Двадцать второго июня...

Солдат проснулся на рассвете;
Махнув рукою на запрет,
Он оторвал кусок газеты,
Достал потрёпанный кисет.
На хлеб посыпал серой соли,
Чекушку взял из-под икон,
Снял котелок свой с антресоли,
Налил ядрёный самогон.
Глоток был первый за солдата,
Что заслонил его в бою,
Второй - за юного комбата,
Потом за Юлю - медсестру.
За батальон,что лёг не Волге,
За страшный ад госпиталей,
За путь, проделанный им, долгий, -
К могилам милых сыновей.
За остов труб, смотрящих в небо,
за пепелища русских хат,
За черствый кус ржаного хлеба
И за отборный русский мат,
Которым поднял их в атаку
Комбат под яростным огнём...
И вспомнил - вдруг - солдат собаку:
Нашла ведь, шельма, под кустом
Его почти что не живого
И санитаров привела!
Хирурга вспомнил он седого
И медсестру, что кровь дала.
Струится едкий дым махорки,
И всё теснее за столом,
Но всем хватает хлебной корки
И "козьей ножки" с огоньком.
Пыхтит в кастрюле чьё-то тесто.
Душа болит. Соседи спят.
Плечом к плечу прижавшись тесно,
С живыми павшие сидят....