Роберт Вальзер, 1878 - 1956, - Гёльдерлин

     Гёльдерлин начал писать стихи, но печальная бедность заставила его отправиться во Франкфурт на Майне воспитателем в некий дом, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Здесь находилась великая душа в таком же положении, что и душа ремесленника. Ему пришлось продать свое страстное стремление к свободе; пришлось подавить царственную, колоссальную гордость. Жестоким следствием была судорога, опасное внутреннее потрясение.
  Он попал в красивую, элегантную тюрьму.
  Рожденный, чтобы витать в мечтах и образах и висеть на шее природы, дни и ночи проводить в одухотворенном стихотворчестве среди верных сердцу, густокронных деревьев, беседуя с лугами и с их цветами, глядеть в небо и наблюдать божественно свободный путь облаков – он вступил теперь в чистенькую тесноту обеспеченного частного буржуазного дома и принял для своих нарастающих сил ужасное условие – вести себя прилично, скромно и манерно.
   Он принял этот ужас. Потерянным, заброшенным считал он себя, и он был таковым. Да, он был потерян; ибо у него не было той жалкой силы, чтобы все свои великолепные соки и силы, которые теперь должны быть попраны и утаены, постыдно утаивать и попирать.
    Тогда, тогда разбился он, распался, и с этих пор он стал бедным, достойным жалости больным.
   Гёльдерлин, который мог жить только в свободе, видел уничтоженным свое счастье, поскольку он потерял свободу. Цепь, сковавшую его, срывал  и дергал он напрасно; он лишь наносил себе раны; цепь была крепка.
   Герой был в цепях, так лев должен был вести себя покорно и манерно, царственный грек обитал в мещанских комнатах, чьи тесные, низкие, украшенные обоями стены размалывали его великолепный мозг.
   Здесь уже и началось печальное разрушение духа, тот медленный, мягкий, чудовищный распад всякой ясности. От безысходности к безысходности, от одного разрывающего душу страха и ужаса  к другому блуждали и кружились его печальные мысли. Это было подобно беззвучному, тихому, тяжкому разрушению небесно ясных миров.
   Мрачным, нелепым темным стал для него мир, и чтобы хотя бы одурманить себя заигрыванием и заблуждением, чтобы забыть безмерную тоску по утраченной свободе, превозмочь жуткую участь порабощенного, брошенного в клетку льва, который по клетке взад и вперед, бессмысленно взад и вперед,  ходит взад и вперед, вздумалось ему влюбиться в милостивую госпожу. Это отвлекло его, дало ему передышку, на минуту ублажило его задушенное, задохнувшееся сердце.
   В то время как он любил одну единственную затонувшую мечту о свободе, вообразил он себе, что любит эту госпожу. Безлюдно, как в пустыне, было вокруг его сознания.
   Если он улыбался, то казалось, словно улыбку, чтобы ее довести до уст, приходилось сначала ему с трудом вызволять из глубокой скалистой пещеры.
  Назад в детство болезненно склоняли его мечты, и, чтоб сызнова прийти в мир и снова стать ребенком, он желал бы умереть. «Когда я был дитя…»(1), сочинял он. Эти великолепные стихи известны. 
  Между тем, как человек в нем терзался сомнениями, и его существо кровоточило всеми тяжелыми ранами, творчество же его выступало наружу подобно богато наряженному танцору, и когда Гёльдерлин чувствовал, что погибает, он музицировал и сочинял восхитительно. Разрушение и распад своей жизни воспевал он инструментом языка, на котором он говорил на золотых, чудесных тонах.  Он оплакивал свою судьбу и свое разбитое счастье, как способен оплакивать только король, с такой гордостью, с таким величием, равных которым в области искусства поэзии не найти.
  Грозные руки судьбы вытесняли его из мира и из его слишком для него мелких отношений за все постижимые пределы, в безумие, в чью пронизанную светом, полную блуждающих огней, прелестную, благую бездну погружался он с гигантской силой, чтобы навсегда задремать в сладкой рассеянности и  неотчетливости.
   «Это же невозможно, Гёльдерлин», говорила ему хозяйка дома; «и то, чего ты хочешь, немыслимо.  Все, что ты задумываешь, переходит все  границы приличия и возможностей, и все, что ты говоришь, порывает со всем достижимым. Ты не хочешь и не можешь  быть здоровым. Быть здоровым для тебя слишком мало, и мир в ограничении для тебя противен. Все для тебя есть и будет бездной, беспредельностью. Мир и ты это море.
   Что я могу и должна тебе сказать, чтобы тебя успокоить, если ты все разумное как достойное презрения от себя отвергаешь? Все тесное и малое тебя раздражает, делает тебя больным; а все открытое и безграничное  влечет тебя вверх и вниз, туда, где нет остановки, нет наслаждения. Терпение тебя не достойно; нетерпение опять-таки тебя рвет на части. Тебя чтят, тебя любят и жалеют тебя; но этого тебе мало.
   Что мне делать, если ничто тебя не радует?
   Ты меня любишь?
   Я не верю этому, я должна запретить себе в это поверить и желала бы, чтобы ты сам желал себе запретить заставлять меня в это поверить. Тебя ничто не заставляет любить меня, ты должен  желать мира, дружбы и счастья и иметь терпение с собой и со мной. Я даже не имею права верить, что я для тебя много значу.
   Так что будь мягок, добр и разумен. Но только я еще боюсь за тебя, и это такое чувство, что мне придется плакать. Дай же страстям успокоиться и преодолей себя. Каким красивым, теплым и великим можешь ты стать, решившись на преодоление. Иначе твое смелое воображение убьет тебя, и мечта, в которую ты превращаешь жизнь, украдет у тебя жизнь. Разве не может быть так: Отказ-от-величия это тоже величие?
   Все это очень горестно.»
   Так она говорила ему. Тогда Гёльдерлин ушел прочь из этого дома, какое-то время еще блуждал по свету и затем впал в неизлечимое помрачение.

