Когда вещдоки сожжены

 

Недавно путешествующую по мировой Интернет-паутине прозу Владимира…(литературный псевдоним- Владимир Турчак) перевели на украинский. Вполне возможно, это начало победоносного шествия автора повести «Мыс терпения» и его героев, стремительно завоевывающих империю читательских сердец.

Компьютерные Сети не знают границ, а обжигающее слово правды, обладая силой расщепленного атомного ядра, распространяется по физическим законам взрывной волны и проникающей радиации. Интернетная  паутина – сегодняшняя книга книг, новое планетарное сознание. Блуждающие в ней  файлы – мысли.  Совокупность байтов - новое коллективное бессознательное. Многомиллионноликая греза о прошлом настоящем и будущем. Электронный третий глаз  в параллельную реальность. Здесь синтезируется  слово, которое вот- вот будет сказано, исторгнуто, как крик младенца: так вот – что с нами произошло! Вот что с нами стряслось в момент, когда два со скоростью света мчащихся  навстречу друг другу катастрофических тысячелетия столкнулись  в точке  миллениума! Владимир   Турчак - писатель, заговоривший в момент нашего  прохождения через эту временную черную дыру,  автор-апокалиптик, исследователь - сталкер, с помощью «камер наблюдения»( такие сегодня крепятся на касках воюющих в горячих точках джидаев), передающий нам изображение, звук, цвет, запахи с места происшествия, где  трупы вер, искореженные обломки эстетических воззрений, осколки логики – в дымящейся мешанине, а ирония не считает уместным выходить к рампе вселенского камеди-клуба в одеждах респектабельного дендизма. Она рождается из музыки мата, первобытная фонетика которого - нечто вроде неоязыческих мантр, новой молитвы, в бормотаниях и выкриках которой аннигилируют красивости эпитетов и остается лишь электрогитарное дистошн-фортиссимо ругательно-издевательских интонаций; с помощью этих рыка, скрежета и завывания можно управлять строем солдат или группой захвата, но не объясняться в любви девушке или Родине-матери.

 На смену сложносочиненному и сложноподчиненному фирменно-шедевральному литязу писательских художеств приходит первобытный инкорпорирующий синтаксис(потрясающе образный драйв перечислений через запятую), он –то и порождает волновые эффекты подтекстов и метаметаметафоризма. Так из осколков рухнувшего здравого смысла возникает новая философия,  категориальный аппарат  которой  – мелькание быстро сменяющихся кадров-картинок, тоска по ускользающему здравому смыслу, экзестенциалистская тошнота, обрывающий внутренности перегруз экстрима, сексуальные  ихтеозавры подсознания, охотящиеся друг за другом  в адреналиновом океане(версия неофрейдизма), безбрежный релятивизм, при котором «верх», «низ», «лево» и «право» не имеют никакого смысла, как в имитирующем искусственное тяготение, отправившимся к Юпитеру космическом корабле Стивена Спилберга, или попросту отсутствуют, как в самурайском сознании летчиков-камикадзе(таких иероглифов нет в японском языке). 

 Своим взглядом на мир через слово автор впрягся в нешуточную полемику с монополизировавшей детектив и мистику паралитературой, и по сути дела уже сказал веское художественное слово по поводу охоты отечественной Фемиды  на вербальных порнографов, убойной силой своего раблезианского юмора уделав «фигурантов» этого протекавшего во вполне кафкианском духе лингвистического  процесса.

  Появившись в Сетях, где не пролазят ни академический снобизм, ни фальшь конъюнктурщины, Владимир Турчак смог своими текстами приковать внимание аудитории, соизмеримой с тиражами сегодняшних «бумажных» изданий, а паче того удостоится отзывов с признаниями в том, что ему удалось «вышибить слезу». И цепная реакция «запущенная»  дарованием дебютанта продолжается. 
 
