Сюзи - Suzy

В нашей театральной школе, курсом старше меня, обучалась красивая девочка по имени Сюзи. Звёздность ее, бесспорную, признавали все. Еще бы: рыжие волосы, орлиный нос и оперная подготовка. Каждый из нас трепетал перед ней: высокомерная, она будто обитала в некоем своем далеке. Тем не менее, в первых числах второго по счету моего учебного года, на школьной вечеринке, мы с Сюзи как-то вдруг начали целоваться. Она была первой девочкой, с которой я в самом деле спал. Жила она в вечной мерзлоты квартире первого этажа в Бельсайз-Парке; газовый обогреватель на стене подпитывался монетками, но и подпитанный, он лучился лишь слабым, чуть уловимым ореолом тепла. От чашек кофе, как от котлов, валил пар. Утреннее вставание с Сюзиной постели приравнивалось к подвигу. Окна стыли хрустальными узорами; в ванной комнате горячий кран лил поверх воды плотные белые облака; из них выходила Сюзи, нагая. В театральных эффектах она толк знала. Парень - с которым она встречалась до - и, так сказать, помимо меня, - как-то утром застал нас в постели, явившись с коробкой шоколадных конфет. Сюзи спала, я проснулся: он на цыпочках топотал по комнате. Он шикнул мне, и я вжался ей в спину, следя, как заботливо кладет он коробку на край кровати и на цыпочках утопатывает. Какой-то миг я блаженствовал в полновластии, пальцами ног щекоча коробку, хрусткую, как пачка капроновых колгот под рождественской елкой. Потом направил туда же и ноги Сюзи. В точности помню ее слова: "А что, уже Рождество?"

Наш с нею второй по счету секс длился минуты три. "Ну как?" - виновато спросил я, отслеживая реакцию. Лицо Сюзи оставалось непроницаемо.
"Потрясающе", - отозвалась она, не потрясенная, и склонилась зажечь сигарету.

Я любил быть с ней рядом. Других таких тонких штучек у нас не водилось; в учебную жизнь она привносила особый изысканный смак. Как-то на исходе лета мы пили в "Швейцарском Коттедже", пабе, и она предложила пойти поплавать в прудах, что посреди Хэмпстед-Хита. Вверх по склону холма мы бегом добрались до леса. Сбросив одежды, Сюзи нырнула в густую черную воду, чтоб вынырнуть далеко в пруду, почти на его середине. "Давай уже, сопля несчастная!", выкрикнула она, но я медлил. Глубоко, темно: но я, опьянев и обожая Сюзи, разделся и, будто в панику, впал в ледяную воду. Проплескавшись сквозь темный ужас к поверхности, под собой не чувствуя ничего, кроме бездны, я вплавь рванулся туда, где призрачно пребывала - угадывалась Сюзи, рванулся с такой силой, будто спасал собственную жизнь.

"Гляди, а я плот нашла." Голос ее эхом долетел с дальнего берега. Бесстрашная, она смеясь держала в объятиях меня, дрожащего. Мы взошли на плот и во тьму. Безначальную, бесконечную. Только туманное, сереющее тело Сюзи, да где-то внизу - плеск воды. Вскоре глаза уже приноровились видеть; показалась и луна. Мы ушли в нескончаемую игру. Бултых, поцелуй, бултых. Мы перепробовали всё. Получится ли любовь на воде, вплавь, стоя? Далеко ли до дна? Обессилев, мы склонили на плот головы и плечи и ластами-ногами плескали, бессловесные. Вода бурлила, обтекая борта. Сюзи стала дивной красы скульптурой - бледные безжизненные глаза отсылали блики луне, плотные локоны змеями лепились к шее, груди терялись в темной мути воды, взгляду оставив соски, отчеркнутые серебристыми ободками ряби. Куропатка, разбуженная, трепыхалась на берегу. Расплывчатая луна висела низко. Темные, с шорохами, деревья нагибались к нам; да и вода нас теперь укрывала мягко, по-матерински, а ветерок, проносясь по ней, одевал тела мельчайшими розовыми кружевцами волн. Всё сплавилось воедино, и на секунду - а, может статься, на час, - в это единство впали - пропали - и мы. Такое полностью переворачивает жизнь - правда, в конце концов рассудок тащит тебя обратно. Вопросы типа "А что это я тут делаю?" и "Ну и куда же оно плывёт?" разрушают настрой; подлинный, настоящий мир удаляется, как только движок иллюзии, вновь обретя питание, с дёргом заводится и тарахтит как тарахтел. Не говоря ни слова, мы вплавь добрались до берега и зашагали домой.

