
 подлечили помраченье в умах.

 Нет причины для серьёзной кручины,
 где мужчины – там немеркнущий свет.
 Плечи в лямки, самок выведем в дамки.
 Сдай мне рамки*, а литёрки** в кювет.

 Кто в кювете, тот за всё и в ответе.
 Солнце светит ярче всех не для всех.
 Что нам сети? Слава богу, не дети,
 в третьей трети что угодно не грех.

 Что в корсете, что в компьютерной сети,
 что в карете – мы всегда при своих.
 В третьем сете, как у бога в кисете,
 при песете, на своих, на двоих.


 ______________
 *рамки – карты от туза до валета.
 **литёрки – все прочие (арго).

 *

 Свобода необходимости vs. необходимости свободы.

 И надо, и надо, и надо, и на
 кой дьявол мне всё это надо…
 В пустыне окна проступает вина –
 протечна, как видно, ограда.

 Ребенок и праведник знают – вина
 всего лишь химера, не боле.
 Декокт на слюне и крови волокна
 монаршей и божеской воли.

 Кто Богу не грешен, царю не… – ага,
 задумались, сукины дети?
 Прогалиной леса течёт кабарга,
 прекрасней всех девок на свете.

 Природа во мне не постигнет вины,
 но знает – зло суще и вечно.
 Жируют у жолудя тьмы кабаны.
 Ограда беспечно протечна.

                *

 Под нёбом камень Цицеронов.
 Под небом пламень Сципионов.
 И жуткий жребий Актеонов
 тебя и ма;нит, и страшит.
 Взойдешь на утлый челн Харонов,
 Диану за лодыжку тронув,
 познаешь солипсизм Неронов –
 ведь ты по той же мерке сшит.

                *   

 Опять ворчит мальтузианец.

                "Зеркала и совокупления отвратительны,
                ибо умножают количество людей".
                Хорхе Луис Борхес.

                "Наша анекдотическая жизнь".
                Генри Миллер.

                I.

 Когда распахивает небо
 творца усталая рука
 и ты, почти наверняка,
 готов просить вина и хлеба,
 откуда слышится шипенье, –
 не из твоей ли глубины,
 когда, не чувствуя вины,
 сопеньем оскопляешь пенье?

                II.

 Наш дуализм анекдотичен.
 Наш анекдот дуалистичен.
 А мир распахнут и пластичен,
 и не настроен подыхать.
 Щекотно мыслям о потопе,
 но, – после нас, – ведь нашей попе
 так боязно, погрязнув в топи,
 собой пиявок колыхать.

 Заткнитесь, псы. Уймитесь, гады.
 Себе воздвигните преграды.
 Как кролики, плодиться рады,
 оставьте Еве подражать.
 С тех пор концепция сменилась.
 Нас тьмы и тьмы. Явите милость –
 устройте, чтоб травой кормилась
 людья размноженная рать.
 Ну как творцу вас не карать?

                *

              Exegi monumentum.
        (Лобачевский, не Эвклид).

                "Нет, весь я не умру…"
                Саша Пушкин.

 Нет, весь я не умру, нога моя худая
мой прах переживёт и тленья убежит,
прильнут к её стопе, восторженно рыдая,
 Бардовая Бриджит и Вечно юный Жид.

Пускай гниёт мой торс, нога моя резв;я,
бессмысленно скача, обрящет смысл в пути,
всех сонных разбудив, всех лодырей сзывая,
 всем резвым поспешит дорогу перейти.

 Пусть хлад затопит мозг, нога моя кривая
продолжит за меня продленье кривизны
ей устремятся вслед, от страсти подвывая,
 две девичьи ноги, что жаждут новизны.

 Пусть ноги, что, увы, ногой моей не стали,
привычно топчут степь, большак и стебли трав,
моя же светит всем на вечном пьедестале,
 всю кривизну пространств в одну себя вобрав.

 P.S.
 Так отроку, вовек не моющему ноги,
 чего не вбредит в мозг, чего не внидет в ум.
 Тоска его плоска, мечты его убоги.
 Он к девкам не ходок и потому угрюм.

                *

        Жлобывателям.

                "… без тебя большевики обойдутся."
                Слабая калька с:

                "Блажен муж, иде же не идет
                на совет нечестивых".

 Вы находитесь в плену
 плоти, смерти, обстоятельств.
 Вы идёте на войну
 в силу чьих-то неприятельств.
 Вы наёмному труду
 предаетесь, чтоб желудки
 наполнялись и в дуду;
 вторите газетной утке.
 Я по льду от вас уйду,
 не рассчитывайте – ду;дки!

                * 

 Свихнувшемуся приятелю.

 Итак, ты делаешь карьеру,
 а я валяю дурака;
 рыси;, галопу и карьеру
 соннозависимость тюка

 я предпочёл – почто же ярость,
 биенье крепкою ногой?
 На обеспеченную старость
 нацелен ты, но я – другой.

 Корпоративному вольеру,
 тугим prosperity плодам,
 собой взращённую химеру
 себя (ты злишься) не отдам.

 Мой мир – сонливости и прядки,
 глаз затеняющей слегка;
 в ненарушаемом порядке –
 река, лошадки, облака.

 Отстань, оставь меня, постылый,
 я не для keeping up цвету.
 Какого ради штурм Бастилий
 на ветке спящему коту?

                *

 Мной не отпущенное детство.

                Качурину.

 Всезнайка, всезнайка,
 без косточки язык –
 меня дразнила Майка,
 я к этому привык.

 Я знаю лучше всех,
 я вижу зорче всех,
 я мыслю дальше всех,
 решу быстрее всех,
 черкну точнее всех,
 черпну полнее всех,

 дайте мне сказать,
 дайте мне сказать…

              * 

 Трагически недооцененная современниками фигура.

 У меня большие уши
 и огромные глаза.
 Я спасаю ваши души,
 а меня души;т коза.

 Я пишу козе повестку,
 величаю: “Этуаль”;
 предлагаю фетр на феску
 и лиловую вуаль.

 Возместите мне затраты
 на органди и фестон,
 и стамбульские кастраты
 вставят пудреным перстом

 уплотнительный пистон
 в ваших душ худой кингстон.

                * 

 Пусть просто пишут те кто прост,
 а я не прост и не простею,
 но с каждым шагом лишь густею
 как в эмульгаторе компост.

 Мой плавный персональный рост
 замкнулся на себя как трест,
 чья монополия – всесильна;
 мои друзья – щегол да дрозд,
 чьи трели плещутся окрест;
 кросс-курс наш каверзней чем крест,
 сердцебиенье – изобильно;
 содружество – любвеобильно.

                *         

 Я кончу как социопат –
 на кухне с выщербленным полом,
 но с изумлением весёлым
 осклабив рот – смешком щербат.

 Я кончу как аристократ –
 трудом не осквернявший пальцев,
 скользнув как из разжатых пяльцев,
 из ткани смут и смертных трат.

 Я кончу как всегда кончал –
 с летучим вздохом облегченья,
 оставив вам на попеченье
 стихов плывущий вдoль причал.


 Soundtrack: Valentina Lisitza, Liszt, Hungarian Rhapsody.