 Кто же он такой – этот Буй Тур(чак)? Буй в океане компьютерного фольклора? Былинный богатырь, уделавший «мысовских» дедов в борьбе за права салаг? Пародия на детективно-боевикового крутяка Чака  Норриса, тупо играющего самого себя и в угрюмых кулачных боях, и в по-производственному ударных постельных сценах? И то, и другое, и пятое, и сто двадцать пятое вместе. Он -собирательный герой - рассказчик, в котором фокусируются и  лубочно –матерные фаблио, и трагический лиризм эпического сказителя. Скальд  обращается к аудитории, не склонной к рафинированному лиризму. 

 По-булгаковки мрачноватая поэзия, превращающая оторванную взрывом голову в космическое тело, прорывающийся сквозь бытовые детали казарменного быта или прокурорского делопроизводства мистицизм, метафизика предчувствий -чего ещё вам, объевшимся всего в вашем мега-гипер-шоппинге? Викинг из уголовных авторитетов  пытается прорваться в  Вальхаллу офшорно-островного рая, но его достает заложенное взрывное устройство. Дембель гибнет в захлебнувшейся  ГСМ родины железной стрекозе, будто этому гипер-насекомому вставили в хвост соломинку- нефтяную трубу, из которой теперь вот, кайфуя, отсасывает Запад. Дембель исчезает - и тем самым имеет возможность остаться в ностальгическом казарменном раю, так и не долетев до времен буржуазно-рыночного  грехопадения.
Пачки долларов, на которые с одинаковым вожделением(прелюбодействуя в сердце своем) взирают и следак по особо важным, и бандюганище, не имея сил вырвать согрешивший глаз, понятно, как и всё в этой жизни, превращаются в нарезанную бумагу. Сетевая аудитория даже не просит, а требует продолжения сериала. Маэстро играет «на бис», Гладиатор Духа выходит на арену Интернет Колизея- не ведая – будет ли он забросан гнилыми яблоками, проткнут отравленным трезубцем или растерзан спущенными с цепи крокодилами: интернетная Вальхалла, что ни говори, - сплошь виртуальный экстрим, правила игры которого близки к компьютерным стрелялкам – выскочившего из-за угла тут же разят из помповухи или лазерным лучом отоваривают.    
 
Когда-то Курт Воннегут заговорил  телеграфным языком дешифровок «Энигмы», смешивая их с диагностическими размышлениями по поводу окончательно сошедшего с ума мира,  потому что взялся писать про разбомбленные Дрезден и японские города, принявшие «симметричный ответ» США за ужасы Перл-Харбора.   Герой «Бойни» Воннегута грезил летающими тарелками на барочных обломках золоченого Цвингера, а в «Колыбели для кошки» комплексовал по поводу атомных бомбежек.  Владимир Турчак  глючит среди руин рухнувшей барачной советской  империи. А его своеобразный « комплекс Оппенгеймера» связан с тем, что он «своим участием или неучастием»  причастен  к этой катастрофе. Её предчувствием пронизан «Мыс терпения».  Рухнувший в море вертолет с дембелями и их набитыми до отказа лакирванными клешнями крабов, морскими звездами и кружками из бамбука чемоданами, последующее мистическое исчезновение тел( а следом и аннигиляция народного гуру-кудесника из каталажки в «Пути мудака») – тревожные предзнаменования надвигающихся бед.
 
Терпилы Мыса терпения, кое-как балансирующие на змеином жале Дракона( такова форма южной оконечности Сахалина, если смотреть с околоземной орбиты)  между полным крышесносом и здравым смыслом,  как и страстотерпцы битвы «за» и «против» в эзотерическом сражении за души и тела деморализованного населения, - суть вестники (по Даниилу Андрееву) будущих сражений за сердца и территории всех этих либидо, эго и супер эго. Враг уже изобретает психотронные вирусы,  и готов взломать заветные файлы.  Следаку Добрыне не победить Змея в обличии практикующего эзотерика, зашибающего деньгу на вере в постулаты кухонного буддизма. Девахи-телки валят в  его гарем тантрических медитаций, как «мысовские» швейки строем  на многодырый сортир. Дракон  оснащен  стратегемами средневековой китайской премудрости, его трепещущее жало оснащено ракетным оружием и поэтому лучше не дёргаться.

