Рабочее утро

Проснуться, как всегда без будильника. Старая армейская привычка. В детстве недоумевал, смотря «Семнадцать мгновений весны», как это Штирлиц засыпает ровно на полчаса и вновь пробуждается без команды извне, без назойливого треньканья заведенного будильника? Проснуться и бодро соскочить с постели. Это женщине, особенно в городе, если не надобно барышне-крестьянке подоить корову, выпустить буренку на выпас в общее стадо, испечь хлеба, сварить каши etc., можно, можно женщине поваляться подольше в постели, скомкав край простыни, сжав в кулачке край пододеяльника.
Мужчина встает и уходит, наскоро перекусив, пробежавшись станком по намыленной щеке, опроставшись-ополоснувшись под благодатным душем. Контрастным.
С годами привычка просыпаться среди ночи каждые два часа перерастает в возрастную особенность. Особенно после снов. Тревожных и смутных. Сулящих беспокойства и напряги.
Варяги. Дружный взмах веслами. Ритмичный всплеск. Блеск волны на солнце. Искусанный край деревянного щита. Мятый шлем. Надежный меч в потертых ножнах. И песня, протяжная и гортанная. Разносящаяся по-над речным серебром.
Городские квартиры. Панели. Кирпичи. Полная звукопроницаемость. Размышляя на унитазе, слышишь, как кряхтит и сопит сосед сверху. Бреясь, улыбаешься. Не столько зеркалу, сколько чертыханью соседскому. Порезался, бедолага? И снится нам не ропот космолетчика, не эта ледяная пустота, а снятся нам обычно сны земные.
В компании друзей и близких летний ужин. Легкий ужин. И засыпанье. Сон во сне. Проснувшись среди сна, идешь на кухню. Два мышонка. Один залез в пакет с ржаным, другой в пакет с пшеничным. И выгрызают норки, объедают корки. Убил одним махом первого. Второй заметался в ужасе внутри целлофанового мешка. Но ловишь, прихлопнув, и его. Шмяк со всего размаху о столешницу. Кровавые ошметки и серая, сухая, мягкой тряпочкою замшевою шкурка.
Как ухватил Илья Муромец супостата да грохнул его о кирпичатый пол. В говеные сопли разбивая лиходейщика…
А тут маленький мышонок!
Вторая часть сна – отмщение. Огромная крыса, размером с хорошую персидскую кошку, но не столь шерстистая, юрким соболем обвилась вокруг руки. Душишь ее, душишь, а сам опасливо сторонишься оскаленной морды с клыками, точащими яд. Ужасно прекрасную, злую, но не страхолюдную мышекрысу одолели лишь всем скопом. Подоспели все пробуддившиеся. Раз. Буд. Дившиеся. Надивовашись, раздербанили на кусочки, на тряпочки. Да и выбросили за балкон. Вон!
Все-таки кое-кого искусала тварь. Узкие, ровные, словно не зубами – ножами изрезаны пальцы. Держа над открытым огнем руки, выжигаем отраву с клыков. Моргают свечи. Оплывают свечи. Где-то вдалеке слышится пение…
Проснуться от наваждений. Пробуддиться. Не поддаться. Искушению. Томлению. Волнению. Желанию. Страху и сомнению…
Выйти в прохладное летнее утро. Северный туман. Черно-белые сопки касатками выныривают из-под пелены, опустившейся на город. Наполовину в снегу, пусть и прореженная начинающими зеленеть лиственницами и кустарником стланика, сопка трубит приветственно. Только фонтана не хватает. Торжествующего. Ликующего. Это на Камчатку. Там-то и фонтанирует из-под земли. С запахом серы…
Чашки кофия? Хорошо бы лимонника. Лучше и пользительнее. А бодрит, так что будь здоров. Влажный, отхаркивающий кашель. Затянувшийся бронхит не проходит уже третий месяц. Никакие припарки не в помощь. Уже отчаявшись, схватился наконец за антибиотики. Тоже не помогли. Похоже, из острого переходим в хронику?
Исторические анналы. Летописная берёста. Грудной сбор на водяной бане. Может, наконец-то в парилку, да на верхнюю полку? Все некогда в эдакой суете и круговороте.
Проходя по-над бухтою, приветливо кивая касатке, лениво развалившейся на боку и изображающей часть суши, сам держу путь на старенькую церквушку. Двадцати лет строеньицу нет. А истомилась на северном пронизывающем ветру да на вечной мерзлоте. На золоте душ замороженных. Заледенелых. Наст и след. Навечный. Памятью. Сухих строк. Дневниковых записей. Зарубок ножом на столбе. С ятями да ерами. По распадкам, да перевалам. Через комариные топи да оленьи тропы. Медвежье царство. Тайга. Туземное приспособление. Дощечка. Добывание огня трением. И старинная икона. В потемневшем серебряном окладе. Темно-синие кафтаны. Железные бляшки звенят на ходу и бисер стеклярусный переливается на солнце. Меховые торбаса и кухлянки. Стрелы да порох.
Зайдя в церковь, лет восемнадцать-девятнадцать назад вдруг выросшую из-под землицы замороженной, внутри закопченной основательно, минут на десять расслабиться. Помолчать, слушая молитвы седенького священника. Постарел батюшка. Посмягчился. Как и церковка его. Служилая. Напротив унылое здание морга. За церковью старый погост. Заросший бурьяном. Закрытый. Основателей Магадана могилы ветшающие. Постоять. Помолчать. Поговорить внутренне. В рабочее утро, перед началом трудового дня, малолюдно в церкви. Да и на клиросе лишь одинокое сопрано сопровождает мощный дьяконовский бас. Запах ладана. Потрескиванье свечей. Восковые слёзки застывают и мнутся в старушачьих пальцах. Суетливо перекрестившись, снимает догорающую свечку. Нагибается к ящичку за новой и, возжегши, ставит на место выбывшей…         
Десяти минут хватает на расслабление и замирение в душе. Омахнув себя знамением, выходишь на свежий, с морозцем воздух. Работа в двух шагах. Мимо стареньких развалюх по убитой щебнем дороге вверх. К обшарпанному зданию со спутниковыми антеннами на крыше. Подняться на последний этаж. Пройти длинным извилистым коридором. Посмотреть расписание у радийщиков. Не пропустил ли дежурство по радионовостям? Ага, есть на сегодня. Быстренько набросать блок утренних радионовостей, набрав самое интересное из вчерашних теленовостей. Из репродуктора несется призыв замглавредактора на планерку. Унылая усталость владеет коллегами. Безрыбье и бесптичье. Летнее затишье в Магадане. Высасывание из пальцев. И желание все бросить, уйдя в отпуск. Рабочее утро. Струя кипятка в кружку с ложкой кофе или чайным пакетиком. Включайся в бодрствование!

9. 06. 2011 г.