Старость и жадность

Были мы вчера в Регистрационной палате в Завьялово. Сделки купили-продажи, наследство, регистрация права собственности, дарения и отнимания - всё всегда через эту самую Регистрационную палату проходит. Сказать, что коридоре было много народа - это значит не сказать ничего. В очереди стоят не по одному, а кучками, "сделками". В одной сделке, как правило, четыре человека. Муж и жена с одной стороны и муж и жена с другой. А если дети совершеннолетние, то и дети тут. Словом, не протолкнуться.
А на улице лето. Люди заходят в Регистрационную палату как в глухую нору - из света в темень. В коридоре пахнет потом, грязным бельём, дешёвыми сигаретами. И как бы ты ни встал, всё время упираешься в чьи-то животы, локти, колени...
И вот во всё это документальное кино заводит девочка бабушку. Девочка в джинсах со стразами, на высоких тонких каблуках, которые ужасно режут ухо, привыкшее к монотонному бурчанию всей этой каши: цокь, цокь, цокь... Бабушку ведёт под руку. Идёт торопливо и получается, что тащит бабушку под руку почти волоком. Бабушка лёгкая, сухая, висит на этой железной руке как тряпочка и еле переставляет худые ноги в красных тапочках. Усадила бабушку в уголок, встала к окошку. Кто-то из каши: "Девушка, куда без очереди?" Девушка железным голосом: "Где тут очередь? За кем занимать? Чего наезжете-то сразу, откуда я знаю, кто тут у вас где стоит?" Оказалось, что перед ними в очереди ещё "сделок" десять (а значит, в коридоре - человек сорок). Сухая бабушка ссыпалась в уголок, на стул. Стул казался невероятной большим и громоздким. Сухая бабушка занимала ровно одну третью часть. Из-под платка были видны одни морщины, и где-то глубоко в морщинах - большие страдающие слезящиеся глаза. Кто-то из каши спросил: "Что же вы не по записи? Плохо ведь бабушке". "Некогда мне по записи приезжать!" - отрезала железная девочка. Очередь забурчала: "Пропустите бабушку... бабушка не высидит тут... умрёт у вас бабушка..." "Вот именно: пропустите!" - железно подытожила девочка. Оценивающим взглядом окинула бабушку, решила, что ближайшие десять минут бабушка ещё протянет, и демонстративно куда-то удалилась. Квитанции собирать или просто курить на улицу.
Бабушка сидела, согнувшись крючком, на одном боку, сильно наклонившись вперёд. Она была как некренившийся старый кораблик, который заблудился и уже очень давно плучает - без паруса, без команды, без капитана. Она смотрела куда-то в пол большими страдающими глазами и, казалось, что железная девочка - её внучка или правнучка, ошиблась, и десяти минут для этого кораблика - слишком много...
Была ещё одна девочка. В розовых колготках и сиреневой длинной кофточке. Она ходила уверенно и очень этому радовалась. Она подходила к разным людям и разглядывала их с любопытством. Иногда она садилась на попу в розовых колготках прямо на пол в коридоре, и тогда кто-нибудь давал ей руку и помогал встать. Она не пугалась незнакомых,  улыбалась и топала дальше. Ей, наверное, уже исполнился год или вот-вот должен был исполнится. Она подошла к стулу в углу и увидела сухую бабушку - кораблик - крючок. Остановилась. Подошла совсем близко, к самым уголкам острых коленей, и, немного наклонив голову, заглянула в лицо бабушке. Бабушка смотрела в пол, а девочка смотрела на бабушку.
Я стояла в стороне и подумала, почему этот маленький несмышлёныш так остро, так болезненно чувствует старость, слабость, немощность? Почему сердце этого несмышлёныша сейчас переполнилось тоской, состраданием, болью, тем щемящим и невыносимым, что она, эта девочка в розовых колготках, ещё не может сама ни понять, ни объяснить? Почему эта другая, взрослая девочка принесла сюда на железной руке эту бабушку-крючок и оставила здесь одну? Почему бельмо от близкого наследства или ещё более близкого дарения так наглухо заволокло глаза этой взрослой девочки? На всех ли распространяется эта болезнь и кто находится в группе риска? Существует ли вакцина от этой страшной, не укладывающейся у меня в голове жадности, которая принебрегает старостью?
Железная девочка вернулась, подцепила бабушку железным крючком и потащила к окошку. "Распишись вот здесь. Ну как ты расписываешься? Ну  в паспорте? Ну?" Я не видела лица бабушки, но сухие плечи дрожали от слабости и растерянности. Железная девочка кому-то нервно сказала в окошко: "Да нормальная она, старая просто и не помнит". У меня подкосились ноги и комок подступил к горлу. Сухая бабушка, видимо, справилась с подписью, и железная девочка потащила её по коридору к выходу. Люди расступились как Красное море. Бабушка смотрела исподлобья, в глазах была растерянность и чувство вины. Вины, что пришла без очереди, что не может расписаться, что еле передвигает ноги, что больная, что старая, что не лежит в своей постели, а приехала в Регистрационную палату. Вины, что железная внучка железной рукой тащит её по коридору, и все смотрят на внучку с осуждением, а ведь на самом деле она хорошая, её внучка, она самая родная...
Цокь-цокь-цокь-цокь...
Ширх-ширх-ширх...
Маленькая девочка в розовых колготках навалилась спиной на мамины ноги и смотрела им вслед. Что было в эту минуту у неё в голове? Что в эту минуту произошло в её сердце?