Контроль

Я никогда не забуду эти раздувающиеся ноздри и вену, вспухшую на лбу. В такие моменты тон его голоса, по обыкновению, оставался неизменным; только речь приобретала большую отчетливость, если не сказать, заостренность. Он говорил немного. С обычной скоростью. И если не вслушиваться, можно даже подумать, что разговор идет о вещах совсем отстраненных — неизлечимой болезни соседа или ценах на молоко. Но ты не мог просто не слушать: пока этот жесткий взгляд держал тебя за горло, каждое следующее слово влетало кулаком под дых, и чтобы не сложиться пополам, не закричать, ты вызывал резь в глазах. И плакал...
Однажды мы отправились в другой город на электричке: примерно через час он вышвырнул меня на перевалочной станции — когда выяснилось, что я случайно потерял свой билет. Стоял февраль, домой я вернулся далеко за полночь.

— Слушай, сынок, ты что, считаешь себя каким-то особенным? — сегодня он впервые повысил голос.
— Я правда...
— Ты. Считаешь. Себя. Каким-то. Особенным?

Он несколько секунд пристально всматривается мне в лицо и, наконец, отворачивается. В животе разрастается камень, а потолок давит на плечи так, что я больше не могу свободно дышать.

— Ты недопонял меня в прошлый раз? Мне казалось, даже идиот поймет, — поворачивается снова. — Ты ведь не идиот?

Из раза в раз одно и то же. Тряска, стук в висках, его монотонный, пронизывающий голос — мне хотелось зажмуриться посильнее и провалиться под землю...

— Я правда покупал, но... потерял!

Он тихо вздыхает и обращается к одному из вечно сопровождавших его блюстителей правопорядка:

— Гена, проследи, чтобы молодой человек сошел на следующей. Билетики, граждане, билетики показываем! Тааак...