  Голливуд снял фильм о «дедовщине»  на военной  базе в Гуантанамо, в этом кино главным героем стал адвокат, отстаивающий идеалы американской демократии. Практикующий адвокат Владимир, назвавшийся Турчаком, поместил своего рассказчика на Мыс  Терпения, крайнюю Южную оконечность Сахалина, где земля, поди, до сих пор хранит радиоактивную пыль, осевшую после бомбежек Хиросимы и Нагасаки( вещдок, свидетельствующий о том, что и с буржуазной демократией не все в порядке). 

Пока почвенники бодались с постмодернистами, а салонные литераторы дрались за тусовочную харизмешку и премиальные фонды, загоняя себя в золотую клетку цензуры всего облопавшихся книгочеев и авторитетных жюри, миру явился  образчик истинной внутренней свободы: пишу –так, как слышу, как вижу, как мучусь, как думаю, как  говорю! В эти так многому научившему нас два десятилетия, Владимир Овчинников побывал там, где, увы, не ступала нога галерейского эстета, кафедральной филологической профессуры или  запроектированного издательствами бестселлеротворца- детективщика.
 
 Его «мистический реализм» насыщен   мощной фактурой, почерпнутой из практики работы в прокуратуре и адвакатской деятельности.    «Мыс терпения», как бы взрывая  заезженную «макулатурную» тему  о дембелях,  фазанах, пупах зеленых и хлястиках, отнюдь не критикует ни Советскую армию(на чем некоторые сделали себе громкое имя), ни какую либо другую армию мира, включая экспедиционные американские  войска в Ираке. Просто –это неизбывная грусть по нашей общей тотальной наивности (самоутвердится в казарме, соорудить дембельскую парадку, шлепнуть наколку на плече,  – а дальше что? – в лучшем случае чего «****ануть по врагу», а в худшем?)
 
 Где же грань – между такими «измами», как «патриотизм» и «идиотизм?» И есть ли она? Где кончается вера во всевышнего и начинается та же казарма, где вместо деда-сержанта –земной бог-гуру, а вместо задрюченных салажат, зомбированные жертвы религиозного китча? Каков КПД  благих намерений наведения дедовского порядка в казарме или применения «дедуктивного метода», ментами-кроликами, чью мозговую функцию целиком вытеснила сексуальная? У кого в руках, колеблемые социальными потрясениями чаши Фемиды? Каким таким грызунам в милицейских погонах доверена ядерная сила силовых структур? Есть ли разница между ашрамом самозваного гуру  и борделем? Вопросы, которыми хошь-не хошь а грузит нас данная нам в ощущениях реальность. Понять бы. Разобраться. Какая-то с нами была революция. Но какая?

 «Путь мудака» - текстовой артефакт психоделической революции, которая происходила у нас(и в каждом из нас), как и всё –по-своему, по «особому русскому пути» и, в сущности, так и осталась мало осмысленной областью коллективного бессознательного. То что хлынуло в  бреши и дыры разорванных плакатно-советских идеологем, «переваривалось» как введенная доза. Сначала-эйфория кайфа, потом-ломка и летальный исход.   Ворвавшиеся в обыденную повседневность ересиархи в экзотических хламидах скроенных из всего, что подворачивалось под руку: тольтекская магия, восточная средневековая мудрость, электротехническая терминология в объяснениях –как душа работает при жизни – и куда она девается после смерти? – все это ворвалось таким смерчевым торнадо, что махом сдуло, как пушинку, имевшего неосторожность снять печать с замшелого сосуда  Вольку ибн Алёшу с его пионерским галстуком-оберегом.  Просто накрыло цунами – и всё. Колдуны, целители и кудесники, гуру, невиданных вер, которые в начале появились на улицах, а потом, неизбежно впадая в криминал, попадали в разработки силовых структур –  эхо не то Вудстока, не то Лангедока, коллизии охоты на ведьм, в которой новые маги и волхвы соревновались в коллективном сумасшествии с нео-инквизиторами из следаков-важняков и фэйсов-фээсбэшников.

