Оправдание дурной крови

                Любимой до забвения стыда двоичной злюке.

Тебя никто ни в чём не обвиняет.
Мы краем. Ты ни драхмы не должна.
И, если память мне не изменяет,
всегда за всё на мне лежит вина.

Виновен тем уже, что в свет явился,
как канонир в угар пороховой.
Крестился, но язычеством прельстился.
Окстился, но ни разу не постился.
Как белка заведённая крутился
и сорок семь бездонных лет ютился
в сырой бессрочной яме долговой.

Процентам счёт, как древний смысл, утерян.
Кредит исчерпан. Экзекутор сух.
Все тот же я и жребий мой измерен.
Мой стон не слышен. Ты замкнула слух.

Тень мыслей сопрягая с тенью истин,
бессмертный жанр – театр теневой,
забыться бы, как я Вам ненавистен,
душою праздной в юрте кочевой.

Я фантазёр, мечтатель и насмешник.
Ходил бы в клоб, когда б швейцар не сноб.
Вот пересмешник. Кров его орешник.
Кровь истекает. Ставим точку в лоб.

Убив его, Вам сразу станет проще,
как в уравненье члены сократив.
Плевать, что вмиг осиротеют рощи.
Категоричен Ваш императив.

Да что мне жизнь? Ничтожнейшая малость,
коль места мне под Вашим платьем нет.
Остылость чувств. Какая, право, жалость,
что Вы мне бисером не вышьете кисет.

Ведь я курю, а кто теперь не курит?
Лишь курам на смех Миннездрав твердит,
что наш конец табачный дым ускорит –
их “Warning” даже кур не убедит.

Будь Вы мой муж, о, как бы я Вас холил,
каким минетом одарял с утра!
Будь Вы флегматик, даже меланхолик,
вы б не избегли моего костра.

Но Вы не муж. Благословенна в жёнах
осенней чувственности зрелая пора;
так вычеркните в списках прокажённых
меня единым росчерком пера.

Откройте дверь и я войду как данник,
чтоб в светлый храм преобразить Ваш дом,
где об ушедших грезит конопляник
над голубым развесившись окном.

Забудьте страхи Timeo Danaos,
забудьтесь хоть на миг и я скользну,
чтоб Вашей устрицы сухой бесстрастный хаос
преобразить во влажную весну.

Ведь Вы иссохли – влаги не хватает,
а я, напротив, влагою сочусь;
с холста мне дайте руку, как Даная,
с какой готовностью я за неё схвачусь –

как утопающий, вцепляясь в соломину,
как в грудь, впиваясь дёснами, малыш,
я так прилежно вылижу Вам спину,
да только ль спину, лишь позвольте, лишь

возьмите в плен, ведь я и так Ваш пленник,
ведь с каждой ночью на ночь кратче счет,
и с каждой ночью истлевает сенник,
где мы могли себя наперечет

так изучить, как изучают в школе
единственный дающийся предмет.
Чего же боле? Весь я в Вашей воле
и тридцать лет так тщетно слышу “нет”.

Скажите “да”, ведь “нет” и так мы слышим
на каждом метре, переполнен “нет”
мир, где коты, поющие на крыше,
встречают обессилено рассвет.

Зачем не кот я? Благ удел Пушуни –
свернувшись на коленях вечерком,
вдыхает ароматы Вашей cunni
и грудь следит под тонким свитерком.

О чем он мыслит? Что он в этом смыслит?
Сухими гранулами утолив живот,
одним ожесточеньем не окислит
свой “Kitekat”, царапающий рот.

Как я люблю Вас, как люблю Вас, боже,
как терпко нужно женщину любить,
чтоб обмирать при мысли лишь о коже,
всего лишь коже, понуждает выть,

как воет волк, любовною истомой
бесстыже апеллируя к луне,
одна лишь мысль, что обернулась комой
единственная выпавшая мне

благая жизнь. Да нет, была б благая,
когда б я сам, безумный санкюлот,
на чрево жизни руки налагая,
как пьяный хилер, не исторгнул плод –

единственный, алкаемый, желанный –
дыханья твоего пьянящий ток;
твой влажный взгляд – как две открытых раны
твои глаза. И впрямь наискосок

уходят звуки, запахи и тени,
когда на твой я натыкаюсь взгляд,
и – на колени, чтоб в твои колени
уткнуться лбом и повернуть назад

неумолимых стрелок мерный шёпот,
твердящих: “Alles. Fin. Уймись, глупец,
утихомирь души мятежный ропот,
греховных мыслей неумолчный рокот…”
Ирина, да проснись же, наконец.

Проснись и вспомни всё, что ты забыла –
как я стенал, предчувствием томим:
“Она его за муки полюбила,
а он её за состраданье к ним”.

Вернись ко мне. Я кровь свою по капле
сцежу в бокал, чтоб жажду утолить
твоей души – как сумасшедший Каплер,
дерзнувший Аллилуеву любить.

Вернись. Твердить я дятлом не устану,
что мы должны в одной постели спать
и наших душ зияющую рану
лишь кетгутом соитий зашивать.

Иначе всё, что было – лишь безумье,
и смысла нет, и тени смысла нет,
и наших душ слепое неразумье
в надгробный плач переведёт сонет.

Мы проиграть не может – как банкроты,
так рухнем на зелёное сукно.
Швырни банкноты, отмени все квоты,
ставь на “зеро” и распахни окно –

и ты увидишь – небо усмехнётся.
Марс скажет: “Пас”, Венера вскрикнет: “Класс!”,
шаг не собьётся, сердце не споткнётся,
и мы вернёмся в наш 10-й класс.


Soundtrack: Jools Holland, Mica Paris & David Gilmour, I Put A Spell On You.