Вечера начинались всё раньше; мы, таясь от всех, поджидали друг друга после занятий, и пешком отправлялись к ней домой, а после - обедать, в миниатюрный индийский ресторан за углом. Длинная узкая комната походила на все индийские рестораны: тисненые красные обои, розовые крахмальные скатерти на столах, и криво прицепленное к стене фото Тадж-Махала. Обед на двоих стоил пять фунтов тридцать шиллингов.

Как-то вечером за одним из столиков, рассевшись и чуть ли не разлегшись, обретался красавец лет пятидесяти пяти в мятом костюме в тоненькую полоску и при густой гриве черных с проседью волос. Пьяный вдрызг, он громовыми приказами, вперемешку с бранью, бомбардировал многострадального официанта. Странная вибрирующая хрипотца в его голосе явно знавала верхние ряды балкона. Что я, что Сюзи уставились на него, завороженные. В пьяном своем бреду он неустанно возвращался всё к той же, одной обидной формулировке, которую он твердил, как заклинание, тщательно с невероятным трудом выговаривая каждый ее слог, непослушными, дрожащими от напряжения, мышцами губ складывая слова и наконец их выплевывая: "Твой отец косил газон моему отцу". Сын газонокосильщика мигал нам и ухмылялся; оскорбитель поднял себя со стула и, пошатываясь, пошел через комнату к туалету, сжимая в руке салфетку, как денди в сатирической пьесе времен Реставрации. Узрев Сюзи, он эффектно застыл. "Но тише!, - театральным шепотом произнес он. - Что за свет в ее окне?" Официант попытался подпихнуть его по направлению к туалету, но ему уже расхотелось.

"Прочь от меня, блоха!" прогудел он и сел. Так начался первый из многих наших вечеров в компании Джеймса Вильерса, некогда легендарного, ныне забытого; пара ретивых учеников за кулисами в ожидании старого усталого актера, нетвердой стопой покидающего подмостки. Мы боготворили его. Он обожал нас. По ночам так уж точно. Редкие случаи встреч в дневные часы, на Хэверсток-Хилле, или в банке Швейцарского Коттеджа (где, до мертвенности бледный, он перекапывал карманы в поисках неуловимой чековой книжки, словно комический персонаж немого кино), - обнаруживали его полное дневное неузнавание нас. Мы жили в ночи, прилагаясь к тисненым обоям и пьяным мечтам о забытой молодости. И, можно сказать, он почти что стал причиной, по которой мы с Сюзи еще оставались вместе. Лучше всего мы смотрелись в его глазах. Он был влюблен в Сюзи и, думаю, Сюзи в него. Он спрашивал, как учеба, как игра, и в ответ нашим ответам умудренно кивал головой, по волнам наших горестей уносясь во свои дали. Слушать он не умел органически. Однако, на случай выпадения из разговора, всегда держал наготове излюбленный мотив. Наш мотив назывался "Эх, будь я продюсер". Прродюсеррр - под раскат "р" и врращение глаз. "Из тебя, Сюзи, я сотворил бы Джульетту, а из тебя, Руперт, Ромео. Но увы, судьба преблагопрепятствовала."