Что это было? И что это – есть? О чем хочет поведать нам Хоттабыч(другое интерненое «я» Владимира Турчака) в произведенный посредством выщипывания из бороды волоска и произнесения заклинания  гантелеобразный телефон из сплошного золота?  Есть ли у него хоть какой-то шанс  произвести действенные  логическо-магические пассы, чтобы хоть как –то потеснить уже уютно проросших во все стороны света своим мицелием, прослывших сетевыми магами кибер-газнокосильщиков, двинувшихся на завоевание все тех же мрачных лабиринтов подсознания масс и имеющих на этом поприще коммерческий успех?

 Контр-культурные вхождения в материал, где полновластно обустроились и Костаньеда с пейотлем, и полчища отечественных последователей Блавцкой,  как горячие новости с передовой, где идет нешуточный бой по изгнанию паранормальных бесов – своеобразная абсурдистская хроника.    
 А ведь казалось, после  Воннегута, Уэлша, Уильяма Берроуза, Войновича, Венечки Ерофеева, Эрленда Лу – чего  еще скажешь, чтобы было и трагично, и сюрреалистично, и  психоделично, смешно, и  по-наивистски философично? Сказать сегодня свое слово в асбурдистско –контркультурной литературе –духу набраться надо.  Превращения рассказчика из обвинителя в защитника и самообвиняемого тот генеральный метод, который даёт  возможность высказаться всем сторонам, нанести удары с предоставлением шанса уложить противника в смертельном нокдауне в этом бою без правил– каждому. В битве открывшего чакру следака с прореезавшимся третьим глазом массового гуруизма нет победителей и побежденных.В игре –кто кого перешаманит?- все посвященные- суть куски несросшейся расчлененки( шамана перед тем, как он  окончательно обретёт способность летать на бубне, разрубают на куски- срастётся не срастется?)

У нас- не срослось. Не получилось. Уже единажды расчлененная империя кровоточит новыми наметами новых разрубов. Никто не знает на сколько кусков, совершая мрачный дедовской ритуал, порубил раскольковским  топором «гражданку» призывника –знающий свое дело сержант – улика сожжена.    «Иноструктурные философии», говоря словами нобелевской лекции Александра Солженицына, сталкиваются в прозе Владимира Турчака, чтобы  извлечь  искру катарсиса.   Свое решение уже не единажды ставившего знак равенства между зоной, казармой и волей уравнения  математиков Владимиром Турчаком – что это? -аллегория на фатальные несовершенства, порождающего монстров  социума или ностальгия по детству?

 Как ему это удается? Просто так само по себе получается? Или нам представлено изящное владение джентльменским набором готики(двойники, параллельные реальности, диалог между поту- и посюсторонним)? Что это – лечение электрошоком конвульсирующей в падучей революций макро-действительности включая самого себя, как её неотъемлемой микро-частицы, самопроверка на детекторе лжи, последнее «прощайте!» усаженного на электрический стул? Бьет. Колотит. Обжигает. Перебрасывает из бытия в небытие и обратно.   
 
 В том, что нам предоставлена радость открытия настоящего писателя не оставляет сомнения не только дедуктивный  блеск интеллекта и удивительная поэтическая смелость в умении идти дальше других, но и уникальный словарь, вибрации языка, услышанные и выхваченные из самого горнила клокочущего вулкана.      
 
 Дело даже не в виртуозном жонглировании ненормативной лексикой, которая, как это ни странно, в  текстах Владимира Турчака и не воспринимается как мат – просто флурисцентная краска, ею художник смело наносит сочные мазки. Не в по-уэлшевски бесстрашном владением языком различных субкультур(будь –то местный сленг  армейских «папуасов») или идиотически-юридический «птичий язык» следаков.  В прозе Владимира Овчинникова клокочет живая языковая стихия. Армейский фольклор сплавляется с устным эпосом  правоохранительных органов и  «неправильностями» сетевых приколов(непременный стеб «комментов». Так и рождается новая художественная реальность. Шокирующая, побуждающая смеяться и плакать, думать и делать самостоятельные выводы.
Юрий ГОРБАЧЕВ.

28, 29 января, 2008 г., задолго до того, как приболел блогеритом