Религия рабов

Urbi et orbi. Benedict XVI.

Который год не знаю материнства.
Нельзя без свинства. Но такое свинство!

*
Христианство – религия рабов.

Господь нас сдал,
шепнул а part: “Деритесь!”
и тут же бросил своре сволочей;
волхвы, звезда,
трезубец, Жора-витязь –
лукавство кода, шифры палачей.

Союзник наш
и зритель отстранённый,
либретто ткнув небрежно за обшлаг,
весь бельэтаж
сковал ухмылкой сонной;
семь миллиардов – бешеный аншлаг.

Самостоянье:
ящик, пепелище;
железный век был всё же понежней.
Как подаянье
грешникам и нищим –
кагор да корка, хор: “Imaginez!”.

Нашёл ответ –
за что страдают дети
под трещинами древних образов,
анахорет
общественной подклети,
хрипевший в Петропавловском СИЗО?

У демиурга
шаря в кулуарах,
ты выяснил, на чём стоит пята?
Швырни Панурга
цирку циркуляров;
не нужен третий – три как раз кита.

Не жди резерв
ни с неба, ниже с моря,
не хлынет кавалерия с Холма.
Оскален зев
всей судорогой горя,
в смоле дома, разнузданна чума.

Сожги штандарт. За дрогами, не споря,
бреди в обнимку с корью от ума.

*
Спеша к горящему кусту,
страшась уткнуться в пустоту,
ценя одну лишь простоту,
но не простату,
не в силах возлюбить врагов,
живя под грохот сапогов,
не жажду ни живых богов,
ни мёртвых статуй.

*
Одной Рае.

Терплю и жду. Христос не воскресает.
Издержки мук и крестного пути.
Тоска грызёт, грусть ноет, злость кусает,
смех сотрясает, горе потрясает…
Княгиня в духе, Рая во плоти,
ключи от рая в опий воплоти –
ведь кровь моя, в натуре, прокисает.

*
Кризис веры

Хвораю корью, но стою в каре.
При кивере, при шпаге, на ковре.
Орет кюре мне: “Оспа, диатез!”.
Кюре не верю, но с ковра я слез.

Клинок. Туше. В седалище кюре.
И полный привод прямо на ковре.
Влачится в полном приводе,
хоть заведи, хоть выведи
святых и рассвяти их во дворе.

Католики – ну что о них сказать?
Их просто взять, связать и осязать.
Всю жизнь лизали нолики
проклятые католики,
а следовало крестик лобызать.

 *
Был я конфирмирован, верою армирован.
Истекаю верою как нечистый серою.
Возлюбил меня кюре, подсыпает мне пюре,
не рифмуй, блажит, картофель
с богомерзким словом Teufel.
Коль вступлю я в братию,
враз впаду в апатию.

 *
А протестантская мораль теряет кальций
и Вяльцевы, не выпустив из пальцев
банальных пяльцев, трахаются в зальце
в Заветом Ветхим осуждённый тот
упругий свод из мышечных канальцев
(известный под фамилией Анальцев),
проход метафизических пустот.

 *
Тот воскрес, а Гриша умер.
Ничего себе гешефт.

Пара ложек винегрета
и душа уже согрета,
и душа уже лилова,
и свекольна, и дурна.
Это спето для валета,
а для дамы у пикета
пикируется трефово
с червоточиной бубна;.

Оливье – салат славянский
из обрезков, мушки шпанской,
из вчерашнего улова
и сегодняшних: “Не съем…”
Куличи, желтки, свинина,
скромный стол христиани;на;
поволочно и солово,
неизбывно: “Carpe diem”.

А кагор деепричастный
отдаёт таблицей кастной,
Менделееву в алькове
ворковавшей: “Do ut des”.
Содроганье правосластья,
дур пленительное счастье,
пьёт, жуёт и жаждет крови,
рвоты, жертвы и чудес.

 *
Подвигу дородных батюшек
на ниве возрождения православия
в Диком поле посв.

Дитя лемура и коалы,
свой корпус вытянув вдоль шпалы,
твержу составу я: “Уда;лый,
здесь временно, увы, объезд”.
Меня разрезало на части –
утроен я – теперь напасти
на три умножатся – я счастлив
и этих не оставлю мест.

Народ на пнях религиозен.
Мой код возвышен и серьезен –
то милосерден я, то грозен –
коаломурый истукан.
Троится здесь в глазах у многих;
благую весть из глаз да в ноги
транслирую – хромые боги
лемуроалый льют в стакан

причастья сок – на посошок,
меня кусок – в души мешок.
Я их спасу – в родном лесу,
имея хлеб и колбасу.
Даю сосать и сам сосу.
Веду поссать и сам поссу.
Вот так я крестик свой несу.

 *
Не столько культа,сколько кельта
служители – сусальна смальта;
я посетил бы остров Мальта,
когда б мне деньги дал Синод;
и пару теплых о Синоде
я б записал на теплоходе –
на стенке бара – прям при входе –
читай всяк сущий обормот.

Плывут по речке Волге струги,
деля с волной свои досуги,
и верю я – какой-то суке
судьба сегодня – утонуть;
всем телом погрузившись в Волгу,
толкнуть волну – тугу, недолгу –
на крутый на берег без толку;
и пеной мыленую холку
в песок безвоженный уткнуть.

 *
Иноверцу.

Мне снится пёстрая всю ночь белиберда –
я – бегло бел, а ты – подробно чёрен;
сидишь на общем для всей Африки заборе
и ждешь конца – душа твоя тверда.
Уже три дня как кончилась вода
и даже те, кто исчерна; проворен,
и на излом пустынею проверен –
Алла акбар бормочут – как всегда –
по наущенью въевшейся привычки;
ты хочешь закурить…, ломаешь спички…,
ты не закуришь больше никогда…

 *
Мы, некто имярек, ни в сон, ни в сглаз не верим;
ни в “ай!”, ни в птичий грай, ни в чих, ни в чох, ни в чад.
В себе вмещая мир, его собою мерим.
Коль рай – над твердью край, то ад – под твердью град.

Не верь, что Бог педант, пурист и консерватор.
Чтоб хаос оградить, порядок утвердить,
необходим талант, артист и оператор,
которым ни ханжа, ни сноб не могут быть.

 *
Вот грешник, к алтарю приникнувший в надежде
прощенья обретя, возможность получить –
едва покинув храм, грешить вовсю как прежде.
Что проку обличить? Что толку отлучить?

 *
Воспаление пасхалий.

Иудеохристиане,
не говейте на диване,
полезайте в шифоньер
на языческий манер.