Однажды, когда мы транспортировали - а, попросту, несли - его домой, на нашем тротуарном пути что-то вырисовалось, лежачее - скатанный ковер, показалось мне. "Стоп! Да никак это Ронни Фрэзер?", - сказал Вильерс. Фрэзер, еще один легендарный пьянчуга. Порою они столовались в индийском ресторане вдвоем, и тогда самые пуленепрошибаемые официанты предпочитали залечь в укрытие. Всё замирало: мы обращались в зрение и слух. Сцены этот дуэт великих рассеянных закатывал знатные. Сидели они друг против друга, под вписанным в репертуар задником красной тиснёности с перекошенным Тадж-Махалом. Друг на друга они орали и вопили, и смеялись и плакали уже миг спустя. Они не оставляли друг на друге живого места. Джимми всегдашне перегибал, и Ронни сбегал с поля боя, с силой закрыв ресторанную дверь, покинув зрительный зал, сгоравший от нетерпения. И в этот момент Вильерс, поворотясь к аудитории, выдавал дивный параличный монолог о безднах безумия и алкоголизма, до коих умудрился докатиться Фрэзер. Минут пять спустя Ронни снова входил как ни в чем ни бывало: начинался второй акт представления на двоих. Теперь уже Джимми делался обижен и молчалив, а Фрэзер бросал реплику в сторону, в свою очередь поворотясь к аудитории: "Не удар ли его хватил тут без меня?" Магия. Этот театр воистину был настоящим.

http://www.stihi.ru/2011/06/22/5660
--------------------------------------
это глава из книги:
Руперт Эверетт. Красные ковры и прочая банановая кожура

другие главы:

http://www.stihi.ru/avtor/moscaliovam&book=2#2

Цитата из "Ромео и Джульетты" в переводе Д. Л. Михаловского.

--------------------------------------

Suzy

There was a beautiful girl in the year above me at Central called Suzy. Everyone agreed: she had star quality. She had red hair and an aquiline nose, and had already been trained as an opera singer. We were all in awe of her; she was quite haughty and remote. And yet at some point in the beginning of my second year, at a drama school party, Suzy and I began to kiss. She was the first girl I really slept with. She lived in a freezing ground-floor flat in Belsize Park, with a gas fire fixed into the wall that had to be fed money to work, and even then there was only a vague halo of warmth around it. Cups of coffee steamed like cauldrons and in the mornings it was almost impossible to force oneself out of Suzy's bed. The windows would be frozen into crystal patterns and water from the hot tap steamed out of the bathroom in thick white clouds through which Suzy would emerge, naked. She had an eye for drama. She was already going out with another boy, who surprised us one morning in bed when he arrived with a box of chocolates. Suzy was asleep but I woke up as he tiptoed across the room. He made a whispering gesture to me and I snuggled into her back, watching him as he carefully placed the chocolates on the end of the bed and withdrew. I luxuriated for a few moments in the feeling of power, and wiggled my toes against the box so that it crackled like a stocking present at Christmas, and then I guided Suzy's feet towards them. Sure enough, she said, "Is it Christmas?"

The second time we had sex, it lasted about three minutes. "Are you all right?" I asked guiltily, trying to gauge her reaction, but Suzy's face gave little away.
"That was great," she said, without a trace of enthusiasm, and leant over to light a cigarette.

I loved being with her. She was much more sophisticated than the rest of us and made life at drama school exciting. One night at the end of the summer we were drunk in the Swiss Cottage pub, and she suggested that we go swimming in the pounds in the middle of Hampstead Heath. We ran up the hill into the woods. Suzy threw off her clothes and dived into the thick black water, emerging far out in the middle of the pond. "Come on, you weed!" she shouted, but I hesitated. It was dark and deep, but I was drunk and loving Suzy, so I undressed and jumped through a hoop of terror into the freezing water. Spluttering to the surface, in a blind panic, with nothing but depth below, I swam towards the ghostly image of Suzy, as if my life depended on it.