Перевел с немецкого Вячеслав Куприянов
17.06.11

Aus: suhrkamp taschenbuch 1106
Robert Walser, Saemtliche Werke in Einzelausgaben
Herausgegeben von Jochen Greven
Sechster Band  S. 116 – 120
1986
   
(1)«Когда я был дитя…»: http://stihi.ru/2011/06/18/405


Рецензии
Очень для меня важный интересный текст. Извините, но встретила пару опечаток, я их выделила ___
Потерянным, заброшенным считал он себя, и он был таковым. Да, он был потерян; ибо у него не было той жалкой силы, чтобы все свои великолепнЕе___ соки и силы, которые теперь должны быть попраны и утаены, постыдно утаивать и попирать.
Тогда, тогда разбился он, распался, и с этих пор он стал бедным, достойным жалости больным.
Гёльдерлин, который мог жить только в свободе, видел уничтоженным свое счастье, поскольку он (Очень часто во всём тексте ОН - так у автора?, думаю, таков стиль речи, на повторах, но мне кажется - не всегда оправданно) потерял свободу. Цепь, сковавшую его, срывал и дергал он напрасно; он лишь наносил себе раны; цепь была крепка.
.......
Между тем,___ как человек в нем терзался сомнениями___ и его существо кровоточило всеми тяжелыми ранами, творчество же его выступало наружу подобно богато наряженному танцору
......
Быть здоровым для тебя слишком мало, и мир в ограничениИ___ для тебя противен. Все для тебя есть и будет бездной, беспредельностью. Мир и ты - ___(тире)это море.
................
Тебя чтят, тебя любят и жалеют тебя___(и здесь надо?); но этого тебе мало.
Какое-то время почему-то Вас не видела, не находила, рада, что ошиблась.

Валентина Читатель   27.09.2012 22:24     Заявить о нарушении
Спасибо за внимание. Я текст не редактировал, но стиль Вальзера таков,
что не всегда надо стараться приглаживать его. Вы думаете, надо писать
в ограничение?

Куприянов Вячеслав   28.09.2012 14:29   Заявить о нарушении
Нет, если у автора такой явный избыток, то. конечно, надо его передать. Я, к сожалению, просто читатель, без знания английского, потому и спросила.

Валентина Читатель   28.09.2012 23:27   Заявить о нарушении