Танцуй, пока над водой...

                Терпсихоре. Дуре набитой.

                А бал гремит, единорог…
                Заболоцкий Н.

Я вечно трезв и снова козырь “бубна”.
Глухой удар издёрганного бубна
меня приводит в чувство и в себя.
У танцовщиц натянуты лодыжки,
партнёры мнут грудиною манишки,
непринужденно гульфик теребя.

Усталой чувственности вялые затеи
перелистнут, теснясь, перипетии,
соврёт гавот, но правду скажет рил.
Прижмут пластрон, старательно потея,
туда, где перси переходят в выи,
ряды в ранжир состроенных впервые
гориллами воспитанных Гаврил.

У дансинга всегда скулит в запасе,
заявленный афишкой в тесной кассе,
синкопами подраненный фокстрот,
подскакивают кудри завитые,
окно сверлят во все глаза святые,
раззявив рот до гланд и от щедрот.

Их вынесли во двор, но позабыли,
затвором клацнув, проводить от были
до небыли и тихой пустоты,
теперь глазами, что уходят к свету,
они следят как Нету, Вету, Свету
влекут паркетом слепо, как кроты,

глухие вожделеньем кавалеры,
уткнувши нос, как будто в символ веры,
в поверхностно напудренную грудь.
Подрагивает третий подбородок
у злаками закормленнных уродок
(желе, мешочек, зяблик, зимородок)
в потугах совратить кого-нибудь.

Чем кончится вся эта свистопляска?
Ах, успокойтесь – хрипы, стоны, вязка,
чего ещё вы ждали от людья?
Глаза святых мерцают как лампады,
их ввысь несёт по рёбрам эстакады,
сведёнными вершинами в аркады,
фуникулёр, неспешный как ладья.

Лаская дланью мрамор балюстрады,
я им, mon Dieu, конечно, не судья.