"Look - I've found the raft." Her voice bounced across the pond. She was fearless and held me in her arms, laughing, as I shivered. We hauled ourselves up onto the raft and dissolved in the darkness. There was no beginning or end to it. Just the vague grey shape of Suzy's body and the noise of the water beneath. But soon our eyes became accustomed to the dark and the moon came out from behind the clouds and we played around for hours. Jumping off, kissing and jumping off. All sorts of experiments... Could we do it while treading water? How far was it to the bottom? Finally, spent, we leant our heads and shoulders on the raft and paddled our legs in silence. The water gurgled against the sides. Suzy was a beautiful statue, her pale vacant eyes shone back at the moon, her hair clung in thick snakes to her neck, and her breasts disappeared into the murky water, the nipples just visible, outlined in little silver ripples. A moorhen awoke and flapped about on the bank. The moon was blurry and low. The dark rustling trees bent over us and the blanket of water felt soft and protective now, as a breeze swept across it, lacing us in little pink waves. Everything turned into one thing and for a second or an hour we lost ourselves in it. But the brain always drags you away from those life-changing moments of oneness. Questions like, What am I doing here? and Where is this going? break the spell, and the real world retreats as the mechanics of illusion kickstart like an old generator after a power cut. In silence we swam to the shore and walked home.

As the evenings drew in we waited for each other secretly after school and walked to her flat and then to dinner in the little Indian restaurant around the corner. It was one of those typical places, a long thin room with red flocked walls, starched pink tablecloths and a lopsided picture of the Taj Mahal. Dinner for two cost L5.30.

One night, sprawled at another table, was a handsome man of about fifty-five in a crumpled pinstripe suit and a mop of black and white hair. He was leglessly drunk, booming orders and insults to the poor long-suffering waiter in a strange breathy vibrato that was pitched for the upper circle. Suzy and I watched him, entranced. In his intoxicated ramble he always came back to the same point, a single insult, a mantra, and he laboured over every syllable of it, so drunk that the muscles in his lips shook with the effort as he tried to form the words and throw them out: "Your father mowed my father's lawn." The mower's son winked at us and grinned as the drunken man got up from his chair and lurched across the room towards the loo with his napkin in his hand like a dandy from a Restoration play. When he saw Suzy, he stopped dramatically in his tracks. "But soft," he stage whispered. "What light from yonder window breaks?" The waiter tried to push him on towards the gents' but the man was having none of it.

"Get off me, flea!" he boomed and sat down. And so began the first of many evenings in the company of James Villiers, a theatrical legend whom nobody remembers; two eager students waiting in the wings and an old shot actor stumbling off the stage. We adored him, and he worshipped us. At least at night he did. On the rare occasions we met him during the day, passing each other on Haverstock Hill, or at the bank in Swiss Cottage (where, ashen-faced, he would fumble around in his pockets for an elusive checkbook like a silent screen comedian), he didn't have the first clue who we were. We were part of the night; we came with the flocked wallpaper, the drunk's dream of forgotten youth. For us, he almost became the reason we were together. We worked best through his eyes. He fancied Suzy and I think she fancied him. He would question us about school and acting and nod sagely to our replies, drifting off as we aired our grievances. He couldn't really listen. But when he lost the thread of the conversation, he was always ready with a familiar refrain. With us it was: "If I were a producer..." His Rs rolled and so did his eyes. "You, Suzy, would play Juiliet, and you, Rupert, would be Romeo. But I am sorry to say, the cake was not cut thus."

Once, as we were carrying him home, we passed what looked like a rolled-up carpet on the street. "Wait! Is that Ronnie Fraser?" said Villiers. Fraser was another legendary drunk. Sometimes the two men would dine together in the Indian restaurant, and even the bullet-proof waiters would take cover. The place would come to a standstill and we all settled down to an evening's entertainment from these two oblivious lunatics. They sat across from one another against the repertory backdrop of flocked walls and the lopsided Taj Mahal. They shouted and screamed at each other; laughed and wept seconds later. They got under one another's skin. Jimmie usually went too far, and Ronnie would storm out, slamming the door of the restaurant, leaving the clientele on the edges of their seats, at which point Villiers would turn to the entire room and perform a sensational paralytic monologue about just how mad and drunk Fraser had become. But five minutes later the other would be back (as if nothing had happened) and the double-act would resume. This time Jimmie would play silent and wounded, and Fraser would turn to the audience in a comfortable aside and say, "Did he have a stroke while I was out?" It was magic. Real theatre.

• Extracted from Red Carpets And Other Banana Skins by Rupert Everett, published by Little Brown on September 21 at L 18.99. © 2006, Rupert Everett.
Warner Books, NY, Boston, 2007